Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Прикажи перейти на беглый огонь! — наказал Петр Брюсу.— Бить двойным зарядом! — Брюс тотчас передал приказ по батареям, и пушки загрохотали с удвоенной силой. А Петру все казалось, что бомбардиры мешкают, и, соскочив с лошади, он сам встал к орудию, забил двойной заряд картечи, навел. Гаубица рявкнула и откатилась, чадя желтым дымом. Доброе демидовское железо выдержало, ни одно русское орудие не разорвало.
Турки попятились, но от окопа все-таки не уходили. Время от времени какой-нибудь дервиш выбегал вперед, увлекая за собой отряд янычар, и снова в упор били по ним ружейные залпы пехоты.
— Государь, беда! У Алларта янычары прорвали линию! — Гонец из соседней дивизии Артемий Волынский вырос из порохового дыма, точно синюшное привидение. Да и сам Петр был хорош: лицо было покрыто копотью, волосы растрепались, нестерпимо ярко блестели глаза. Не сказал — прохрипел: «Коня мне!» Но помчался не к Алларту, а к северному фасу, где стояла дивизия Репнина.
У Аникиты Ивановича Репнина за ручьем было тихо и спокойно. Лихие спаги попытались было перейти ручей, да завязли на сыром лугу, скрывавшем коварное болото. Стрелки на выбор перебили застрявших конников из ружей, и спаги более не совались к ручью.
Новгородский полк стоял во второй линии, развернувшись по батальонам. Здесь вообще было тихо, и только доносился дальний шум битвы.
— У Голицына, черти, атакуют, теперь у Алларта! — беспокоился Петька Удальцов и как бы невзначай поглядывал на полковника. Но Бартенев невозмутимо курил трубочку.
За новгородцами, ближе к реке, стояло последнее укрепление — вагенбург,— огражденное в два ряда повозками и экипажами, перед которыми был наспех вырыт неглубокий ров. Посреди вагенбурга высились шатры царицы и ее свиты, слышались тревожные женские голоса. Сама Екатерина Алексеевна поднялась на крышу кареты и отважно обозревала поле сражения в подзорную трубу.
— Наши бьют турка нещадно! — пояснила она своей стоявшей внизу женской свите частые пушечные выстрелы.
— Ой, гляньте, у генерала Алларта янычары уже за рогатками! — вдруг завизжала востроглазая молоденькая фрейлина, которая со своей телеги и без подзорной трубы на версту вперед видела.
— Цыц, сорока! — пригрозила Екатерина, но сердце ее и впрямь охватил холодок. Увидела, как белые чалмы захлестнули одну линию траншей, другую и смяли рогатки.
Тоненькая зеленая линия русских солдат попятилась. В трубу увидела, как упал с лошади, нелепо раскинув руки, генерал Алларт. Екатерина покосилась на Алларт-шу — слава богу, близорукая немка ничего не видела, не то стоял бы в ее бабьем воинстве уже великий стон.
— Ой, бабоньки! Турок на последние шанцы штурмом идет! Возьмет шанцы — быть нашим мужикам растасованным по галерам, а нам — по гаремам! — снова завизжала востроглазая. .
Екатерина хотела было приказать рейтару из лейб-эскадрона, охранявшего вагенбург, взять негодную и посадить под арест в палатке, но в сей миг увидела в подзоре Петра. Тот мчался на своей Лизетте, выхватив огромный палаш, и, видно было, кричал страшно.
«Вот дурной! А ну, как его турецкая пулька заденет?» — заныло у нее сердце. Она хотела его было окликнуть, но куда там, промчался уже к новгородцам.
Что-то скомандовал, и весь полк дружно повернулся. Гулко грянули барабаны, и подзорная труба едва не выпала из рук Екатерины,— новгородцы вслед за Петром пошли в атаку.
«И он, конечно, впереди всех, — она опять поймала его в трубу, — а ведь царь! Мог бы сидеть, как султан в своем гареме, кофе пить! Так нет, лезет под пули, словно сам смерть свою ищет, не думает ни обо мне, ни о детях!» В трубу было видно, как Петр обернулся, что-то крикнул, должно быть «ура!», потому как новгородцы тоже гаркнули «ура!» и, выставив штыки по-мужицки, как вилы, бросились в атаку. В десять минут все было кончено, как на театральной сцене: белые тюрбаны повернули и побежали.
Вблизи же эта сцена представляла страшное зрелище: всюду валялись убитые и раненые, ржали и храпели лошади, отбитые окопы были завалены трупами... Но прорванная линия была восстановлена. Петр проехал вдоль линии новгородцев, благодарил за службу. Солдаты, подняв треуголки на штыки, кричали «ура!».
А Брюс подводил уже резервные батареи. Петр обнял его, сказал просто:
— Спасибо, Яков Виллимович! Подоспел вовремя! — и приказал: — Беглый огонь! Бить по варварам картечью!
Моро де Бразе, наблюдавший сражение из третьей линии (драгуны стояли в резерве, возле самого Прута, где им угрожали поначалу только татарские стрелы с другого берега), впоследствии честно записал в своих «Записках»: «Могу засвидетельствовать, что царь не более себя берег, как и храбрейший из его воинов. Он переносился повсюду, говорил с генералами, офицерами и рядовыми нежно и дружелюбно (avec tendresse et amitie), часто их расспрашивал, что происходит на посту».
