Иван Кошкин - За ценой не постоим
— Шесть человек, кажется, точно не скажу, — уловив металл в голосе командира, Зинченко заговорил, на удивление, по-деловому. — Шли прямо на нас, в темноте не разобрать. Подпустили их метров на двадцать, чтобы наверняка, открыли огонь. Они залегли, начали отстреливаться. Одного мы, кажется, повалили сразу.
— Дальше, — приказал Трифонов.
Зинченко исподлобья взглянул на политрука и продолжил:
— Они начали отстреливаться. Я бросил две гранаты, и немцы отошли. Я тоже приказал своим уходить, а сам пополз посмотреть, что там.
«Врет», — подумал Трифонов. Он прибежал сюда через несколько минут после взрыва — за это время добраться от кустов, где располагался окоп с секретом, было невозможно. Зинченко покрывал своих, и только тут Николай понял, в какую ловушку загнал сам себя, решив не отправлять Коптяева в Особый отдел. Теперь, если он решит передать особисту этих трусов, история с «болезнью» тоже всплывет и спрашивать будут уже с него. Политрук скрипнул зубами — Гольдберг был прав, одно послабление тянет за собой другое, и все летит к чертям.
— Одного мы уложили на месте, — продолжал тем временем Зинченко. — И двух или трех зацепили, но немцы их утащили — кровищи там было море. Я по следу немного прополз — вот, винтовку подобрал, а с убитого — автомат, сумку, документы, вот, вынул…
Он протянул старшине сумку и немецкое удостоверение, Медведев передал маленькую книжку политруку. Познания Николая в немецком были весьма скромными, но их хватило, чтобы прочесть: «фельдфебель». Трифонову не нравился хитрый сержант, но нельзя было не отдать ему должное:
— Вы уложили их командира, товарищ сержант, — сказал Трифонов, складывая книжку и засовывая ее в сумку. — Вот они и сбежали. Объявляю вам благодарность.
— Служу трудовому народу. — Зинченко поднял руку к шапке, но «смирно» вставать не стал.
— Виткасин, — повернулся к связному политрук, — бери сумку, оружие и давай обратно на командный пункт. Доложишь: секрет вступил в бой с немецкой разведкой, один немец убит, с нашей стороны потерь нет. Немца убил сержант Зинченко, оружие захватил он же.
— Есть! — Боец легко вскинул на плечо трофейное оружие и сумку и, выбравшись из окопа, побежал обратно.
— Старшина, до выяснения всех обстоятельств этих четверых — под стражу, — приказал Николай. — Отведи в рощу и приставь часового.
Медведев хмуро посмотрел на беглецов. В его взводе было двадцать пять человек, теперь четверо выводились как арестованные, да пятый — охрана при них. Старшина хотел было сказать об этом Трифонову, но, вспомнив, что сегодня для него уже сделали одну поблажку, раздумал. Положение казалось безвыходным, беглецов увели в рощу, и комвзвода надеялся только, что им не придет в голову сбежать. Проводив взглядом арестованных, Медведев повернулся к сержанту:
— А теперь остальное давай.
— Чего? — удивился Зинченко.
— Остальное, говорю, давай сюда, — разъяснил старшина, — я тебя знаю.
Сержант, вздохнув, вытащил из кармана ватной куртки наручные часы и какую-то перетянутую резинкой пачку, но протянул их не старшине, а политруку. Часы оказались обыкновенные, на кожаном ремешке. У Трифонова часов не было — не выдали, мелькнула мысль забрать полезный прибор себе, но тогда получилось бы, что политрук РККА отобрал у младшего командира трофей. По-хорошему, часы следовало сдать вместе с остальным барахлом, но Виткасин уже убежал, а положить проклятый кругляш в карман Николай теперь не мог.
— Часы оставь, — приказал политрук, — но в следующий раз не прячь.
Зинченко, не скрывая удивления, принял браслет обратно, а Николай развернул пачку карточек… Удивительный по силе и протяжности свист молодого политработника привлек внимание старшины, и тот заглянул Трифонову через плечо.
— Твою мать, — пробормотал потрясенный старшина и выругался: — Митька, тебе что, это правда нравится?
Зинченко подошел ближе, и Трифонов развернул перед ним карточки веером.
— …! Я думал там просто бабы голые, — ошарашенно сказал бывший строитель.
— Угу, а там не только, — заметил Медведев. — Человеку тридцать четыре года, а он голую бабу не видел. Я, честно говоря, половины того, что они там вытворяют, не представлял себе даже.
— И что мне с этим говном теперь делать? — спросил Трифонов. — Я это с собой таскать не буду. А то не ровен час убьют — и найдут на теле геройски погибшего комиссара порнографию.
— И картон плотный, — вздохнул старшина, — ни скурить, ни подтереться…
Трифонов со вздохом покачал пачку похабных карточек в руке, затем сунул в карман. Зинченко встал по стойке «смирно»:
— Разрешите идти?
— Иди, — махнул рукой Медведев.
Сержант поправил шапку и рывком поднял себя в ход сообщения — узкую канаву глубиной чуть больше метра, Трифонов поспешно поднялся вслед за ним. Отойдя метров пятнадцать от окопа, Николай нагнал сержанта и хлопнул по плечу:
— Поговорить надо.
Зинченко со вздохом повернулся:
— Есть.
— Они ведь сразу сбежали? — прямо спросил политрук.
— Не понимаю, — спокойно ответил командир отделения.
— Перестань, — приказал, закипая, Трифонов, — ты понимаешь, что будет, если я их передам куда следует?
Сержант посмотрел в поле, потом себе под ноги и, наконец, в глаза политруку.
