Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
Петр проснулся, однако, не от рева тяжелых пушек, а еще ране оттого, что его обняли теплые женские руки.
— Катя? Ты что, я же наказал никого не пускать! — вскинулся было он.
— А никого и не пускают, окроме твоей жены. Да ты лежи, лежи, а я тебе свой план поведаю.
План, который Екатеринушка в ту ночь поведала царю, был, конечно, сочинен не ею, а вице-канцлером Шафировым. Хитроумный и ловкий еврей-перекрещенец в последнее время быстро пошел в гору. И причиной той быстрой карьеры было не только то, что он свободно изъяснялся на нескольких европейских языках и был толковым и дельным дипломатом. Нет! Вице-канцлером Шафиров стал благодаря покровительству и заступничеству Александра Даниловича Меншикова. И так же как Екатеринушка была приставлена сим могущественнейшим Голиафом к самому царю, так Шафиров был приставлен им к главе правительства, канцлеру Головкину. И хотя самого Александра Даниловича не было в русской армии на Пруте, там находились его глаза и уши. Как люди одной партии, Екатерина и Шафиров часто сходились для совета, и царица высоко ценила ум вице-канцлера и особливо его умение находить выход из самых трудных ситуаций. На сей раз они виделись поздно вечером в шатре царицы, где Шафиров и сообщил ей свой верный и скорый план: немедля отправить к везиру посланца с мирными пропозициями.
— Да ты, батюшка, чаю, сумасшедший? Зачем везиру мир, если он скоро нас и так в полон заберет? Мои девки уже к турецкому гарему готовятся, — с горечью сказала Екатерина.
Но Шафиров хитренько улыбнулся и обратил слова царицы в шутку, посмеявшись, что фрейлины зря надеются попасть в гарем, поскольку турок, по всем его расчетам, мир примет.
— Понеже...— Шафиров начал загибать тонкие пальцы, словно вел бухгалтерский счет в купеческой лавке в Китай-городе, где служил когда-то сидельцем и где его заметил и отличил царь Петр,— Первое: пленные, взятые в вечерней баталии, дружно показывают, что урон в их воинстве с;голь велик, что янычары скорее отрубят головы своим прямым начальникам, нежели еще раз пойдут в атаку! Второе: все наши лазутчики твердят, что везир не склонен долго воевать за шведский интерес и не противится скорому миру, так как боится, что его недруги за время слишком долгого похода овладеют в Стамбуле ухом султана. Третье: известно от посланца Кастриота, что и сам султан Ахмед склонен к миру и недаром обращался за посредничеством к иерусалимскому патриарху Хрисан-фу. И четвертое (здесь Шафиров приблизился к Екатерине и горячо зашептал на ухо): вдруг царь послушается этого сумасшедшего Мишку Голицына и назавтра назначит атаку? Оно, конечно, может, наши и прогонят турка, но ведь Петр Алексеевич опять полезет, как вечор, в самый огонь. А пульки не разбирают... И что с нами — и с тобой, и со мной, безродным, и с Александром Даниловичем — будет при новом царе Алексее Петровиче, думаю, сама ведаешь!
Екатерина зябко передернула плечами. Знала, конечно, что Алешка тотчас возвратит из монастыря свою мать Евдокию Лопухину, а ее загонит с дочерьми куда Макар телят не гонял. Потому спросила с сердцем:
— Что делать-то?
— А ты сама к нему зайди в палатку... Тебя пустят — ты ныне царица. Заговори о мире, скажи, что на великий бакшиш везиру все свои бриллианты готова пожертвовать! Увидишь, тебе это со временем высоко зачтется...
И вот теперь Екатерина жарко мечтала о мире, ради которого ей ничего не жаль — даже своих изумрудов и алмазов. Петр встал, поцеловал ее в лоб:
—- За жертву спасибо, а мириться с турками тебя, чай, Шафиров надоумил? — Екатерина сжалась, но Петр рассмеялся добродушно: — Ладно, ладно, иди. Сейчас соберем господ генералов на совет, все обмозгуем.
Когда господа генералы собрались совещаться в царскую палатку, словно приветствуя их, разрезая пламенем предрассветную мглу, ударили тяжелые турецкие пушки.
— О, это серьезно! — мрачно заметил Брюс.— Неприятель за ночь подвез орудия большого калибра.
Впрочем, и так все поняли, что это серьезно, поскольку бомбы стали разрываться в вагенбурге, чего вчера еще не было. Тотчас поднялся женский визг и переполох — царицыны фрейлины и генеральские жены высыпали из палаток, и Екатерина с трудом наводила порядок в женском воинстве.
— Они установили тяжелые пушки на том берегу реки, вот почему ядра долетают ныне и до вагенбурга! — указал Брюс вышедшим из палатки генералам. И, обращаясь к царю, спросил: — Дозволь, Петр Алексеевич, я отлучусь к своим пушкам. Надобно наладить контрбатарейную стрельбу.
