Владимир КОРОТКЕВИЧ - Колосья под серпом твоим
Студенты наконец начали понимать, что здесь происходит. Месть-таки пришла. Неожиданная, пародийная, злая. Молодцы! Не выдержало, значит, у людей сердце. Есть настоящие парни, которые не позволят даже маленькой подлости уйти без возмездия.
Кое-где по рядам снова начали прыскать со смеху.
Должен был произойти грандиозный скандал, и лишь ощущение этого сдерживало пока аудиторию от гомерического хохота.
– И что же? – театрально поднял руки профессор. – На пути благородной идеи, чувствуя ее опасность, встали ее враги. Турки, сардинцы, французы, англичане… Но не только они. Против идей прежде всего восстала измена! Измена, которую тайно несли в сердце наиболее неистовые элементы общества. Всех их объединяло забвение принципов народной морали и забвение народных традиций, гнилое западничество, которое завели у нас Белинский, Герцен и Кº, погоня за сомнительными и подозрительными новшествами…
Два «консервативных славянина» достали огромные монокли и ловко поднесли к глазам.
Кто-то в последних рядах захохотал.
– …погоня за модными течениями чужой философии, погоня за социалистическим бредом… Предатели выступили против необратимого и закономерного высшей закономерностью исторического процесса – процесса образования единого панславянского народа…
«Консервативные славяне» решили подкрепиться. Из лукошек появились потрескавшиеся и тугие, как резина, каленые яйца, ломтики сала, две бутылки с клюквенным квасом и, наконец, горшочек с кашей.
«Славяне» ели яйца и запивали их квасом, который оставлял под носом красные усы. Ели сало, вытирая руки о подстриженные «стрехой», на купеческий манер, волосы.
Теперь смеялись, зажимая рты, десятки людей.
– Украинофильство, которое подогревают австрийские агенты… Это дело с Шевченко и какой-то Наталкой Полтавкой во главе… Ограниченное число фантазеров, которые считают, что Малороссия, малороссы являются чем-то особенным со своим неразвитым наречием своими чумаками и могут существовать, не испытывая нужды в общем славянском отечестве, императоре и восточном православии…
Грима смотрел на горшочек каши с безграничным удивлением. Вид у него был такой, что ближние ряды грохнули смехом. Грима недоуменно посмотрел на них. Хохот усилился.
Посчитав это реакцией на свой непревзойденный юмор, профессор перешел на пафос:
– Как у немцев Германия превыше всего, так у нас наш государь превыше всего. И мы имеем полное право крикнуть: руки прочь, и да будет наш народ с его государем, вершителем судеб народов!
Всеслав наконец догадался, как быть с кашей. Вынул из глазницы монокль и начал черпать им кашу.
По скамьям выше и ниже, захватывая все новые секторы, покатился гомерический хохот.
Когда Рунин понял, что причиной смеха является вовсе не его остроумие, было поздно – смех охватил всю аудиторию. Он поспешно вскинул на переносицу пенсне и увидел все.
От хохота, от могучих, как прибой, перекатов ходуном ходили ряды.
Рунин начал подниматься по ступенькам. И тогда Алесь встал, чтобы закрыть Гриму спиной. Отодвинул его плечом.
Четверка помощников вместе с соседями схватила Гриму и оттащила его подальше от прохода. Он сопротивлялся и кричал, но хохот заглушал его крики. Хлопцы затащили Всеслава далеко за спины.
– Вы? – спросил Рунин. – Вы, князь?
Некоторые уже не могли смеяться и только зевали, как рыбы на песке.
– Я с самого начала предчувствовал, ждал от вас чего-то такого, – сказал бледный Рунин. – Зачем вы это сделали?
– Патриот конюшни! – крикнул из-за спины Грима и придушенно замычал.
– Кто еще там? – спросил Рунин.
– Разве вам мало меня одного? – спросил Алесь.
– Я хочу знать, кто еще?
– Как видите, все.
Хохот делался неудержимым.
– Причины?
– Нежелание видеть вас здесь. Нежелание, чтоб нас учил уму, а вернее – уму-маразму, такой, как вы… доносчик… мракобес… губитель юных и чистых…
– Без личных оскорблений!
И тогда Алесь поднялся.
– Шутки прочь… Нам опостылел ваш панславистский бред. Опостылела эта маска хищничества… Нам опротивели вы. Вы мараете само имя нашей родины, наше имя, нашу незапятнанную честь.
– Вы не патриоты!
– Мы патриоты больше вас. Но мы не хотим величия за счет других народов. Потому что все люди земли – братья. И все они подобны друг другу и нам. В мире нет худших и лучших народов… А если есть, то их делают такие, как вы.
– По-видимому, я еще не закончил чистки университета.
