Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель
Однако Бирд владел искусством проповедника ничуть не хуже, чем мастерством педагога. Известно, что запреты неодолимы для дураков и до острия бритвы оттачивают творческий ум, который без преград и запретов, угрозы суда и гонений чахнет и плесневеет и теряет свой творческий пыл, ведь в основании всякого творчества лежит яростный спор, равнодушная, вялая мысль не способна произвести ничего. Если нельзя прямо выступить против насилия церкви и несправедливости короля, а люди, оскорблённые в своей вере, стеснённые и ограбленные своеволием государя, только и ждут таких выступлений, иначе они отвернутся от своего священника, значит, умный проповедник должен прибегнуть к таким неотразимым намёкам, которые поймёт любой прихожанин и к которым не сможет придраться никакая полиция.
Томас Бирд с удивительной ловкостью выходил из трудного положения. Он не осуждал короля Якова за его погибельное стремление искоренить пуританскую веру, которую исповедовали едва ли не все торговцы, ремесленники, сельские хозяева, арендаторы и свободные земледельцы, а приводил из его речей и трактатов самые глупые, самые заносчивые, самые вызывающие места, и возмущённые прихожане, расходясь по домам, сами находили все те негодующие слова, которые не имел возможности произнести вслух священник, а проповедник всего лишь подливал масла в огонь, приводя подходящее место из Библии:
— Ибо сказано: «Но когда он сядет на престоле царства своего, должен списать для себя список закона, и пусть он читает его во все дни жизни своей и старается исполнять все слова закона сего, чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево, дабы долгие дни пробыл на царстве своём»!
Яков, разогнав несговорчивых представителей нации, защищавших интересы тех, кто производил богатство страны, пустился во все тяжкие налагать незаконные штрафы, вводить новые пошлины, торговать должностями и титулами, что многих его подданных приводило в негодование, но Томас Бирд не нападал на штрафы, на пошлины, на продажу титулов и должностей, он раскрывал Библию и гремел:
— Ибо сказано: «Мерзость для царей — дело беззаконное, потому что правдою утверждается престол»!
Королевские пожалования, на которые уходили все эти штрафы и пошлины, развращали двор. Придворные перенимали испанские и французские моды, испанские и французские нравы, испанские и французские танцы, без конца веселились на балах и маскарадах, развлекались фейерверками и охотами, изощрялись в интригах, сгорая от жажды попасть в фавориты, которых король ублажал баснословными суммами, опять-таки полученными от штрафов и пошлин, и Бирд раскрывал верную Библию и сокрушался:
— «Как сделалась блудницей верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь — убийцы. Серебро твоё стало изгарью, вино твоё испорчено водой, князья твои законопреступники и сообщники воров, все они любят подарки и гоняются за мздой, не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них»!
Но по мере того, как наступление короля Якова на права и кошельки своих подданных умножалось и ширилось, а бесчинства властей переходили предел не только справедливости, к чему довольно быстро вырабатывалась спасительная привычка, но и пределы разумного, чего подданные ни понять, ни простить не могли, рассерженным прихожанам становилось мало прозрачных намёков, они жаждали прямых обличений, чтобы в обличениях отвести свои скорбящие души, полные гнева и желания мести.
С церковной кафедры прямые обличения были слишком опасны и — грозили неосторожному тюрьмой, плетьми, лишением ушей и клеймом. Тогда прихожане приладились собираться в небольшие кружки и приглашать в свои дома проповедников со стороны, взявших обыкновение бродить по стране с молитвой, с истинной верой, с новостями из Лондона и уже с откровенно крамольными обличениями церкви и короля.
Всё-таки самым любимым священником в Гентингтоне был Томас Бирд. Непреклонная преданность истинной вере, честность и ум, образованность и дар слова, истинный гнев и умение обходиться с людьми сдружили его с многими из прихожан. Не прочь послушать пришлого человека, они тем не менее предпочитали задушевные беседы своего наставника и часто приглашали Томаса запросто отужинать с ними, выпить крепкого пива и потолковать о том да о сем, что противного Господу творилось на свете, ведь на свете всегда творится много противного Господу. Бирд никому не отказывал, без церемоний, по-дружески входил в каждый дом, ужинал с аппетитом, со смаком пил крепкое пиво и толковал обо всём, что противного Господу творилось на свете.
Чаще других он бывал в доме Роберта Кромвеля. Вступив в большую столовую, Бирд сбрасывал чёрный плащ с капюшоном, закрывавшим до половины лицо, и усаживался за стол, точно был членом семьи. Вдали от церкви и школы он вёл себя проще, глаза его реже вспыхивали огнём, гораздо чаще в них светилась печаль и усталость, он не грозил, не стискивал кулаков и реже вспоминал грозные изречения апостолов и пророков. Он негромко и ясно говорил о насущном. Этим насущным была необузданная власть короля, который на каждом шагу нарушал английскую конституцию, к сожалению, не записанную, как был записан Билль о правах, но несколько веков подряд существовавшую в предании, в сознании английского общества.
