Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
— Это моя, — сказал Геддон. — Ну-ка, прочтите! Это я написал.
Пока Дэвид читал статью, Геддон делал вид, что не смотрит на него. Она была озаглавлена «Два общества» и отличалась беспощадной едкостью. Здесь противопоставлялись приём в Букингэмском дворце — и собрание в доме Блоггса, хорошо знакомом автору. Выражения были неуклюжи и грубы, но контрасты даны с мощной выразительностью.
«Молодая леди де Флемингтон была в белом атласном платье с шлейфом, расшитом блёстками. Нитка бесценного жемчуга украшала аристократическую шею, а страусовые перья были схвачены алмазной повязкой».
И тут же ниже:
«Старая миссис Слэни — подёнщица. На ней нет перьев, только какое-то подобие платья, сшитое из куска старого мешка. Она живёт в одной комнате, в доме Блоггса, зарабатывает двенадцать шиллингов в неделю и больна чахоткой».
Дэвид прочёл до конца статью, невольно увлечённый её серьёзностью и силой. В статье отразился весь Геддон — искренний фанатик, проникнутый свирепой классовой ненавистью.
— Хорошо написано, — сказал, наконец, Дэвид, и сказал искренно.
Геддон усмехнулся — Дэвид затронул его слабую струнку, и он уже видел в нём друга. Он отобрал газету и заботливо положил её обратно в ящик. Затем сказал:
— Здесь видно, что я о них думаю. Ненавижу всю их проклятую шатию. Кое-кого из них я здорово разделал! Я их заставлю плясать под мою дудку. Возьмите, к примеру, ваш поганый Слискэйль. Скоро, на этих днях, мы там немного позабавимся.
Дэвид, видимо, был заинтересован.
— Ну, так и быть, слушайте, расскажу вам, — угрюмо сказал Геддон. — Старый Баррас выбыл из строя, а сынок думает, что сумеет вести дело. Он там козыряет ваннами для шахтёров и всякими гигиеническими затеями — обычное очковтирательство! Он тратит на это кое-что из тех денег, которые старик выжимал из рабочих, жульничая с сверхприбылью и с налогами, и хочет нас уверить, что превратит «Нептун» в какой-то новый Иерусалим. Но погодите, погодите немного, мы не забыли, как они поступили с нами во время катастрофы. Слишком легко они из этого выпутались. Я только дожидался окончания войны, чтобы за них приняться. Они получат хорошую встряску, будут знать, как губить людей, а потом уж я с ними окончательно разделаюсь!
Геддон вдруг замолчал, глядя куда-то в пространство. С минуту лицо его сохраняло жёсткое, мрачное, суровое выражение. Затем он снова раскурил свою потухшую трубку, придвинул к себе корзинку с ожидавшей ответа корреспонденцией.
— Значит, вы приступите к работе с понедельника, — сказал он Дэвиду и закончил аудиенцию угрюмой шуткой: — А теперь отправляйтесь, не заставляйте ждать свой Роллс-Ройс[24], иначе ваш ливрейный лакей потребует расчёта.
Дэвид поспел на ближайший поезд в Слискэйль и по дороге принялся серьёзно обдумывать свои планы. Первый шаг по намеченному пути уже сделан. Ничего потрясающего, — незаметное, очень скромное начало. Оно оправдывается единственно необходимостью — не необходимостью заработка, а необходимостью неуклонно идти к цели. Цель эта чётко рисовалась впереди. Дэвид решил твёрдо, что больше не должно быть полумер. Все — или ничего.
Он застал Дженни в разгаре хозяйственной деятельности, увлечённую новизной положения: раздавались то восторженные крики, когда она делала какое-нибудь неожиданное открытие, то восклицания неудовольствия.
— Посмотри, Дэвид, я совсем забыла об этих красивых фарфоровых подсвечниках!.. — И затем: — О господи, посмотри, как облезла эта сухарница, а продавец клялся, что она никелированная! — Или: — Правда, Дэвид, милый, я домовитая хозяюшка?
Дэвид снял куртку, засучил рукава и принялся переставлять мебель. Потом, встав на колени, толчёным кирпичом и парафином начистил заржавевшую решётку камина. Немножко поскрёб пол, выполол густо заросший сорной травой клочок земли, который Дженни когда-то обещала превратить в сад. Так он помогал ей до трёх часов, затем они пообедали тем, что имелось под рукой. Поев, Дэвид умылся, привёл в порядок свой костюм и вышел из дому.
Чудесно было очутиться снова в родном городе, оставив позади грязь, и страдания, и ужасы войны. Он не спеша брёл по Лам-стрит, чувствуя, как снова окунается в жизнь Слискэйля, глядя на чёрные силуэты копров, высившихся над городом, над гаванью и морем. По дороге к Террасам его несколько раз останавливали знакомые, здоровались, поздравляли с благополучным возвращением. Их дружелюбие согревало душу, окрыляло жившую в ней надежду.
