Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)
А сам дом? Редких гостей он угнетал своей официальностью, помпезностью, холодом, отсутствием уюта. Это в архитектурном плане нелепое сооружение больше походило на административное здание для официальных приемов: минимум полезной площади, зато просторные холлы, переходы, длинные коридоры, в которых можно проводить соревнования по бегу; величественная мраморная лестница, ведущая на второй и третий этажи. Большие окна, стеклянные двери, мозаичные витражи в стиле современного модерна. Нет, просто невозможно жить в таком холодном, бездушном доме. А он привык к нему и даже полюбил. На первом этаже, кроме столовой, небольшой кинозал, зимний бассейн — четырнадцать квадратных метров, три дорожки. Здесь он плавает каждое утро.
Внизу, в полуподвальных помещениях,— комнаты для обслуживающего персонала, всяческие подсобки. На втором этаже спальни, на третьем, кроме кабинета,— библиотека, в которой хранятся главным образом сигнальные экземпляры его книг, и политических, и художественных (ведь он «писатель»). Есть тут же бильярдная с огромным столом. Но сам Леонид Ильич в эту игру не играет, он вообще не занимается спортом, его спорт — охота. Да еще езда на легковых автомобилях — вторая его страсть. Поэтому здесь никто никогда не играет в бильярд.
В половине девятого вечера в дежурном домике, в котором сидел у телевизора Медведев, раздался телефонный звонок.
— Владимир Тимофеевич,— сказала официантка,— вас приглашают на ужин.
Это уже традиция: без своего верного телохранителя к еде Леонид Ильич не притронется.
В огромной столовой за столом на десять персон они сидят втроем — супруги Брежневы и Медведев; устроились в самом торце. Печальная картина…
На ужин подан творог и чай. Отдельно, чуть в сторонке, на тарелочке несколько кусков вареной колбасы и хлеб.
— Это, Володя, я попросил, чтобы тебе принесли,— говорит Хозяин дома.
Уже много лет у Брежнева строжайшая диета, борьба с весом, более или менее удачная,— при росте сто семьдесят восемь сантиметров он в последнее время удерживает вес в пределах девяноста двух килограммов. Каждый день — непременное взвешивание: здесь и в охотничьем домике в Завидово имеются весы всех видов и марок, отечественные и зарубежные. Тоже своеобразная коллекция. Не дай Бог прибавка в весе на пятьсот граммов. Переполох! Менять диету, ужесточать. Повара в панике: куда же еще ужесточать?…
Ужин проходит в молчании.
— Тяжело глотать,— вдруг говорит Леонид Ильич.
Виктория Петровна молчит.
— Может быть,— предполагает Медведев,— творог неразмятый приготовили?
Брежнев не отвечает.
— Леонид Ильич…— Беспокойство закрадывается в душу Владимира Тимофеевича.— Я врача вызову.
— Нет, не надо.— Брежнев с трудом поднимается из-за стола.— Пойду спать. Устал что-то. «Время» смотреть не буду. Спокойной ночи. Вить, ты пойдешь?
— Да нет, Леня,— отвечает Виктория Петровна,— я телевизор посмотрю.
Медведев остался с супругой Леонида Ильича, тоже смотрел и не смотрел телевизор: непонятная тревога не покидала его, хотя все было как всегда в последнее время.
Виктория Петровна, попрощавшись, ушла спать около одиннадцати.
…В сторожевом домике в принципе во время смены спать нельзя. Но тут был диван, и, когда проверены все внешние и наружные посты, когда все в порядке, перед утром на этом диване можно прикорнуть часа два-три. Но всегда Медведев спал чутко, вскакивал при каждом шорохе. Наверное, так и другие прикрепленные. Дело в том, что сон Леонида Ильича был плохой, он часто просыпался, мог позвонить: который час? Или говорил: «Володя, приходи покурить». Это означало следующее: уже давно врачи категорически запретили Брежневу курение; вот теперь телохранители, когда позволяла обстановка — на охоте, в машине, в спальне,— по просьбе подопечного окуривали его дымом когда-то любимых сигарет, а он жадно вдыхал его…
На этот раз ночь прошла спокойно, Брежнев ни разу не позвонил.
Утром прибыл сменщик, Владимир Сабаченков. Медведев, как всегда, сдал ему смену и стал собираться домой.
— Слушай,— вдруг попросил его сменщик,— что-то мне… Пойдем вместе разбудим. А потом поедешь.
Из служебного домика они вышли без двух минут девять.
Виктория Петровна была уже в столовой, завтракала в одиночестве. Поздоровавшись с ней, телохранители поднялись на второй этаж. Медведев открыл дверь спальни. Шторы на окнах были задернуты, комната погружена в полумрак.
— Открой шторы,— прошептал Владимир Тимофеевич Сабаченкову.
Шторы открывались легко, но с шумом, который производили металлические кольца, на которых они двигались по карнизу.
Так было и на этот раз. В комнату хлынул неяркий свет ноябрьского утра.
