Антония Байетт - Детская книга
Но он кивнул, словно понял.
— Хиггель, — произнес он. — Мис-сис Хиг-гель. Что такое миссис Хиггель?
— Eine Kleine Frau die ist auch ein Igel,[72] — объяснила Гризельда.
— Ein Igel, — повторил Штерн.
— Иглы? — эхом отозвалась Дороти.
— Нет, нет. Igel по-немецки еж.
— Ханс майн Игель.[73] Это сказка братьев Гримм. Он говорит, что ставил эту сказку для нее.
Она повернулась к Ансельму:
— Für die Mutter?[74]
— Genau.[75]
— Ясно. Миссис Хиггель — это Ханс майн Игель. Я много лет не играл эту сказку. Марионетка человека-ежа, я думаю, одна из моих лучших. Мы его найдем, и завтра я поставлю эту сказку. Я думаю, она назвала тебя миссис Хиггель в честь сказки «Ханс майн Игель». Это странная история. Одна женщина очень хотела ребенка. Она сказала, что готова родить кого угодно, хоть ежика. А в сказках люди получают то, о чем просят. Ее ребенок оказался на верхнюю половину тела ежом, на нижнюю — красивым мальчиком, и она воспылала к нему отвращением.
Гризельда не сразу смогла перевести «отвращение».
— Поэтому он спал на соломе у печки, ездил по лесу на боевом петухе и играл на… я не знаю, что такое Dudelsack.
Штерн показал жестом.
— Ага, волынка. Он сидел на дереве, играл на волынке, пас свиней и жил счастливо. Однажды он встретил короля, заплутавшего в лесу, и показал ему дорогу домой, а король пообещал отдать ему того, кто первым выйдет ему навстречу, и, конечно же, это оказалась королевская дочь. И дочери пришлось выйти замуж за свинопаса, полуежа, потому что в сказках люди держат свои обещания. И она ужасно боялась иголок своего жениха, и ей совсем не нравилась игра на волынке. И вот в брачном чертоге еж втайне снял свою ежиную шкурку, и тут набежали слуги короля и сожгли ее в печи. Эту сцену очень красиво играть с марионетками. Он оказывается полностью человеком, но черным, как уголь. И его отмывают, и одевают как принца, и принцесса бросается к нему в объятия и очень любит его — больше всего на свете — и с тех пор они живут долго и счастливо. Дороти, я думаю, что, когда твоя мать называла тебя миссис Хиггель, она думала про ребенка, который наполовину чужак, и еще про ежика — он ловкач, умный Ганс, персонаж немецких сказок. Ты — долгожданный, желанный ребенок, который наполовину происходит из неведомой страны, инакое дитя.
— В этой сказке, которую она прислала, ежиную шкурку украли. Но там ежихе нужна ее шкурка, в ней волшебство, которое помогает ей уменьшаться или становиться невидимкой.
Ансельм нашел старых марионеток из спектакля «Ханс майн Игель» — подменыша в колючей шубке, гордо выступающего красного петуха с золотым гребнем, мать с плаксивым выражением лица и двумя слезами на деревянной щеке — сначала она плакала оттого, что у нее не было детей, а потом — оттого, что ее ребенок оказался неведомой зверушкой. Через несколько дней Штерн с помощью Вольфганга сыграл старую сказку. Эта пьеса была со словами. Они двое говорили за всех кукол, а Вольфганг играл спотыкающуюся мелодию на простенькой волынке. Все пришли смотреть — Иоахим и Карл, Тоби и Гризельда, Леон и Дороти. Дороти заметила, что кукольник тихо обижался, если она пропускала хоть одно представление в Spiegelgarten. На блестящих иголках полуежика играл свет. «Я никогда не сдам экзамены, если буду каждый день просиживать тут и смотреть на танцующих кукол», — подумала Дороти. И все же, когда черное существо, бывшее ежиком, вылезло из колючей шкуры, как бабочка из куколки, и омылось и стало белым, чтобы возлечь с принцессой, Дороти была тронута до слез; внутри словно заплескалась жидкость. Дороти чувствовала: ее что-то кидает и тянет в стороны, как луна — приливные волны. Такого она не ждала и не просила.
Через несколько дней, когда Гризельда вставала из-за обеденного стола в пансионе Зюскинд, Вольфганг поймал ее за рукав.
— Одно слово с вами… — сказал он по-английски. — В тихом месте.
Его пальцы словно били электричеством. Гризельда знала, что он за ней наблюдает — под его цепким взглядом у нее горела кожа. Он умел быть и насмешником, и серьезным молодым человеком. Он ехидно прохаживался насчет баварцев и пива, шутил про кайзера и его гардеробы, набитые военными мундирами, про английского короля Эдуарда с его гаремом из знатных дам, про буров, стойко страдающих в Южной Африке. Он чувствовал себя как дома в странном новом мире сатиры, скетчей, намеков и неожиданных громогласных сантиментов. Он наблюдал за ней, Гризельдой. Увидев, что она это заметила, он кривил рот в презрительной ухмылке и отворачивался.