— У меня в отделении — восемь человек, — тихо сказал он. — Ни один в бою до сих пор не был. Да, они побежали, когда немцы начали стрелять. А вы вот на что посмотрите, товарищ политрук: вон там у меня четыре пустых ячейки — дыра в обороне, пятьдесят метров, и закрывать ее нечем. Можно, конечно, и куда следует передать…
Он помолчал:
— Знаете, каково это — там сидеть? Ни слева, ни справа — никого нет. Свои — на километр сзади… Ни покурить, ни поговорить…
— И что? — внезапно успокоился Трифонов. — А когда обстрел начнется, а бомбежка, а немцы полезут с танками? Тогда что они будут делать?
— На миру и смерть красна, — сказал Зинченко. — Здесь свои вокруг.
— А не будет своих?
— Товарищ политрук, так чего вы от меня-то хотите? — прямо спросил сержант.
— Не ври мне больше, — приказал Николай. — Ни мне, ни командирам. Запомни: я здесь не для того, чтобы вас под расстрел подводить, но если надо — сам… Понял?
Трифонов почувствовал, что уходит куда-то не туда, но, к его удивлению, Зинченко без обычной своей наглости вскинул руку к шапке:
— Есть!
— Иди. А с этими что-нибудь придумаем.
Зинченко побежал на свое место, а политрук вернулся в окоп к Медведеву. На широком, обычно сонном лице старшины ясно читался вопрос: «О чем вы там говорили?»
— Слушай, Денис, — как всегда, приняв решение, Трифонов успокоился, — этим четверым оружие вернем и посадим в окопы. Если хоть один побежит — расстреляешь на месте, понял?
— Есть, — ответил Медведев.
— Это нам с тобой за Коптяева, — сказал Трифонов. — Одному поблажка, потом другому… Вот такие дела. Ладно, я к Берестову.
Он выбрался в ход сообщения и, согнувшись, побежал во взвод бывшего белогвардейца. Быстро светлело, вот уже засинел вдали лес на другой стороне поля — чужой, немецкий лес. Было странно думать так о советской земле и советских деревьях, но, как ни крути, за этим ничейным полем была территория занятая, оккупированная немцами. Их, немецкая сторона, и от этих мыслей сводило зубы.
* * *У Берестова было тихо. Секрет с рассветом отошел в расположение взвода, бойцы заняли свои ячейки, и вообще во взводе ощущался железный порядок. Бывший белогвардеец внимательно осматривал поле из своего окопа и к прибытию политрука отнесся почти равнодушно. Трифонов, как бы между прочим, рассказал о стычке с немцами, умолчав о некрасивом поведении отдельных бойцов, потом, увлекшись, изложил случай с задержанными. Берестов слушал, не перебивая, и под конец заметил: немцы, судя по всему, довольно близко, раз выслали ночью пешую разведку. Затем Андрей Васильевич «обрадовал» Николая, сообщив, что его секрет, судя по всему, слышал отдаленный шум моторов. Уверенности в этом не было, но Волкову комвзвода-1 доложил и получил приказ готовиться к отражению танковой атаки.
Танковые атаки Трифонову пока отражать не приходилось в первом и пока последнем для него бою под Ельней, он наступал при поддержке своих машин, а немецких даже не видел. Берестов, постепенно разговорившись, поделился, что и он под удар танков пока не попадал, но издалека за таким боем наблюдал. По его словам, ничего хорошего в этом не было, особенно с учетом того, что конкретно первый взвод может рассчитывать только на два ПТРД и собственные гранаты с бутылками. И, кстати, о бутылках, есть тут такое нехорошее дело…
Бутылки с горючей смесью поступили в батальон незадолго до выступления из Каширы. Их привез на полуторке сутулый красноглазый командир с петлицами техник-лейтенанта. В каждом взводе были назначены группы бойцов — истребителей танков, и, собрав их, техник-лейтенант сообщил всем, что, помимо противотанковых гранат, истребители получают новое и очень действенное оружие, которое он сейчас и продемонстрирует. Вынув из ящика обычную бутылку из-под водки с какой-то странной проволочной конструкцией от горла до дна, командир подошел на десять метров к старой ржавой бочке из-под бензина и метнул в нее непонятный снаряд. Раздался хлопок, яркая вспышка, и бочка запылала, казалось, горит сам металл. Через минуту пламя погасло, от невероятно смятой, сложившейся внутрь себя бочки валил черный дым. Техник-лейтенант с видимой гордостью поведал, что температура горения огнесмеси достигает тысячи градусов. По его словам выходило, что этот замечательный состав прилипает к металлу и водой не тушится, особо он налегал на то, что бутылку поджигать не надо — запал из пружины и холостого патрона сделает все сам — нужно только разбить стекло. Распределив ящики с бутылками по ротам, техник-лейтенант уехал, истребители же уяснили одно — если волшебный снаряд разобьется в сумке, ты окажешься покрыт липкой смесью, которая дает тысячу градусов и при этом не тушится водой. На марше новое оружие несли в ящиках с чрезвычайной осторожностью, на позициях тоже разбирать не торопились. Два ящика стояли в окопе, сверху валялись брезентовые сумки — по две бутылки на каждую. Получив прямой приказ, бойцы нехотя разбирали снаряды, но как только Берестов уходил, моментально ставили обратно в ящик. Когда у комвзвода лопнуло терпение, он пригрозил, что каждый, кто сейчас же не возьмет положенную сумку, будет считаться трусом и дезертиром. В ответ Шумов, храбрец, человек отчаянный, прямо сказал: появятся танки — разберем, а сейчас пусть лежат, гореть из-за того, что споткнулся и упал, никому не хочется…
