Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Выдюжим ли, станишники, в крепости? Хан-то всей ордой собирается. Не лучше ли в степь податься?
— И в степи не упрячешься. Выдюжим! Поганые города осаждать не любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!
— А что как московские воеводы с полками не подойдут? Плевать им на голытьбу. Что тогда?
— Выдюжим!
— А жрать че будешь? Хлеба-то у нас с понюшку, кабы волком не завыть.
— Верна! Голодуха на Дону. Царь хлебом одних лишь служилых жалует. Им — и хлеб, и зелье, а донской вольнице — дырку от бублика. Сиди по станицам и подыхай!
— И подохнем! Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь, под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.
— То не царь, братцы. То Бориски Годунова дело. На погибель вольный Дон хочет кинуть. Пущай-де казаки велику нужду терпят, авось они о воле забудут да к боярам возвернутся.
— Не выйдет! Не хотим под ярмо!
— Не отнять нашу волю!
Расходились, закипели казачьи сердца. Ропот стоял над Раздорами. Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского куреня и сердито тряс бородой.
Болотников и Берсень бродили по Раздорам, слушали речи донцов и кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.
— Уйду из Раздор. Соберу гулебщиков — и на Волгу. Будет у нас и хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? — спросил Берсень.
— Пошел бы, Федор, да ноне не время. Допрежь с татарами надо разделаться. Позову свою станицу в Раздоры. Здесь нам с погаными биться. Как круг порешил, так и будет, — ответил Болотников.
— Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но и с Васильевым мне воедино не ходить. Кривая душа в нем, на Москву оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор для послов, так нет, в свой курень упрятал.
С майдана послышался зычный возглас:
— Казаки! Струги с Воронежа!
Казаки шустро побежали к воротам.
— Что за струги? — спросил Болотников.
— Наши, раздорские, — пояснил Федька. — Послали пять стругов за хлебом и солью. Царь-то нам уж три года ничего не присылает. Авось чего и добыли донцы.
Оба заспешили к воротам. Миновав башню и водяной ров, оказались на невысоком обрывистом берегу.
— Два струга?… А где ж остальные, братцы? — воскликнул матерый казак Григорий Солома.
— Ужель отстали? Но донцы врозь не ходят, — вторил ему повольник с турецким пистолем за поясом.
— И казаков мало… Едва гребут. Нешто опились, дьяволы!
Струги все ближе и ближе, и вот они медленно подплыли к берегу. Гребцы подняли весла, и вышли на палубу. Носы казаков завешаны окровавленными тряпицами. Один из донцов ступил вперед, сорвал тряпицу, обнажив обезображенное лицо.
— Полюбуйтесь, братцы! Полюбуйтесь на наши хари!
Сорвали тряпицы и остальные гребцы. Раздоры загудели:
— Да какие ж собаки вам ноздри рвали?
— Кто посмел казака обесчестить?
— То злое лихо!
Прибывшие казаки высыпали на берег. Федька Берсень» растолкав толпу, подошел к рослому саженистому в плечах повольнику; тот был старшим в хлебном походе.
— Сказывай, Фролка.
— Худо сходили, братцы, — угрюмо начал повольник. — Нет нам выходу с Дона, нет былой волюшки. Сидеть нам в Раздорах и чахнуть. А коль высунемся — тут нам силки да волчьи ямы. Обложили нас, братцы!
— Сказывай толком, не томи, — оборвал казака Федька.
— Худо сходили, — повторил повольник. — Не доплыли мы до Воронежа. На московские заставы напоролись. Повелели нам вспять возвращаться, мы гвалт подняли. Нет-де у нас ни зелья, ни хлеба, ни одежонки. И вспять нам никак неможио. На Воронеж пойдем! Сотник же стрелецкий криком исходит. «Воры вы, разбойники! Государю помеху чините, с крымцами и азовцами Москву ссорите. Ступайте прочь! Не пущу до Воронежа». А мы свое гнем. Тогда повелел сотник из пищалей стрелять. «Не пущу, воры! Всех уложу!» Озлились мы, со стругов соскочили — и на стрельцов. На саблях бились, из пистолей крушили. Многих стрельцов к праотцам отправили, остальные же деру дали. Поплыли дале. Но вёрст через сорок на новую заставу наткнулись. Как глянули, так и не по себе стало. Встретила нас целая рать, поди, полтыщи стрельцов на берег вышло. Из пушек принялись палить. Передний струг — в щепы. И вспять плыть поздно. На берег ринулись, бой приняли. Но тяжко было; стрельцов-то впятеро боле. Почитай, все и полегли. Осталось нас всего два десятка.
— Аль в полон сдались? — с укором глянул на вернувшихся казаков Берсень.
