Исаак Гольдберг - День разгорается
— Да-а... Конечно... Перемена режима и свободы... Давно пора. Давно...
И поспешно оглядывались.
Другие шипели:
— Тов-ва-арищи-и!.. Сброд всякий, жидовье!.. Крамола!.. Взгреть бы да и тово!..
Но не одно это слово будоражило людей. С прокламаций нагло и дерзновенно рвались совершенно неслыханные мысли.
«Долой самодержавие!» — печатными русскими буквами провозглашали неизвестно где напечатанные листки. И в этих словах были и призыв и угроза...
«Долой самодержавие!»
Благоразумные, солидные, степенные люди хмурились.
— Это значит что же? Нарушение основ? Полный переворот жизни? Куда же нас все это приведет?!
В общественном собрании, где еще кое-как теплилась жизнь и по вечерам вместо электричества, которого не было из-за забастовки, зажигались в люстрах и шандалах стеариновые свечи, в общественном собрании завсегдатаи волновались и бурлили. Адвокаты, врачи, молодые коммерсанты между двумя роберами винта обсуждали создавшееся положение.
— Речь идет о несомненном обновлении загнившего строя, — горячился присяжный поверенный Чепурной, славившийся в городе своими связями с шансонетками и успехом в гражданских делах. — Без конституции мы не обойдемся!..
Собеседники его вздрагивали, услышав опасное слово конституция, но придвигались поближе, чтобы лучше внимать словам признанного краснобая.
— Конечно, булыгинская дума, — продолжал он, — не является настоящим законодательным учреждением, конечно, это не английская конституция...
— О-о! Еще бы английская!.. — по разному вздыхали окружающие: одни с сожалением, другие облегченно.
— Но все-таки, — успокаивал себя и своих единомышленников Чепурной, — все-таки это большой шаг, громадный!..
— Громадный! — соглашались с ним партнеры. И тасовали карты ожесточенней и быстрее.
— Я в червах...
— Вистую...
— Пасс...
— Нельзя требовать всего сразу. Это горячие головы думают переделать Россию сразу. У нас свой собственный исторический путь развития...
— Разумеется, свой! — вмешивался Суконников-младший, сын крупного домовладельца и ярого монархиста. — И мне кажется, все эти крики о равноправии неосмотрительны. Я, конечно, не против там кой-какого облегчения и для евреев. Но нельзя же так сразу полное равенство.
— Ох, Сергей Петрович! — укоризненно останавливал его Чепурной. — Не отстаете вы все-таки от своего папаши!..
— Нет, почему же?! — оправдывался Суконников и зло думал о Чепурном: «Тебе хорошо за равноправие жидов распинаться! Ты какой куш с Вайнберга отхватил за его дело против наследников Синициных»?..
Иногда в эти необычайные вечера в общественное собрание на минутку забегал доктор Скудельский. Тогда споры разгорались живее. Скудельского все знали за «красного», на которого уже давно косо поглядывали жандармы. У Скудельского старались узнать последние новости.
— Как, Вячеслав Францевич, скоро вы нас арестовывать станете? — насмешливо спрашивали его. — Ведь вы наверное тут у нас президентом республики будете! Скоро?
— Господа, господа! — мягким баритоном ворковал Скудельский, пожимая руки знакомым. — Разве можно так шутить? Мы за свободу мнений. Мы за полную свободу мнений. За что же вас арестовывать?!..
— А свет нам ваши товарищи скоро дадут? Бастовать скоро кончат?
— А движение скоро восстановится?..
— Этого никто не может сказать, — заявлял Скудельский и рассказывал что-нибудь новое.
Однажды он пришел в общественное собрание взволнованный.
— Чорт знает что такое! — сообщил он. — Полиция обнаглела. В третьей полицейской части открыто собирают всяких подозрительных лиц, вербуют шпану из Спасского предместья, из кузнечных рядов и открыто готовят погром...
— Ну, это вы уж слишком! — запротестовали осторожные.
— Мне это достоверно известно! — утверждал Скудельский. — Погром будет. И погром не только еврейский, а будут бить интеллигенцию. Каждый из нас не гарантирован от того, что его не подшибет какой-нибудь наученный полицией босяк... И знаете, — он обратился к Суконникову-младшему, — в этом предприятии, в готовящемся погроме большую роль играет ваш отец.
Суконников-младший слегка покраснел и неуверенно возразил:
— Вряд-ли... Хотя папаша мой человек старых привычек... Взгляды у него отсталые...
— Какие уж тут взгляды! Просто зоологический национализм!..
Чепурной, насмешливо поглядывавший на Скудельского, поджал губы:
— Ведь вы же за полную свободу мнений!
