Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга первая
— Разве я принуждаю?! — мягко возразил Цезарь. — Обдумай здраво, не торопясь. Марий — орел высокого полета, он честолюбив, и имя его, если угодно будет богам, прогремит по всеми миру, как имена Фабиев, Сципионов, Метеллов. Испанские прорицатели предсказали ему знаменитую будущность…
Цезарь вышел, напевая греческую песенку.
А Юлия не могла уже работать. Просидела весь день у имплювия, думая о Сулле.
Прибегали младшие сестры, звали ее в сад; в дверях появился четырнадцатилетний брат Гай, объявил, что учитель греческого языка задал ему вручить наизусть начало первой песни «Одиссеи»:
Муза, скажи мне о том, многоопытном муже, который…
Она очнулась, когда босые невольницы стали вносить столы и скамьи; одни украшали стены ветвями, другие подметали атриум, и все это делали проворно, как бы предвещая заранее радости вечерней пирушки.
Юлия медленно подошла к ларарию.
— О, боги! — шепнула она, — Внушите мне, как я должна поступить…
XIII
Ночью Мария разбудили.
— Вставай, — говорил раб, тряся его за плечи, — пришли два земледельца, хотят тебя видеть…
Марий протер глаза и, всклокоченный, полуодетый, вышел на цыпочках в атриум, осторожно касаясь болящими босыми ступнями холодных мозаичных плит.
При свете огня он увидел двух человек — бородатых, оборванных, со впавшими щеками, и что-то знакомое мелькнуло в их лицах.
— Что вам нужно? — сурово спросил он. — Скоро рас свет, а вы, как бродяги, вломились в чужой дом и лишаете людей отдыха.
— Мы из Цереат, — сказал младший, весело сверкнув зубами. — Разве не узнаешь нас — меня и Тициния?
Мульвий! — вскричал Марий, бросившись к ним. — Что случилось? Родители…
— Читай, — подал ему Мульвий эпистолу, — и поступи, Гай, как повелят тебе боги и сердце сына!
Марий молча прочитал эпистолу. Густые брови нависли над глазами, закрыв их, губы сурово сжались.
— Голодают?
— Ты перестал помогать, — смело ответил Мульвий. — Почему не едешь навестить стариков?
— Я недавно вернулся из Испании…
— Ты возгордился, Гай, — мрачно прервал Тициний, молчавший всё время. — В Цереатах беда: зерна и плодов сбывать некуда — никто не покупает, налогами душат земледельцев… Законы Гракхов отменены… Как жить? И мы, бросив всё, пошли в Рим…
Марий усмехнулся.
— Что же вы думаете делать? Работать?
— И работать, и бороться…
Глаза Мария засверкали из-под насупленных бровей.
— Бороться, — шепнул он, — но против кого?
— Против тех, кто душит нас…
Марии долго ходил по атриуму, и тень, двигаясь, вырастала перед ним, пряталась за колонны, ломалась на стенах и потолке. Наконец, он остановился.
— Вы устали, озябли и, наверно, голодны. Сейчас я вас накормлю и уложу спать.
Повел их в кухню, сам развел огонь, поставил на стол остатки кушаний и, пока земляки ели, говорил — грубый его голос негромко звучал в затихшем доме:
— В Риме работы не найти. Тысячи таких, как вы, ночуют на ступенях храмов, у субуррских блудниц; где попало. Наступили холода, каких давно не бывало. Вчера замерзло несколько пьяных плебеев. А в эту ночь мороз усилился… Я придумал, куда вас направить. Завтра утром пойдете в дом моего друга, влиятельного мужа, и он позаботится о вас. Без эпистолы от меня не уходите.
Он отвел их в лаватрину, заставил помыться, а потом указал на кубикулюм, где спали рабы.
— Там ляжете. Теплое одеяло найдете на ложе.
XIV
Юлия ходила по засыпанным снегом дорожкам сада рядом с братом Гаем и смотрела на раскрасневшихся сестер, тепло укутанных и в шапочках. Девочки играли в мяч с десятилетней упитанной Аврелией, дочерью соседей. Они хлопали большими мохнатыми рукавицами и пронзительно визжали.
Юлия рассказала Гаю о предложении Мария и советах дяди и ожидала ответа. Всё-таки Гай был для нее ближе всех по возрасту.
Брат, наморщив лоб, сказал:
— Хронос гонит годы, человек стареет, и если ты будешь чересчур разборчива — быть тебе старой девой…
— Гай, ты повторяешь дядины слова!
— А разве они глупые? Не забудь, что тебе пошел шестнадцатый год…
— Скажи — тебе не жаль расстаться со мною?
— Советую тебе полюбить Мария…
Юлия вздохнула; она уже свыклась с этой мыслью, и Марий не казался таким безобразным, как вначале.