Она вышла за ним в сад, и они сели за столик под виноградной лозой, оплетающей шпалеру.
— Посмотрите-ка, — сказал он.
Он протянул ей большой альбом для рисования. Альбом был полон женских головок и, гораздо реже, фигур — во всех ракурсах, со всеми возможными выражениями. Рисунки углем, карандашом, мелом, тушью.
На рисунках были Дороти и Гризельда. Рисовавший изучал их костяк, волосы, выражения лиц, состояния души.
Сперва Гризельда решила, что это рисунки Вольфганга. Но тут он спросил:
— Что вы сделали с моим отцом? Он verzaubert — околдован. Он влюблен в вас? Люди говорят всякое… мне и моей матери. Он никогда таким не был, никогда. Вы свели его с ума?
Гризельда в ужасе воззрилась на собеседника.
— Ничего подобного. Это совсем другое. — Она лихорадочно думала. — Наверное, вам лучше спросить у него самого.
— Как я могу такое спросить? Он мой отец. Он всегда был… такой серьезный, немного отстраненный. Как я спрошу его, не влюблен ли он в одну из девушек-англичанок? Люди говорят моей матери всякое… недоброе.
Он мрачно сверлил взглядом стол.
— Мы требуем, чтобы вы оставили его в покое, — сказал он.
— Я только перевожу…
— Значит, это другая, та, Дороти…
Фурии заплескали крыльями в голове у Гризельды. Тайна принадлежала не ей. Она сказала:
— Это тайна. Я не вправе вам ее открыть.
— Что вы наделали?
— Послушайте, — сказала Гризельда. — Это их тайна. Я вам скажу, но только для того, чтобы вы перестали… думать плохое. Это тайна.
— Ну?
— Она его дочь. Она узнала об этом и приехала сказать ему. Он… он ей верит, вы же видите. Они… вы сами видите, как они вместе. Я только перевожу, — решила на всякий случай добавить она, в то же время исподтишка изучая собственное худое, бледное, красивое лицо, мелькающее на страницах альбома для рисования.
— А вы — ее брат. Единокровный.
Вольфганг склонил голову набок и принялся разглядывать Гризельду.
— Я считаю, вы теперь должны ему сказать, что вам все известно. Я думаю…
Она хотела сказать: «Я думаю, что в этой истории слишком высокий накал страстей», но не смогла.
Он сказал:
— Я рад, что не вы моя сестра.
— Почему?
— Сами знаете.
Гризельда покраснела и отвела глаза.
— Вы пойдете со мной к нему? — спросил Вольфганг.
При появлении Вольфганга с альбомом и кающейся Гризельдой Штерн слегка растерялся. Он играл спектакль, и вдруг один из актеров перехватил нити. Вольфганг вежливо и неумолимо спросил, правду ли сказала Гризельда. Потом сказал, что отец должен открыться матери, потому что люди говорят недоброе. Ансельм ответил, что давно собирался с ней поговорить. Он хотел лишь… повременить немного, решить, как лучше это сделать, что сказать сыновьям. Он горестно улыбнулся Вольфгангу.
— Теперь, когда ты знаешь, у меня больше нет причин откладывать.
— Простите меня, — сказала Гризельда.
— За что?
— Я выдала вашу тайну.
Гризельде, которая росла одновременно балованной, захваленной и заброшенной, раньше не приходилось так долго играть лишь вспомогательную роль в чужой драме.
— Нет, это хорошо, — сказал Штерн. — Теперь, поразмыслив, я должен благодарить вас.
Ангела Штерн прислала сделанные вручную пригласительные билеты — с ехидно ухмыляющимися херувимчиками — в пансион Зюскинд, приглашая всех — Иоахима, Тоби, Карла, Гризельду и Дороти — на ужин в Spiegelgarten. Дороти поглядела на херувимов и решила, что у фрау Штерн есть чувство юмора. По такому торжественному случаю Дороти тщательно соорудила высокую прическу.
Фрау Штерн встречала гостей, стоя у фонтана. Она была крупнее мужа по всем измерениям и казалась немного старше — с крупными чертами лица, в короне седеющих светлых волос. Одета безо всякой экстравагантности, в блузку с кружевами и длинную серую юбку. Она пожала всем руки; Дороти — столь же кратко, как и всем остальным. У фрау Штерн было лицо из тех, что в покое выглядят тяжеловатыми, но улыбка или живой интерес мгновенно преображают их. Когда фрау Штерн улыбалась, она становилась похожа на Вольфганга — та же широкая ухмылка, та же сосредоточенная радость. Гостям подали лососину с огурцами, картофельный салат со сметаной и, на выбор, пиво или рислинг. Фрау Штерн сказала, что фигуры на фонтане и зеркала — ее работа. Гризельда смотрела, как фрау Штерн смотрит на Дороти, когда та не видит. Дороти сидела рядом с Леоном, который, полностью владея собой, сказал, что поговорил с братом и рад новости.