— В полон? — зло сверкнул глазами старшой. — Того и в мыслях не было, Федька. Рубились мы без страха, и все бы там головы положили. Все бы до единого!
— Однако ж не положили, — продолжал хмуриться Берсень.
— Не положили, есаул. Стрельцы ноне будто татаре стали. С арканами по степи ездят. Вот и заарканили нас последних да в Воронеж отвезли. А там нам ноздри вырвали и на струги посадили. Плывите-де, воры, в свои низовые городки и казакам накажите, чтоб сидели тихо, бояр почитали и царя во всем слушались. А коль вновь воровать зачнете — не быть вам живу.
Федька в сердцах швырнул шапку оземь.
— Дожили, казаки! Ни проходу, ни проезду!
И опять зашумело буйное казачье море:
— Извести нас хотят бояре! Подыхай Понизовье!
— Живи одной рыбой!
— Рыбой? Да где она, рыба-то? Рыбные тони под Азовом, так туды царь не велит ходить.
— Не царь, а Борис Годунов, вражий сын!
— До Годунова и застав не было. К Москве ездили без помехи. Ноне же стрельцами обложили.
— Казаков побил. Айда на Воронеж, донцы! Отомстим за братьев!
Долго серчали казаки, долго их тысячеголосый ропот стоял над тихим Доном.
Болотников же стоял молча; он смотрел в огневанные лица повольников и думал:
«Не сладко на Дону. Снизу турки подпирают, с боков крымцы и ногаи жмут, а сверху бояре наседают. Вот попробуй и поживи вольно. Слабому здесь не место, вмиг сомнут. Тут крепкий народ надобен, чтоб ни черта, ни бога не боялся, ни вражины поганой. А враг рядом, татары вот-вот нагрянут на Понизовье. Надо забыть о всех бедах и готовиться к сече. Ордынец силен и коварен, он ждать не будет».
Болотников поднялся на опрокинутый челн и громко, перекрывая гул повольницы, прокричал:
— Братья-казаки! Послушайте меня!
Шум понемногу улегся, повольники устремили взгляды на Болотникова, а тот, взбудораженный вниманием раздорцев, смело и веско промолвил:
— Борис Годунов и бояре — враги наши. О том мы все ведаем, но не о них сейчас речь. И о Воронеже надо покуда забыть. Не время нам с боярами биться. Ордынец под боком. Пока мы тут балясничаем, поганые в тумены сбегаются. Орду крепят. Близок день, когда татары хлынут на наши городки и станицы. И нам их не удержать. На кругу дельно решили. Надо немедля слать по станицам гонцов, скликать всех казаков в Раздоры и готовить город к осаде. Здесь мы дадим бой поганым и стоять будем насмерть, чтоб ни один ордынец не проник за наши стены. Раздоры не пустят поганых на Дон!
Болотникова дружно поддержали:
— Верно речешь — не пустим!
— Свернем шею ордынцу, а потом и за бояр примемся!
— К атаману, донцы! Пущай Раздоры крепит! К атаману!
Глава 8
Царев посланник
Боярин Илья Митрофанович Куракин был зол на раздорцев. Да и как тут не серчать? Неслыханный срам! Гультяй опозорили так, что и до смертного часа не забудешь. Когда это было, чтоб простолюдин, голь перекатная, смерд с боярина шапку сдирал!.. А каково царюбатюшке? Его-то еще пуще обесчестили. Взяли да государеву грамоту — кобыле под хвост. Царев указ с печатями! Да за такое головы на плахе рубят. Злодеи! Ни бояре, ни царь им не страшны. Вон что Ивашка Болотников выкрикнул: господам-де нас не достать, кишка тонка. А коли силой сунетесь — головы посрубаем! Так-де Бориске и передай. Не быть на Дону боярской неволе!
Ишь, бунташное семя, чего изрек. Крамольник, смерд сиволапый! Надо бы этого смутьяна заприметить. От таких воровских людей все может статься, от них и броженье на Руси.
Разместили боярина в просторном атаманском курене. Богдан Васильев отдал ему белую избу, а сам пока перебрался в обширный рубленый подклет.
Боярину подавали на стол богато, но еда не шла в горло. Душа кипела злобой. Хотелось тотчас уехать в Москву и обо всем поведать царю, да так, чтобы тот огневался и послал рать на гулебщиков.
Однако ехать в Москву Куракин не мог: вначале надлежало выполнить государев наказ, а уж потом и в стольный град снаряжаться. Дело его оказалось нелегким. Надо было уговорить донских атаманов, чтоб они у себя беглых людей не только не укрывали, но и возвращали вспять боярам. О том более всего на Москве пеклись:
«Мужик нам в поместьях и вотчинах надобен. Запустели нивы, великий глад на Руси. Мужика с Дона — долой и к сохе. Пущай оратай на земле сидит, пущай хлеб растит».
