Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
Даже самый воздух, казалось, окаменел, когда Дэвид кончил. Невозмутимо складывая бумаги, он видел рядом с собой лицо Гарри Огля с выражением угрюмого восхищения, а напротив — лицо Ремеджа, близкого к апоплексическому удару от ненависти и бешенства.
— Это ложь, — произнёс, наконец, Ремедж, запинаясь. — Я доставляю самое лучшее первосортное мясо.
Тут в первый раз заговорил Огль:
— Ну, тогда избави бог нас от первосортного мяса, — проворчал он.
Преподобный Лоу примирительно простёр свою жемчужно-белую руку. И проблеял:
— Может быть и попадались когда-нибудь случайно плохие куски: от этого не убережёшься.
Гарри Огль буркнул:
— Пятнадцать лет это продолжалось — хороша случайность!
Конноли нетерпеливо засунул руки в карманы:
— Сколько шуму из-за ерунды! Ставьте на голосование! — Он знал, как окончательно уладить дело. И повторил громко: — Давайте проголосуем!
— Они тебя одолеют, Дэвид, — горячим полушёпотом сказал Гарри Огль.
Бэйтс, Конноли, Ремедж и Лоу всегда были заодно, помогая друг другу обделывать свои делишки.
Дэвид обратился к преподобному Лоу:
— Я взываю к вам как проповедующему Евангелие. Неужели вы допустите, чтобы больные люди продолжали есть дрянное мясо?
Преподобный Лоу слабо покраснел, и на лице его появилось упрямое выражение.
— Мне ещё надо убедиться в этом.
Дэвид отвернулся от него и, снова остановив глаза на Ремедже, медленно произнёс:
— Я выскажусь яснее. Если в сегодняшнем заседании не будет решено поместить новое и достаточно заметное объявление о приёме заявлений на поставку мяса, то я передам эти отзывы окружному санитарному инспектору и потребую тщательного расследования всего дела.
Взгляды Дэвида и Ремеджа скрестились в поединке. И Ремедж первый опустил глаза. Он испугался. Пятнадцать лет он надувал городское управление, продавая ему скверное мясо и отпуская его с недовесом; и теперь он боялся, ужасно боялся, как бы расследование не обнаружило этого. «Будь он проклят! — подумал он. — На этот раз придётся смириться. Проклятая свинья, надо же ему было вмешаться! В один прекрасный день я с ним начисто сквитаюсь, хотя бы это мне стоило жизни!»
Вслух же он сказал грубо:
— Не нужно ставить на голосование. Помещайте объявление, чёрт с вами. Моя заявка будет не хуже других.
Радостное чувство торжества охватило Дэвида.
«Я победил! — подумал он. — Я победил!» Сделан первый шаг по предстоящему ему долгому пути. Он сумел этот шаг сделать. И пойдёт дальше!
Заседание продолжалось.
III
Но, увы, результаты избрания Дэвида в муниципальный совет сильно разочаровали Дженни. Дженни неизменно по всякому поводу загоралась таким воодушевлением, что потом её ждало разочарование. И восторг Дженни по поводу выборов взлетел, подобно ракете, рассыпался красивыми звёздами, зашипел и погас.
Она надеялась, что после выборов они поднимутся по социальной лестнице, в особенности же она жаждала знакомства с миссис Ремедж. На приёмах «за чашкой чая» у миссис Ремедж бывало все высшее общество Слискэйля: миссис Стротер, жена директора школы и миссис Армстронг, и жена доктора Проктора, и миссис Бэйтс, жена торговца мануфактурой. «Ну, а если миссис Бэйтс, то почему же не бывать там и миссис Фенвик?» — спрашивала себя Дженни с страстным нетерпением. На этих вечерах часто играли и пели, а кто же поёт лучше её, Дженни? «Мимоходом» — такой прекрасный романс и, так сказать, вполне классический: Дженни сгорала от желания спеть его перед всеми слискэйльскими дамами в нарядной гостиной миссис Ремедж, в большом новом доме из красного песчаника на Слус-Дин. «О боже, — волновалась Дженни, — если бы только быть принятой у миссис Ремедж!»
Но со стороны миссис Ремедж не последовало никакого знака внимания, ни даже самой слабой тени поклона при встречах на улице. А затем, в начале декабря, произошёл ужасный инцидент. Однажды Дженни пришла в магазин Бэйтса купить муслину («Кузина Мэриэнн» в «Дамском журнале» только что намекнула, что скоро для элегантных женщин «последним криком моды» будет бельё из муслина), а в магазине, у прилавка, рассматривая тонкие кружева, стояла миссис Ремедж. Это была крупная, ширококостная женщина с суровым лицом, производившая впечатление человека, несколько помятого жизнью, но сопротивлявшегося ей с исключительным упорством.