Обычно от звука раздвигаемых штор Леонид Ильич мгновенно открывал глаза. На этот раз он не пошевелился, лежал на спине с головой, опущенной на грудь, в которую упирался подбородок. Странная поза, неудобная… Подушка сбилась к спинке кровати.
Медведев осторожно потряс Брежнева за плечо:
— Леонид Ильич, просыпайтесь, пора вставать.
Ответа не последовало. Владимир Тимофеевич затряс Брежнева, сильнее встряхивая его за плечи, большое тело колыхалось в постели. Глаза Леонида Ильича не открывались.
— Володь…— прошептал Медведев, чувствуя, как легкий морозец охватывает тело,— Леонид Ильич готов…
— Как готов?
— Умер.
Сабаченков мгновенно побледнел, в прямом смысле,— как полотно, его будто сковал столбняк.
— Беги на телефоны! — громко сказал ему Медведев, выводя из оцепенения.— Знаешь, кому звонить. И скорее зови коменданта.
Через несколько минут прибежал комендант Заречья Олег Сторонов.
Теперь они вдвоем пытались вернуть к жизни Леонида Ильича Брежнева: тормошили его, хлопали по щекам, Медведев дышал ему через марлю в рот. Потом, с трудом подняв грузное тело, положили его на пол, на ковер, стали делать искусственное дыхание: Владимир Тимофеевич резко разводил в стороны руки, Сторонов рывками давил на грудь, скоро взмок от безрезультатных усилий. Наверное, он повредил Брежневу ребро или что-то еще: изо рта на рубашку Медведева брызнула сукровица.
За этим занятием их застал Юрий Владимирович Андропов, возникший в комнате внезапно и так скоро после случившегося, будто находился где-то рядом. Он часто дышал, наверное, от того, что быстро поднимался по лестнице, на крупном носу выступили бисеринки пота.
— Как? — Голос его сорвался,— Что тут?
— Да вот…— сказал Медведев.— По-моему… Он умер.
Андропов быстро вышел из спальни, поманив за собой Владимира Тимофеевича.
— Как это случилось? — почему-то перейдя на шепот, спросил он.
— Пришли будить и застали в таком виде.
— А где Виктория Петровна?
— Внизу, в столовой.
— Я спущусь к ней.— Юрий Владимирович заспешил к лестнице.— А вы пока оставайтесь при…— он запнулся,— при нем.
Скоро в спальне появился Евгений Иванович Чазов, за ним — врачи-реаниматоры кремлевской «Скорой помощи», неся огромное количество своих приборов. Следом вошли Виктория Петровна, вся в слезах, с трудом переставляя ноги, и Андропов, который заботливо держал вдову под руку…
— Что? — спросил кто-то из реаниматоров.— Делать?
— Делайте,— ответил Чазов, отвернувшись.
Около десяти минут было подключено искусственное дыхание с применением самой современной техники. Но чудес не бывает.
— Прекращайте…— сказал Евгений Иванович.
Покойного положили на кровать. Руки расползались в стороны, и Медведев с медсестрой связали их бинтом на груди. Но бинт оказался слабым или медсестра неумело завязала узел — тяжелые руки снова безжизненно расползлись в стороны. И их снова связали, вроде бы крепко.
— Все…— сказал Чазов.— Надо выносить, отправлять.
В машину, приехавшую из морга, внесли носилки с трупом, покрытым простыней.
— Товарищ Медведев,— прозвучала команда,— сопровождайте до морга, до самой камеры. Под вашу ответственность.
«Что под мою ответственность?» — потерянно подумал Владимир Тимофеевич, залезая в машину. И тут он с изумлением обнаружил, что оказался в замкнутом пространстве траурного катафалка один на один с ним… С тем, что еще вчера вечером было живым Леонидом Ильичом Брежневым. Ни дополнительной охраны, ни медиков. Никого.
Поехали…
Простыня закрывала его до головы. Машину мотало, раскачивало на поворотах. Голова двигалась из стороны в сторону. Казалось, что Леонид Ильич оживает. Нет, лучше не смотреть на голову…
Перед Владимиром Тимофеевичем колыхался большой живот, разбрасывало по сторонам голые руки и ноги — они опять развязались, и Медведев всю дорогу до морга пытался связать их, но безуспешно — мешала тряска.
Глядя на своего подопечного — бывшего, бывшего…— вернее, на то, во что он теперь превратился, Владимир Тимофеевич с горечью, тоской, недоумением, граничащим с чувством прозрения, думал: «Вот был он, человек, который одним росчерком пера, одним словом или кивком головы решал судьбы миллионов людей, от его воли во многом зависели судьбы мира. И что же?… Он стал теперь простым смертным, как все мы. Все на нашей земле суета сует перед лицом смерти и вечности. И моя жизнь рядом с ним кончилась, оборвалась мгновенно этим утром. Еще в спальне, рядом с ним, уже мертвым, я чувствовал напряжение, профессиональное напряжение: я еще был при нем, исполнял свои обязанности. А теперь? Вот совсем скоро… Мы приедем… И — все. Кому я теперь нужен? Зачем я?…»