Он пошёл прежде всего к матери и провёл у неё целый час. Смерть Сэмми заметно отразилась на Марте, а известие о его женитьбе она приняла очень странно. Марта не хотела ничего знать об этом браке; она целиком вычеркнула его из своего сознания. Весь город знал о женитьбе Сэма; мальчику Энни было уже одиннадцать месяцев, и его назвали при крещении Сэмюэлем Фенвиком. Но для Марты этого брака не существовало. Она отгородилась от него стеной и тешила себя иллюзией, будто Сэмми никогда никому, кроме неё, не принадлежал.
Было уже пять часов, когда Дэвид ушёл от матери и направился по Инкерманской Террасе к дому Гарри Огля. Гарри Огль был старший из сыновей Огля, брат Боба, погибшего в шахте, сорокапятилетний человек, бледный, жилистый, с всегда почему-то хриплым и беззвучным голосом, в своё время поддерживавший Роберта Фенвика и преклонявшийся перед ним. Несмотря на отсутствие голоса, Гарри был популярен и пользовался среди шахтёров репутацией большего умницы. Он состоял секретарём местной организации шахтёров, казначеем Кассы врачебной помощи и гласным слискэйльского муниципального совета от Рабочей партии.
Гарри Огль обрадовался Дэвиду, и после того, как они, сидя в тесной кухоньке, обменялись новостями, Дэвид с сосредоточенным видом наклонился вперёд.
— Гарри! Я пришёл просить вас об услуге. Я хотел бы, чтобы вы посодействовали выдвижению меня в кандидаты на выборах в муниципалитет в будущем месяце.
Гарри редко задавал вопросы и никогда ничему не удивлялся. На этот раз он довольно долго молчал.
— Выдвинуть в кандидаты легко, Дэвид, но я боюсь, что пройти тебе никак не удастся. В вашем участке твоим соперником будет Мэрчисон. Его вот уже десять лет подряд выбирают в городское управление.
— Я знаю! И он бывает на одном заседании из шести.
Ответ Дэвида, видимо, рассмешил Гарри.
— Может быть, оттого-то он так долго и держится.
— Я хочу попробовать, Гарри, — сказал Дэвид с прорвавшейся вдруг тенью былой горячности. — Попытка не пытка.
Новая пауза.
— Ну что ж, — отозвался, наконец, Гарри. — Раз тебе так этого хочется… Сделаю, что могу.
В этот вечер Дэвид возвращался домой с сознанием, что сделал и второй шаг. Он ничего не говорил Дженни до тех пор, пока, десять дней спустя, не была утверждена его кандидатура. Тогда только он рассказал ей.
Муниципальный совет! Дэвид — кандидат в городское самоуправление! Дженни пришла в бурный восторг. И почему он ей не сказал раньше? Она думала, что Дэвид просто её дурачит, когда он заговорил об этом в первый вечер, на Скоттсвуд-род. «Но это ведь замечательно, попросту замечательно, Дэвид, миленький!»
Дженни с восторгом окунулась в предвыборную кампанию. Она усердно вербовала избирателей, сшила себе прехорошенькую кокарду цветов партии Дэвида, подавала разные советы: у Клэри, мол, есть приятель шофёр, он мог бы одолжить им автомобиль, и она сама будет с Дэвидом объезжать избирательный участок. Или почему бы не убедить директора нового кино «пропустить на экране что-нибудь насчёт Дэвида?» На каждом окне их дома она наклеила плакат с надписью ярко-красными буквами: «Голосуйте за Фенвика».
Эти плакаты приводили Дженни в экстаз. Она по несколько раз в день выходила полюбоваться на них.
— Ну вот, Дэвид, наконец-то ты будешь знаменит! — твердила она весело; и не понимала, почему такие замечания заставляли Дэвида огорчённо сжимать губы и отворачиваться.
Она, разумеется, была убеждена, что Дэвид «пройдёт», и уже заранее представляла себе, как будет приглашать на чай жён его товарищей, гласных муниципального совета, как будет делать визиты миссис Ремедж в новом большом доме Ремеджей на вершине Слус-Дин; она смутно надеялась, что все это как-то будет способствовать их продвижению в обществе. «Конечно, денег муниципальный совет не даст, но он может открыть дорогу к какой-нибудь карьере», — оживлённо рассуждала Дженни. Она органически не способна была понять побуждения, которые руководили Дэвидом.
Наступил день выборов. Дэвид в глубине души сомневался в успехе. Имя, которое он носил, пользовалось уважением в Слискэйле, отец его погиб в копях, брат убит на войне, и сам он три года пробыл на фронте. То, что он перед самыми выборами возвратился с войны, придавало ему выгодный романтический ореол (который он презирал). Но у него не было необходимой ловкости и опыта, а Мэрчисон имел обыкновение во время выборов открывать широкий кредит в своей лавке и как бы невзначай совать в корзинки покупателей то кусок душистого мыла, то коробку сардин, — и это делало его опасным соперником.
