Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
К вечеру с севера подошли дивизии Денсберга и Алларта. Османская конница более не беспокоила русских. Только татарские разъезды шныряли вокруг русского лагеря в поисках случайной добычи.
В царском шатре в пять вечера состоялся военный совет. Моро де Бразе, которому так хотелось выгородить так называемую немецкую партию, к которой он относил генералов Януса, Алларта, Денсберга, Остена и Беркгольца (все они после Прутского похода, как и сам Моро де Бразе, были вычеркнуты из списков русской армии), подчеркивает, что на этот совет явились одни немцы, в то время как «ни один из генералов русских, ни из министров его величества не показались. Даже и генерал-фельдмаршала тут не было». Зато наш бригадир-француз был на совет допущен и хвастливо утверждает, что русских, мол, не было, потому что они испугались и не знали, что посоветовать царю-батюшке. На деле русских не было потому, что к пяти часам вечера ни центр русской армии, при котором находился фельдмаршал Шереметев, ни его арьергард, которым командовал Репнин, еще не подошли к лагерю. Так что действительно в царской палатке собрались преимущественно немцы и предложили чисто немецкий план: устроить еще более грандиозное, чем у Януса, уже не дивизионное, а армейское каре, и отступать дале на север. Этот план вполне соответствовал построениям, принятым в австрийских войсках, и получил полное одобрение генералов-немцев.
Правда, на сем совете успевал быть по времени и обязан был присутствовать по должности один русский генерал, о ком Моро де Бразе в своих «Записках» стыдливо умалчивает, чтобы представить план генералов-немцев как единственно возможный. То был Михайло Голицын.
Он опоздал на совет, располагая гвардию для охраны лагеря, но. вошел в царскую палатку смело, как недавний победитель, только что разорвавший неприятельское кольцо.
Услышав, что Алларт ведет речь о ретираде, он возмутился горячо и шумно:
— Да пока ваша неслыханная карея будет ползти, яко улита, вдоль Прута, не только спаги нагонят нас, но скорым маршем успеют подойти и янычары с пушками. И тогда везир прижмет нас к Пруту и заставит сражаться тылом к реке, как под первой Нарвой. Только под первой Нарвой хотя бы другой берег был свободен от неприятеля, а ныне и на том берегу будет крымский хан с семьюдесятью тысячами татар.
— Что ж предлагает господин генерал-лейтенант? — высокомерно спросил Алларт, подчеркивая вопросом, что этот русский генерал-самоучка ниже его по званию. Однако, ежели Алларт рассчитывал, что у Михайлы Голицына нет иного плана, кроме как: вперед, ура! — он глубоко заблуждался. Голицын знал уже от пленных турок, что у везира вместе с крымской ордой более двухсот тысяч войска, и бросаться на них в прямую атаку с тридцатью восемью тысячами русских он не собирался.
План Михайлы Голицына был гораздо тоньше и состоял в том, чтобы ныне же, следуя колоннами, перейти в долину соседней реки Серет, благо при войске есть пре-иосходные проводники-молдаване, упредить турок на переправе через Серет, а затем опуститься вниз до Дуная и соединиться там с конницей Ренне, наверняка уже захватившей провиантские склады в Браилове.
— Тем мы зайдем в тыл к везиру и заставим его сражаться с перевернутым фронтом и через сей маневр одержим викторию! — Голицын победоносно осмотрел генералов-ретирадников и повернулся к Петру.
Однако немцы тотчас всполошились!
— Вы забыли о турецкой коннице, молодой человек, а ведь она при переходе налетит на нас тучей! — первым нодал голос генерал Янус, глядя на Михайлу Голицына как на некое печальное недоразумение. По мнению Януса, у русских вообще не могло быть генералов.
Но и князь Михайло за словом в карман не лез и выговорил с открытой насмешкой:
— Почитаю, генерал, подвижная крепость из батальонных колонн способна разогнать любую, даже стотысячную, орду татар и спагов! Ведь если бы не гвардия, вы и сейчас бы сидели еще в осаде, спасаясь в каре, которое годится только на защиту генеральских обозов! — Пергаментное лицо Януса от явного намека на генеральский обоз налилось кровью, так что казалось, что генерала сейчас хватит апоплексический удар.
На помощь ему поспешил Алларт. Он был генералом старого выхода, служил в армии русских еще до Полтавы, и хорошо знал, что Михайло Голицын — самый способный русский генерал. Правда, Алларт предпочитал говорить не о способностях, а об удачливости младшего Голицына.