В особенности заволновался весь Гентингтон, когда в апреле 1614 года король Яков, всё-таки обнищавший, несмотря на постоянно вводимые штрафы и пошлины, торговлю должностями и титулами и продажу патентов на монополии, принуждён был созвать новый парламент. Парламент собрался, после проделок короля настроенный более решительно, чем предыдущий. Король потребовал введения новых налогов, необходимых для содержания прожорливого, ненасытного штата придворных, число которых год от года росло. Представители нации были возмущены. Они не признавали своего долга в том, чтобы кормить толпы трутней, собиравшихся вокруг престола и королевской казны. Они наотрез отказали королю в новых налогах. Они составили меморандум, в котором изложили принципы справедливого и разумного обложения, и подали его королю. Едва узнав об отказе, Яков не стал читать меморандум и швырнул бумагу в огонь, давая понять, что не ставит представителей нации ни во что. Буря негодования по этому случаю готовилась разразиться, но не успела. В июне того же года король Яков разогнал неудобный парламент. Несколько парламентариев, резко выступавших против него во время дебатов, попали в тюрьму. Вспыхнувшие было надежды горожан Гентингтона сменились унынием. Бирд, точно был не проповедником, а купцом, доказывал своим внимательным слушателям, указывая на всем известные живые примеры соседей из ближней и дальней округи, что ещё несколько лет такого правления — и все они разорятся, превратятся в нищих бродяг.
Немного сведений вынес Оливер Кромвель из школы, зато он твёрдо усвоил главнейшие положения истинной веры и общественной жизни, как понимали их пуритане. Никогда в жизни он не поколебался в том убеждении, что всеблагой и всемогущий Господь управляет всем миром, народами, войсками, лично им, Оливером. Какое бы решение ни приходилось ему принимать, он прежде пытался понять веление Господа, и, что бы он ни совершил, он искал знамения свыше, верно ли он уразумел волю Того, Кто ещё до рождения определил его земной путь и расчертил всю его жизнь, не сомневаясь, что будет жестоко наказан за каждую ошибку, за каждое отступление от того, что предначертано свыше. Никогда во всю свою жизнь он не поколебался и в том, что правитель обязан управлять в интересах народа и в полном согласии с ним, а если государь нарушает эту святую обязанность, он должен быть осуждён, как постоянно в своих неторопливых беседах осуждают короля его отец и учитель. И тем более он не имел причин поколебаться в том убеждении, что все придворные кавалеры не более, чем паразиты и тунеядцы, бесполезно и нагло пожирающие плоды его рук, горожан Гентингтона, всей страны.
Кого-кого, а тунеядцев и паразитов он видел своими глазами и с самого детства проникся презрением к ним. Его дядя сэр Оливер часто приглашал в Хинчинбрук младшего брата с семьёй. С утра до вечера занятый коровами, овцами, пастбищами, покосами, выделкой сукон и продажей скота, Роберт редко его посещал, но считал своим христианским долгом видеться со старшим братом по большим праздникам и непременно на Пасху и Рождество. Он приезжал в своём простом суконном камзоле и привозил подраставших детей. Вместо богослужений и чтения Библии в эти дни, священные для каждого верующего, в Хинчинбруке устраивали рыцарские турниры и фейерверки, роскошные пиры и охоты. Серебряные блюда и кубки загромождали праздничные столы, не переводились французские вина, наряды из шёлка и бархата менялись по три, по четыре раза на дню, игрища одно другого бесстыднее сменяли друг друга. Сэр Оливер не переставал улыбаться и осушать кубки с вином под шутливые тосты, произносимые им самим или кем-нибудь из пьяных гостей. Он всё толстел и становился похож на бочонок. Жирное лицо лоснилось от пота, дряблые щёки тряслись, слова были отрывисты, пусты, не запоминались. Будущие наследники Хинчинбрука часто потешались над бедным кузеном из Гентингтона и зло шутили над ним. Тогда оскорблённый Оливер пускал в ход кулаки. Они были слишком изнежены, слабы, чтобы справиться с ним, и отступали, бормоча угрозы и хныча. Раза два или три король навещал сэра Оливера в полюбившемся замке. Тогда празднества становились ещё пышней и развязней. Маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками быстро старел, с годами на его жёлтом лице всё чаше появлялась злая усмешка, глаза не смеялись. Он и сам по себе был мало приятен, для Оливера Кромвеля он был неприятен вдвойне, ведь этого человечка с большой головой и кривыми тонкими ножками проклинал весь Гентингтон.