— Знаю, — продолжал Тай, — с виду он страшен и волосат, как циклоп, и если б он имел во лбу один глаз, я бы первый сказал тебе: беги, Юлия, этого ужасного Полифема! Но у него два глаза, — засмеялся он, — это муж настойчивый, крепкий, кутежей не любит, пьяным не бывает…
— Увы, он необразован, и я, жена буду превосходить своего супруга!
— Разве вы вступаете в брак для того, чтобы беседовать о греческих премудростях, о литературе и искусствах?
Оставшись одна, Юлия села в раздумьи на скамью. Крупные снежинки медленно ложились на одежду, на лицо, и Юлия жмурясь, подставляла им щеки.
«Они, как холодные поцелуи, — думала она, — такие, должно быть, поцелуи Мария».
Не хотелось покидать родной дом, переезжать к этому угрюмому человеку, слышать его ворчливый голос…
И вдруг, побледнев, отшатнулась: к ней подходил Марий.
Смотрела со страхом на его запушенную снегом бороду и брови, на снежинки, садившиеся на его плащ.
— Привет божественной Юлии! — ласково сказал Марий, стараясь смягчить свой голос. — Да сохранят боги первую красавицу Рима на долгие годы и да смягчит Венера ее сердце!
Юлия покраснела, легкая улыбка приподняла края губ.
«А, она любит приятные слова, лесть!» — подумал Марий, и надежда на успех окрылила его. Он подошел к девушке, взял ее руку, сел рядом.
— Ты сразу покорила меня у Металлов. Ты, как Венера, стоишь дни и ночи передо мною, и я счастлив, когда думаю о нашей встрече… Я готов в своем доме соорудить алтарь, чтобы молиться тебе!..
Он сам удивился своим словам. Никогда не приходилось ему говорить таких речей; девушек он не любил, а женщин избегал; если же случалось иногда посещать их в Риме и Испании, он уходил от них с гадливым чувством.
Взглянул на нее. Она сидела с мечтательной улыбкой на губах. Подняла голову, пристально посмотрела ему в глаза; он прочел в ее взгляде нерешительность и робкое любопытство.
— Не веришь? Я готов броситься к твоим ногам, обнять твои колени, целовать их…
Марий сделал движение.
— Не нужно, — остановила его девушка.
Перед ее глазами возникло мужественное лицо Суллы — вспомнила, как он один бросился против пяти всадников и обратил их в бегство. Она подумала, что, выйдя за Мария, она никогда не увидит Суллы, а если и встретится с ним, то вряд ли окунет руку в мягкое золото его волос, близко заглянет в голубые глаза.
Ей стало тоскливо. Улыбка исчезла, и одинокая слезинка, покатившись по щеке, залегла в уголке губ.
— Чем я обидел тебя, прекраснейшая? — шептал Марий, сжимая ее руки. — Взгляни на меня, скажи!
Его всклокоченная борода щекотала ей щеки, было смешно и приятно. Он притянул ее к себе. Юлия не сопротивлялась. — Будешь моей женой?
Образ Суллы тускнел. Она ощутила на губах и подбородке жесткие волосы усов и бороды Мария и засмеялась.
— Правнучка Энея будет женой Марса, — тихо вы молвила девушка и, вскочив, не глядя на него и продолжая смеяться, побежала к дому, скользя по снегу желтыми полусапожками.
XV
Чуть забрезжило утро, Марий был уже на ногах.
Разбудив Мульвия и Тициния, он написал несколько слов Титу Веттию, прося устроить земляков на работу, и внизу эпистолы приписал: «Люди нужные — готовы бороться».
Несмотря на раннее время, улицы оживленно шумели толпами рабов, клиентов, плебеев и вольноотпущенников. Навстречу братьям попадалось много пьяных: они шли обнявшись и громогласно пели непристойные песни. Субурранки приставали к мужчинам, пользуясь всеобщим равенством и не боясь эдилов. Здесь были старые «волчицы» с берегов Тибра; лысые сводни с провалившимися носами, беззубые, растрепанные, со смятыми лицами; краснощекие девушки в туниках из тигровых шкур, веселые бродячие блудницы.
К братьям подошли две «булочницы» и со смехом предложили им непристойной формы лепешки, но Мульвий, вспыхнув, отстранил их, а Тициний чуть было не обругал грубым словом, но вовремя сдержался, — вспомнил, что Сатурналии еще не кончились.
Веттий еще спал, и ждать пришлось долго.
Наконец он вышел к ним в неподметенный атриум. Полуодетый, с усталым лицом и темными кругами под главами, Веттий казался человеком хилым, невзрачным.
Но когда прочитал эпистолу и заговорил твердым голосом, глаза его засверкали юношеским блеском и .лицо осветилось милой, женственной улыбкою.
