Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Мне дурно, - сказал он. - Яд в твоих курильницах.
- Мы вместе дышим сладкими курениями, - напомнила Текуса. - Привыкнешь - будет хорошо.
Она расстёгивала на нём кабу, обнажала его грудь, как делают больному, чтобы дышалось легче. В его глазах переливались грани золотой коробочки на её шее.
- Для чего эта коробочка?
Царица деловито пояснила:
- Знак знатности, богатства. У самых низших - из железа. У иных - из меди, бронзы, серебра. Достаток мужа или родителей. И цепи тоже. Каждая цепь - достаток в десять тысяч арабских драхм. И бисер. Каждая бисеринка - одна драхма. Я всех богаче…
Род вспомнил Баку.
- Из твоих служанок только у русской нет на груди коробочки, цепей на шее, бисерных узоров на одежде…
- Бака чужая. - Текуса более, чем следовало, обнажила его грудь. - Нет у неё здесь ни мужа, ни семьи. Её похитил воин Алтунопы из земли вятичей, где наши помогали Северскому князю против Киевского. А тут несчастье: пала Шарукань. Мне удалось спасти двоих - отцовского раба и северную яшницу. Его зовут здесь Белендшером, а её Бакой. Они всегда при мне.
- Оставь! Зачем ты обнажаешь мою грудь? - взмолился Род.
- Так надо, - с прежней деловитостью ответила Текуса. - Я вырежу ножом сердце кафира, который мне его не отдаёт. Возьму сама! Кукразки носят нагруди ножи как знак защиты. Пусть нож мой защитит меня от твоей гордости.
Род дёрнулся и снова повалился навзничь. Силы совсем покинули его.
- Сырая древесина алоэ со свежею смолой действуют на новичка исправно. Ха, потерявший силу богатырь! - смеялась восхищённая Текуса. - Ты в моей слабой власти!
Она сняла с груди блестящий нож, висевший на кольце коробочки. Род его впервые разглядел и ужаснулся. Харалужное лезвие, наборная рукоять…
- О, это нож Итларя!
- Итларя, - согласилась истязательница. - За него отпустил тебя казнённый мною Сурбарь. Этот нож я в складках платья от кукразов сберегла. Ношу как талисман. На сей раз не доверю никому твоих страданий. Сама, сама… - Она коснулась острием его груди.
Род отрешённо наблюдал безумие Текусы.
- Не тронь меня ножом, - попросил он. - Иначе ты умрёшь. На мне заклятье.
В её взгляде, впившемся в него, пылал огонь. Он разгорался. Коварный фимиам, должно быть, и её, привычную, стал не на шутку пронимать. Однако мышцы ей ещё повиновались. Род не был в силах приподнять руки, она же весьма уверенно занесла нож над его грудью.
- Опомнись, сумасшедшая! Ты не меня - себя убьёшь этим ножом, - предупредил Род.
Она его уже не понимала. Твердила о своём.
- Любви моей не разделил. Хотела от тебя ребёнка - отказал, - невнятно выговаривали её губы как в бреду. - Ты снова в моей власти. Что видела во сне тьму тысяч раз, сегодня стало явью. Пусть я умру, а прежде завладею твоим сердцем, кафир проклятый!
Нож опустился. Лезвие оставило царапину на теле.
- Вай, не могу! Нет сил! Я не могу! - хрипела Сарагурь-Текуса, падая лицом на его грудь. Чёрный водопад волос накрыл его.
Род терял сознание. Последнее, что видел, - лицо её с кровавым следом на щеке.
- У твоих губ кровь, - прошептал он.
Её глаза сияли нежностью.
- Лишь своему дитяти сука зализывает раны, которые сама неосторожно нанесла, - сказала она тихо.
В следующий миг не стало ни Текусы, ни острова Ятра, ни трапезной с большой совой на потолке…
10
Он очнулся в сумрачной одрине с широким ложем. Пригорюнившаяся Онтонья сидела на краю в его ногах. Окна были черны. В углу единственный светильник давал слишком мало света.
- Сбыслава, Сбышечка, - по-братски нежно позвал он.
Застывшая в раздумье полонянка встрепенулась.
- Очнулся, Славушка? - Она взяла со столика фиал. - Испей-ка…
- Что это? - подозрительно вгляделся он в белую жидкость.
Что лежит между желудком и кровью, - пояснила Бака. - Не бойся, так названо в Коране молоко. Помогает при отравлении алоэ и смолой в курильницах.
Род передёрнулся при мысли об угощениях Текусы, отогнул ворот рубахи, увидел тонкий шрам на груди слева.
- Погляди, что со мной сделала пиявица!
В его руках рубаха треснула и разошлась, грудь обнажилась широко.
- О, зубы Сарагури на твоей груди! - вскрикнула Онтонья. - Ведьма! Взгляни, что делает со мною и другими девами, - Она, словно перед подругой, обнажила девичью грудь в кровоподтёках. - А то возьмёт шалыгу[454] и… - Он увидел бок в синюшных полосах - не девушки, а зебры.