Но на этот раз, когда она стояла у прилавка, перебирая кружева, выражение лица миссис Ремедж было менее решительно, чем всегда, и более приятно. И когда Дженни подошла к ней вплотную и подумала о том, что их мужья заседают вместе в муниципалитете, — честолюбие ударило ей в голову. Она шагнула вперёд, к прилавку и, самым светским образом улыбаясь миссис Ремедж так, чтобы показать свои красивые зубы, сказала любезно:
— Здравствуйте, миссис Ремедж. Не правда ли, для поздней осени сегодня чудный день?
Миссис Ремедж, не спеша, обернулась и посмотрела на Дженни. Ужасно было то, что она узнала Дженни и сразу же сделала вид, что её не знает. В одну убийственную секунду лицо её замкнулось как устричная раковина. Она сказала весьма церемонно и свысока:
— Не припоминаю, чтобы мы с вами когда-либо встречались.
Но бедная Дженни, в своём ослеплении и возбуждении, сама устремилась навстречу своей судьбе.
— Я — миссис Фенвик, — пролепетала она. — Мой муж — в муниципальном совете вместе с вашим мужем, миссис Ремедж.
Миссис Ремедж безжалостно смерила Дженни взглядом с ног до головы.
— Ах, этот… — процедила она и, подняв то плечо, которое было ближе к Дженни, снова занялась кружевами, слащавым тоном обратившись к молодой продавщице.
— Знаете, милочка, пожалуй, я всё-таки возьму вот этот, самый дорогой кусок. А вы, конечно, пришлёте мне его и запишете на счёт.
Дженни багрово покраснела. Она готова была сгореть со стыда. Такое оскорбление — и в присутствии продавщицы! Она повернулась и выбежала из магазина.
В этот же вечер она со слезами рассказала об этом Дэвиду. Он сосредоточенно выслушал её, сжав губы в одну тонкую черту, затем сказал терпеливо:
— Вряд ли можно было ожидать, что эта женщина бросится к тебе в объятия, Дженни, раз мы с Ремеджем на ножах. За эти три месяца у меня было с ним несколько столкновений. Я опротестовал недопустимый договор с ним на поставку мяса. Я стараюсь задержать ассигновку пятисот фунтов, которые он преспокойно требовал у города на прокладку мостовой мимо его нового дома в Слус-Дине. Новой мостовой, никому, кроме него, не нужной! На последнем заседании я поднял вопрос о том, что он на своей грязной частной бойне нарушает шесть существующих правил. Так что можешь поверить, что он не очень-то меня любит.
Дженни с возмущением уставилась на него, горячие слёзы выступили у неё на глазах.
— А зачем тебе идти против таких людей? — всхлипнула она. — Странный ты человек. Для тебя были бы так полезны хорошие отношения с мистером Ремеджем! Я хочу, чтобы ты выдвинулся!
Дэвид отвечал с состраданием:
— Но, Дженни, голубушка, я же объяснял тебе, что для меня такое «выдвижение» не существует. Может быть, я и странный человек. Но за последние годы мне пришлось пройти через такие необычайные испытания. Несчастье в шахте и война! Ты разве не находишь, Дженни, что пора кому-нибудь вступить в борьбу со злом, вызывающим такие несчастья, как в «Нептуне», и такие войны, как последняя война?
— Но, Дэвид, — простонала Дженни с неопровержимой логикой, — ведь ты зарабатываешь только тридцать пять шиллингов в неделю.
Дэвид вдруг тяжело задышал. Он перестал убеждать её, молча посмотрел на неё, встал и вышел в другую комнату.
Дженни приняла это как знак пренебрежения, и жгучие слезы жалости к себе снова закапали из её глаз. Она надулась, пришла в состояние сильнейшего раздражения. Да, Дэвид переменился, он теперь совсем, совсем другой. Напрасно она его всячески ублажала: видно, она потеряла власть над ним. Несколько уязвлённая, Дженни пыталась разжечь в муже чувственность, но Дэвид и тут оказался до странности неподатлив, настоящий аскет. Дженни почувствовала, что физическая страсть, не оправданная нежностью, ему противна. Её это оскорбляло. Сама она способна была в одну минуту загореться, перейти сразу от бурной ссоры к бурному взрыву чувственности и стремительно и настойчиво искать её утоления. На её языке это скромно называлось «мириться». Но Дэвид был не таков. И она находила это «ненормальным».
Дженни, разумеется, была, по её собственному выражению, «не из тех, которые позволяют собой пренебрегать», — и разными способами мстила за обиду. Она совершенно отложила в сторону всякие попытки угодить Дэвиду: возвращаясь домой по вечерам, он находил потухший камин, а ужина ему не оставляли совсем. То, что он никогда не жаловался и не затевал ссор, больше всего злило Дженни. В такие вечера она делала всё, что могла, чтобы вызвать его на ссору, а когда это ей не удавалось, она принималась пилить его.