— По карте видно, что по пути армии придется идти через лесистую местность, что может расстроить строгий орднунг, порядок! — заметил Алларт, обращаясь не столько к Голицыну, сколько к Петру, отлично зная, что царь — горячий сторонник строгого порядка. К тому же Алларт, по всем законам европейской тактики, опасался лесов более, нежели неприятеля, потому что нигде в наемных армиях не было такого числа дезертиров, как среди кустов и зарослей.
— Пройти через лес — значит потерять треть всего войска! — упрямо твердил высокомерный пруссак.
— А баталия при Лесной, напротив, показала, что леса — наши прямые союзники...— горячась и оттого начиная заикаться, возражал князь Михайло,— К тому же леса задержат конные орды татар и спагов, да и янычары вряд ли решатся напасть на нас в лесном месте. А нападут, тем хуже для них. Наши солдаты среди лесов не разбегаются, как тараканы, русскому мужику густой лес всегда дом родной!
Алларт пожал плечами: о чем-де спорить с московским невежей, пренебрегающим европейской тактикой.
Прочие генералы-немцы согласно поддерживали своего предводителя и дружно загудели, что перейти с Прута на Серет — значит удариться из одного неверного предприятия в другое, удалиться еще далее от оперативной базы, поставить под удар коммуникации.
И Петр склонил голову. Ведь Алларт выступал на сем скороспешном совете как генерал, план коего был в Сороках с излишней поспешностью отвергнут, а Петр — как генерал, план которого только что рухнул.
Князь Михайло, не слушая разноголосый шум, внимательно смотрел только на царя. Петр сам был при Лесной и знает, как умеет русский солдат постоять за себя в случае лесной баталии. В тогдашних конъюнктурах только смелый голицынский план сохранял еще шанс на викторию. И Петр это понимал.
Но он знал и другое: в войсках и впрямь провианта и фуража всего на пять переходов. Царь сам только что допросил пленных, захваченных гвардейцами, и знал теперь, что лазутчики, подосланные, скорее всего, Бранкованом, лгали, когда говорили, что у везира и семидесяти тысяч в войске не наберется. Пленный турецкий ага показал твердо, что у везира только конных спагов почти сто тысяч, а за ними идут пятьдесят тысяч янычар и великая артиллерия в четыреста пушек. На том же берегу Прута у крымского хана Девлет-Гирея семидесятитысячная татарская орда да небольшие отряды панов-станиславчиков, мазепинцев и щведов. Советниками при везире состоят опытные шведские генералы, а может, и сам шведский король уже объявился. Так что и опыта турецкому штабу не занимать.
Напротив, в русском войске, как утром доносил Шереметев, после ухода в поиск отряда Ренне и оставления гарнизонов в Сороках и Яссах, а также от великого мора среди солдат едва наберется 38 тысяч регулярного войска. И особливо плохо-с кавалерией: ее мало, очень мало! Так что здесь не до широких и рисковых маневров — дай бог унести ноги и удалиться от турок за Днестр.
И Петр, к немалому удивлению и разочарованию Голицына, повернулся к Алларту и сказал устало и глухо:
— Я согласен с вашим планом, генерал. Сегодня же начнем ретираду!
На рассвете 9 июля, пользуясь утренним туманом, в возникшие разрывы каре скользнули разъезды татар и спагов и захватили многие генеральские и офицерские экипажи со всем их добром и метресками. Поднялся великий бабий вой и плач, на который примчались драгуны. Спасая свой обоз, генерал Янус лично повел их в атаку. Драгуны ударили во фланг и легко смяли татар и турок, занятых грабежом. Неприятельская кавалерия была отброшена, дивизия Алларта подтянулась и замкнула каре.
— Выходит, спагов можно бить не только в пешем, но и в конном строю? — задиристо вопрошал Роман Гохмута после атаки. Спрашивал громко, чтобы генерал слышал. Впрочем, Янусу было не до спагов — он скорбел об утере доброй половины своего обоза.
Роман отличился в этом бою: вышиб из седла турецкого агу и взял из-под него чистопородного арабского скакуна.
— Славная лошадка, по всему видать, лучших арабских кровей...— с видом старого знатока отметил де Бразе, по-цыгански заглядывая лошади в зубы.
— Как видите, бригадир, мы еще способны биться с турками в конном строю и даже брать у них трофеи. А у нас, курам на смех, кое-кто держит драгун за пехоту, а не за лихую конницу...— сердито заметил Роман.
— Лошади притомились, у драгун лошади притомились...— завел старую песню де Бразе.— А у турок, гляньте, какие лихие скакуны! — И он потрепал гриву коня-красавца.