Брюса отпустили, и скоро в ответ на разнобойную турецкую пальбу раздались четкие залпы,русских батарей. Все поле баталии снова затянулось пороховым дымом. Под эту перестрелку генеральская копсилия заседала недолго. Да царь и без них уже все порешил. Решено было немедля послать к везиру письмо от фельдмаршала и предложить ему учинить штилыптан, сиречь перемирие, а затем, даст бог, и общий мир заключить.
— А ежели везир откажет в том мире? — вкрадчиво спросил генерал Янус.— Ведь чего ему мириться, если мои драгуны насчитали у турок четыреста пушек на батареях. В таком случае, ваше величество, у нас не будет выбора?
Все поняли, что Янус намекает на неизбежную капитуляцию. И многие генералы-немцы согласно закудахтали. И здесь бомбой взорвался Михайло Голицын:
— Нет выбора, говоришь! — Голицын столь грозно пошел на немца, что тот порешил, что его сейчас ударят но лицу, и спрятался в угол.— Врешь! Есть выбор, который вечор еще упустили! Атаковать и пробиться сквозь вражескую силу, как честным и храбрым воинам надлежит! Тогда, глядишь, сегодня же будем в неприятельском лагере! Только для этого...— веселым взглядом князь Михайло обвел лица генералов и министров, — надобно нее лишние генеральские обозы сжечь, а фрейлин и генеральш посадить на коней! Пусть стоят в резерве!
Поднялся общий шум. Но напрасно Голицын с надеждой смотрел на царя, тот отвернулся. Немецкая партия, поддержанная Екатериной и Шафировым, на том совете взяла верх, и решено было немедля отправить к везиру парламентера.
— Ну а коли везир мира не примет, то и впрямь выведем все войска и будем пробиваться вдоль Прута. Борис Петрович, распорядись сжечь лишние обозы! — Отдав приказ, Петр вышел из палатки. Михайло Голицын, махнув рукой, последовал за царем. Он на сем совете остался один при мнении, что можно атаковать и разбить турок. А ведь, как сейчас в том согласны многие историки, он утверждал чистую правду. В турецком воинстве царило в эти утренние часы великое смятение и зрел мятеж. Началось с того, что когда турецкая тяжелая артиллерия открыла огонь, то сразу обнаружились сильные недолеты. Все же попытки турок подвинуть свои батареи поближе к русским окопам вызывали столь меткий и ожесточенный огонь русских, что турецкие пушкари снова откатывали свои орудия назад.
— Стреляют-то они на излете, только баб в обозе пугают! — насмешливо заметил Голицын приседавшему при каждом залпе турецких пушек Шафирову, явившемуся в первую линию, дабы проводить парламентера.
Великий везир тоже видел в подзорную трубу эти недолеты, но оказалось, что и его янычары узрели эту бесплодную стрельбу простым оком. Потому, когда везир приказал янычарам снова идти в атаку, среди воинов аллаха прокатился негодующий гул, а затем из задних рядов закричали Юсуп-паше, привезшему приказ везира:
— Шайтан его возьми, твоего везира! За что он нас приказал послать на верную смерть? Ведь наши пушки бьют попусту и все одно не достают русских окопов!
Юсуп-паша повелел было бунчужному паше схватить крикунов, но тут войско его вдруг сломало строй, и Юсуп со всех сторон был окружен толпой разгневанных янычар. Многие из них выхватили ятаганы и кинжалы и смело кричали своему предводителю:
— Пусть везир сам идет в атаку! У нас вчера каждый третий воин был убит или ранен! Отрубим голову трусливому шакалу! Привык прятаться за наши спины! — А выступивший вперед здоровенный молотобоец Казим (искавший в сем походе новую жену) смело взял под уздцы лошадь Юсуп-паши и громко сказал:
— Иди и скажи своему везиру, что мы не хотим умирать за шведского короля! Нам известно, что у везира есть фирман султана, разрешающий ему заключить с царем мир!
— Якши! — бессильно склонил голову Юсуп,— Я передам везиру ваши угрозы!
Он с трудом выбрался из толпы янычар и во всю прыть понесся к ставке везира.
— Они отказываются идти в атаку, о мой везир! — прохрипел он, соскакивая с лошади.— Боюсь, в рядах янычар после вчерашнего побоища проснулся великий гнев!
Балтаджи Мехмед был мудр и не стал кричать на Юсуп-лашу. Он хорошо ведал, что такое великий гнев янычар. Во время такого гнева многие везиры теряли головы, а султаны троны. Всем в турецком воинстве был памятен недавний страшный мятеж янычар в 1703 году, когда седергесты возвели на трон нынешнего султана Ахмеда, а его царственного брата бросили в темницу. И Балтаджи Мехмед хорошо помнил, что мятеж тот стоил головы знатному и великому везиру Кюпрюлю, семейство которого почти сто лет правило Великой Портой.