— Всему есть предел! — возразил Скудельский. — У господина Суконникова, у родителя Сергея Петровича, не мнения, а страсть, пагубная и вредная страсть.
— Оставьте, Вячеслав Францевич, вы преувеличиваете! Никакого погрома не будет. Во-первых, начальство не допустит, а во-вторых, все эти разговоры о погромах, об избиении интеллигенции и евреев только на руку самым крайним элементам...
— У меня коронка до восьмерки была... Сходи бы вы под козыря...
— Нет, это был самый неразумный ход! Вы же лапти плетете, а не в карты играете!.. Это возмутительно!
— Господа, господа! Продолжаем! Кому сдавать?
— А газеты все еще не выходят... И почты нет. Скучно!..
21Газеты не выходили. Редактор старой местной газеты тщетно старался уговорить типографских рабочих не бросать работу. Он даже пускал в ход свои прошлые революционные заслуги.
— Товарищи! — взывал он. — Вы знаете ведь, что я сам революционер и был связан когда-то с народовольцами. И газета моя никогда не опускала знамени... И вот в такие дни, когда общество нуждается в самой точной и проверенно честной информации, вы лишаете его этого законного желания... Ведь вы, простите меня за прямоту, этим играете на руку противникам народоправства!..
Но рабочие внимательно слушали редактора и бастовали.
Редактор, который был связан когда-то с народовольцами, затаил в груди обиду. Он наблюдал за тем, как рабочие и учащиеся и кой-кто из радикальной интеллигенции шли за агитаторами и повторяли их лозунги. Он считал, что агитаторы эти поступают легкомысленно, призывая массы к решительным действиям. Он был убежден, что знает русский народ, русских крестьян и русского фабричного рабочего. И это знание его подсказывало ему, что русские рабочие и крестьяне еще не доросли до революции.
— Неграмотный и невежественный народ не в состоянии делать революцию! — кипятился он в кругу своих единомышленников. — Он в силах может быть произвести бунт. А бунт это не революция...
Но когда грянули события, когда прокатилась волна забастовок и город оказался оторванным от центра, а в центре, повидимому, происходило что-то исключительно серьезное, редактор засуетился. Он понял, что бездействовать нельзя. Но действовать без газеты ему было трудно. И он негодовал.
— Да поймите вы, что сейчас газета — это огромная сила! А тут вот тебе на! Бастуют!.. Нет, не доросли у нас до революции!.. Не доросли!
Действовать редактору все-таки пришлось. Он просто обрадовался, когда к нему на квартиру заявилась целая делегация еврейских коммерсантов.
— Пал Палыч, — сказали ему, — мы за вашим содействием... В городе неспокойно. А мы по опыту знаем, что всякие волнения непременно выльются в еврейский погром. Нужно принять меры. Вы бы помогли нам... Не плохо попытаться переговорить с губернатором...
— Если бы уважаемые в городе лица пошли к господину губернатору, — вкрадчиво объяснил Вайнберг, — и попросили бы его принять меры... Вот мы и решили, чтобы вы, Пал Палыч, сходили... Конечно, с другими. И из нас кой-кто. Ну, вы сами знаете, как это нужно устраивать...
Пал Палыч был против всяких беспорядков и всегда резко и с негодованием осуждал еврейские погромы. Поэтому он охотно принял предложение еврейских коммерсантов. Он умело подобрал состав делегации, которая должна была пойти к губернатору. Тут были люди уважаемые и известные в городе, было и несколько еврейских купцов — из тех, кто был тесно связан с городской знатью. В делегацию попали Чепурной и Скудельский. Последний сначала отказывался: — Я могу не сдержаться и наговорить неприятных вещей помпадуру! — но потом согласился.
Делегация пришла к губернатору.
В холодной, казенно обставленной приемной с царскими портретами, с чинно и неуютно расставленными стульями делегацию долго проморил правитель дел, ходивший докладывать его превосходительству с подчеркнутой медлительностью. Губернатор принял пришедших челобитчиков недружелюбно.
— Мм-да... — пожевал он губами, прослушав гладкую и немного взволнованную речь Пал Палыча, говорившего от лица делегации. — Так... Вы, господа, взяли на себя непосильную задачу... Да... Что ж я могу поделать? Вы говорите, беспорядки, погром? Хорошо. Уговорите ваших левых друзей... этих красных, чтоб они не безобразничали, не оскорбляли национальных, патриотических чувств... Тогда... мм-да... и беспорядков никаких не будет... Что же касается господ евреев... — губернатор остановился и строго посмотрел на Вайнберга, — то разве я волен останавливать справедливое негодование народа... мм-да.., нашего верующего и оскорбленного в своих лучших чувствах народа?!... Господа евреи сами не должны давать поводов к... мм-да... эксцессам... Прощайте, господа!...