– И не закончите, – спокойно сказал Алесь. – Я уйду отсюда, но уйдете и вы вместе с вашей блевотиной. В противном случае вам на каждой лекции будут устраивать обструкцию.
– Посмешище! – крикнули студенты.
Снова вспыхнул хохот. Хлопцы их местного землячества затянули по-русски запрещенный после восстания «Марш Кошута». Почти без слов, которые знали немногие, грозно летела мелодия.
Амфитеатр бушевал. Каждый теперь не понимал, как могли они терпеть эту мразь и гниль хотя бы одну минуту, как могли забыть об исключенных, как могли мириться с унизительными рассуждениями этой мокрицы.
Аудитория взрывалась криками:
– Позор! Мозги лыковые! Вон! Вон!
Свист, казалось, рушил стены и заставлял дрожать стекла.
* * *Они стояли на перроне и, как всегда в последние минуты, не знали, о чем говорить.
– И все же это ребячество, – сказал Кастусь. – Мужики с голоду едят траву, а ты ради сомнительного удовольствия свести счеты с этой старой обезьяной вылетел.
– Пускай они мне с двумя дипломами соли на хвост насыплют, – ответил Алесь. – Что же, по-твоему, позволить ему и дальше отравлять мозги и доносить? А так его убрали. Да и из хлопцев теперь никто такому бреду не поверит.
– Хорошо, что Гриму не выдали.
– Попустительствовать Рунину было нельзя. Стерпели б это – стерпели б и большее.
Кастусь покусывал губы и вдруг захохотал.
– Дураки вы… Дураки, но молодцы… Кашу – моноклем.
Второй удар колокола разорвал холодный воздух.
– И в самом деле ничего не произошло, – говорил дальше Кастусь. – Выперли эту сволочь, посмеялись. Дипломы – у тебя. Я это, собственно говоря, потому, что скучно мне будет. Но ничего. Может, это и к лучшему. Нужно работать на местах. Многие хлопцы даже оставили университет, идут волостными писарями… Работай и ты, брат. Надеемся.
– Буду, – искренне ответил Алесь.
Из вагона вылез мрачный Кирдун.
– Время прощаться, панич.
– Как, Халимон, едешь, значит?
– Еду, – буркнул Кирдун. – Кто вас теперь кормить будет? Мне-то ничего, а панич вот третьего университета не кончил. Говорил ему, не связывайся. С орех того добра – на три дня запаху. А все вы. Вы панича сбиваете.
– Брось, – сказал Кастусь. – Обнимемся, что ли?
Кирдун вытер глаза.
– Да что мне, самому вас не жаль? Молодые такие, а без жизни живете…
– Увидимся, – сказал Алесь.
– Увидимся. В деле.
Паровоз дышал паром на низкое солнце, и оно, попадая в седые клубы, меняло цвет. Делалось ядовито-зеленым.
* * *Старый Вежа встретил внука холодновато.
– Отучился? Ясно. Как говорят, с прэндким поврутэм.[137]
– Выгнали, – сказал внук. – Ну и сволочи!
Дед притворился удивленным, Даже головой покачал, словно удивляясь наивности и неосведомленности внука. Начал терпеливо объяснять:
– Мы нация большая, и мелкие сволочи нам в государстве совсем без надобности.
Кирдун, который вместе с Алесем получал взбучку – «зачем допустил»? – вдруг начал ворчать. Осмелел в Петербурге, слушая беседы Алесевой компании.
– Хватит уже ему учиться. И так умнее всех.
– И меня?
– А неужели ж?… – сказал Кирдун и осекся. – Не так молвил, извините.
– Нет, ты говори. Говори, если начал.
Кирдун, как большинство простых людей, не мог выносить нотаций и истязания словами.
– Учил много… Много писал… Много читал…
– Инте-ресно, – сказал дед. – И что, хотелось бы знать, вычитал? А, Халимон?
Раньше Кирдун, неверно, начал бы просить, чтоб отпустили душу на покаяние. А тут не выдержал:
– Вычитал про народы и про равенство людей.
– Ну-у? Не мож-жет этого быть!
– «Кишкой последнего попа – последнего царя… задушим», – вдруг вспомнил Кирдун. – Я ему, княже, говорил: «Не стоит, панич, так громко. Думайте себе потихоньку, пока до кишок не дошло».
– Еще?
– «Отчизну, веру верни нам, просим», – надеясь лишь на заступничество Алеся, бубнил Халява.
– Гляди ты! Еще?
Теперь Кирдун шпарил отрывок из Краледворской рукописи. Шпарил на искаженном до последнего чешском языке. У деда полезли глаза на лоб.
– Ясно, – сказал. – Ясно, чему вы там учились.
Алесь попытался было заступиться.