Пришла на память Ольда-варяжка. Её мучил изверг-атаман. Между Текусой и Невзором Род не находил ничего общего.
- Твоя мучительница от несчастья бесится, - сказал он Баке. - Представь, она до сих пор дева, невольная жена больного старика.
- Я тоже дева, - резко молвила Онтонья, - не кусаюсь, не дерусь… - Закрыв лицо руками, она продолжила сквозь всхлипы: - Срамного ничего не делаю.
Род приподнялся на одре, закутался в верблюжье одеяло и тихо произнёс:
- Дни грешницы Текусы сочтены. Да что там дни, часы!
Онтонья отёрла слезы, глянула испуганно:
- Откуда знаешь? - Род не ответил. Девушка подсела ближе, заговорила горячо: - Я хулю её, кляну, а ведь она мне жизнь спасла, когда вся Шарукань горела, детей бросали в пламя, над девами и жёнами насильничали прямо на земле средь бела дня прилюдно… Сама же, грешным делом, думаю порой: уж лучше тамошняя смерть, чем здешние страдания. И все же нынче мне мою мучительницу жаль.
- Мне тоже её жалко, - вздохнул Род. - Кого винить, что наши токи несогласные: мои её влекут, её же меня отталкивают. Надо бежать. Как? Надоумь, Онтонья.
Бака грустно покачала головой:
- Ты ничего не ведаешь. Нынче повечер гонец примчался из Этали, единственного города кукразов. Бедняжку Сарагурь едва привели в чувства. Оба вы, как мёртвые, лежали на подушках. Проклятый алойный дым вас уморил. Она велела отнести тебя сюда под мой призор, сама в крытых носилках поспешила во дворец. Хакану Чаушнару совсем худо. Того гляди, помрёт. А смерть его - нам всем погибель. Мои подружки Куль и Илека изошли слезами. Со смертью хакана-мужа первой жене его, прекрасной Сарагурь, грозит сожженье вместе с ним, а нам, её служанкам, заклание.
- О Господи! - воскликнул Род. - Что с ним случилось? Чем болен?
- Старостью, - поникла Бака, - За девяносто лет ему. Нет силы дольше жить.
В одрине воцарилось долгое молчание.
Девушка покопошилась в недрах своего платья и извлекла маленький предмет.
- Возьми-ка перстень. Был зашит в твоей одежде.
- О, милая! - обрадовался Род. - Вот помозибо! Вот благодарствую! Это перстень моего отца. - Но тут же он помрачнел: - Ты знаешь, на моей груди нет материнского креста. Маленький такой из кипарисового дерева. Входил с царицей трапезничать, крест был, сейчас щупаю - нету.
Онтонья развела руками.
- Когда укладывала тебя на одре, ни цепки, ни гайтана на твоей шее не было. Постой, - вдруг вспомнила она, - из кулака у Сарагури, я видела, свисала тонкая серебряная цепка.
- Текуса, стало быть, к тому ж воровка! - простонал Род.
- Не огорчайся, - успокоила Онтонья. - Взяла как амулет на память. Не отдаст - я у неё выкраду. Конечно, коли будем живы.
Род попросил:
- Принеси одеться. Постараюсь, чтобы все остались живы. Поставлю на ноги хакана. Как к нему добраться?
- Ты? - удивилась девушка. - Не хвастайся, безумец! Тут старейшие жрецы бессильны, а ты… Уж опочинься[455] лучше.
Род послушно лёг, однако произнёс:
- Утром называла ведальцем, теперь не веришь. Меня тревожит страшная судьба в твоих очах. Сварог свидетель, я хотел помочь.
Онтонья молча вышла. Принесла одежду.
- Облачайся. Попытаюсь провести тебя к царице.
Род встрепенулся:
- Поверила?
Сбыслава развела руками:
- Бежать с острова нельзя. Окажешься удачливым - спасёмся. Вылжешь - погибнешь с нами.
- А ведь я в Колтеске был, когда тебя украли, - как сестрой залюбовался ею Род.
Бака внезапно бросилась ему на грудь и разрыдалась.
- Домой хочу-у-у-у!
Он успокаивающе гладил её голову.
Царицына служанка резко вышла. За дверью зазвучал её высокий голос:
- Белендшер! Ануширван!
Вскоре кыпчак-охраныш заглянул в одрину и, увидев, что Род вполне опрянулся, любезно пригласил:
- Носилки ждут!
Для Баки носилок не было. Род попусту настаивал, что сам пойдёт пешком, а девушку должны нести. Она велела не перечить: целитель может быть доставлен только скрытно, в большой тайне. Носильщиками были кыпчак, которого здесь звали Белендшером, и кукраз Ануширван, что первый столкнулся с Родом при морском купании. Закрытые носилки покачивались яликом на воздушных волнах. Порою ветер приотдёргивал завесу, и несомый видел сначала редколесье, посинённое луной, затем бескрышные и безоконные дома из глины с плотно закрытыми дверьми. Унылый город! Площади и царского дворца не удалось увидеть - ветер стих.