А на постах вдоль всей линии лагеря наскоки неприятеля были отбиты оружейным и артиллерийским огнем, янычарский ятаган застрял и сломался в русском щите. Петр и Брюс выдвинули к вечеру против янычар всю резервную артиллерию, и десятки полевых и полковых орудий жестоко били по смешавшей ряды и поломавшей строй беспорядочной толпе. Обученные скорострельному огню петровские ■бомбардиры не только сеяли смерть и ужас среди янычар, но и легко сбивали легкие турецкие пушчонки, спешно доставленные на верблюдах с переправы.
Балтаджи Мехмед сейчас и без советников-гяуров понимал, что было чистым безумием посылать янычар в атаку, не дождавшись, пока ночью подвезут тяжелые пушки, застрявшие у мостов. Он слал одного гонца за другим, чтобы поторопить тяжелую артиллерию, а солнце уже садилось в сине-желтую пороховую тучу, затянувшую все поле баталии.
Третий час янычары стояли под жестоким огнем на открытом поле, в то время как русские укрывались в шанцах и за рогатками, заваленными землей. Солдаты в тот час благословляли эти обитые железом рогатины, которые они, лаясь и матерясь, тащили с собой за сотни верст из-под Риги. Вбитые в землю рогатки стали надежным щитом и против легкой конницы турок, и против янычар, чувствовавших себя сейчас голыми в этом пустом поле. Выбитые за рогатки, они толпились в трехстах метрах от русских, не решаясь на атаку. Только отдельные храбрецы время от времени выскакивали из этой завывающей толпы, подбегали к русским окопам на ружейный выстрел и палили бесцельно. Но чаще они даже выстрелить не успевали, сраженные меткой пулей русских стрелков, бивших их, как живые мишени, из своих укрытий. И над всем полем баталии гудела русская, а не турецкая артиллерия. Легкие пушчонки — все, что мог выставить в тот вечер везир для контрбатарейной стрельбы,— были сбиты тяжелыми русскими гаубицами, повернувшими затем свои жерла против янычар. Началось настоящее избиение: басовый гул тяжелых орудий, бивших по янычарам и бомбами и картечью, заглушил поле баталии.
Даже отсюда, с дальнего холма, везир видел, что на одного убитого или раненого русского приходится по пять-шесть павших янычар. И все же Балтаджи Мехмед упрямо не давал приказ отступать, надеясь на чудо. Поэтому, когда подскакавший гонец сообщил, что центр русских прорван, везир вихрем сорвался с места и помчался со своей свитой смотреть, как его янычары ломают эти ненавистные рогатки.
— Ты пойдешь в пролом со своими анатолийцами, как только янычары сделают свое дело! — на ходу приказал он начальнику кавалерийского резерва.— И пусть твои спаги возьмут в плен царя Петра живым! Помни: щедрость великого султана возрастет- в таком случае многократно! — Анатолиец послушно завернул коня и помчался в тыл, дабы подвести резерв.
До кургана, где остановился Балтаджи Мехмед со своей свитой, долетала уже не только артиллерийская канонада, но слышны были страшные крики режущихся людей, стоны раненых, храп обезумевших лошадей. Сквозь пороховую завесу везир все же увидел в подзорную трубу, как янычары, взяв передовые окопы у дивизии Алларта, где сломали, а где просто перелезли через рогатки и хлынули в русский лагерь.
Вот он пришел, звездный час! Везир повернулся назад и даже топнул ногой: анатолийская конница запаздывала.
А меж тем в русском лагере раздалось громкое «ура!», и Балтаджи Мехмед не разумом, а чувством понял: вот он, царь!
— Нет ничего страшнее русской штыковой армии! — поежился генерал Шпарр, обращаясь к Понятовскому. И добавил не без злорадства: — Поверьте моему опыту — эти русские сейчас натворят дел! Ведь они бьют во фланг!
Чертов гяур оказался пророком. Через несколько минут густая толпа янычар и впрямь побежала обратно, преследуемая русскими. И только в этот миг подскакал анатолиец.
— Вперед! — прохрипел Балтаджи Мехмед.— Не жалей этих бегущих скотов, заверни их и на их спинах ворвись в лагерь!
Анатолиец склонил голову, и через несколько минут десять тысяч спагов с ревом и улюлюканьем промчались мимо кургана и скрылись в пороховом дыму. Раздались крики и возмущенные вопли — то анатолийская конница топтала своих же янычар. Однако ворваться в русский лагерь спагам не удалось: сначала навстречу им ударили русские пушки, подвезенные Брюсом, а когда спаги все же прошли сквозь картечь, гренадеры-новгородцы встретили их ружейными залпами и гранатами. Гранаты взрывались прямо под ногами лошадей, те вставали на дыбы и сбрасывали всадников, так что сам предводитель анатолийцев был сброшен наземь. Атака захлебнулась, и конница отхлынула вслед за бегущими янычарами.
