Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута
— Может быть, нам, — он обращается к Рену, — насладиться зрелищем с носа?
— Великолепная идея, сэр, — соглашается второй лейтенант.
Сильно прихрамывая, Пенгалигон добирается до вантов фок — мачты. Катлип и дюжина морпехов наблюдают за оставшейся сторожевой лодкой. Она — в ста ярдах впереди, жалких двадцати футов в длину, с небольшой надстройкой, еще более неуклюжая, чем доу. Шестеро солдат и два инспектора, кажется, спорят между собой о том, что предпринять.
— Оставайтесь на месте, красавчики, — бормочет Рен. — Мы разрежем вас напополам.
— Мягкое предупреждение, — предлагает Катлип, — прочистит им мозги, сэр.
— Согласен, но, — Пенгалигон обращается к морпехам, — не убивайте их.
— Есть, сэр, — отвечают морпехи, готовя ружья.
Катлип выжидает, пока расстояние не сокращается до пятидесяти ярдов.
— Огонь, парни!
Щепки отлетают от корпуса лодки; море вокруг нее превращается в дождь брызг. Один инспектор бросается на четвереньки, его коллега ныряет в надстройку. Два гребца хватают весла и уводят лодку с пути «Феба» — как раз вовремя. С носа корабля не составляет труда рассмотреть японских солдат: они грозно глядят на европейцев, не дрогнув и не страшась, но не собираются атаковать корабль стрелами или копьями и не пытаются его догнать. Их лодка неловко качается на поднятых «Фебом» волнах и вскоре остается далеко за кормой.
— Хорошо целились, — хвалит Пенгалигон морпехов.
— Заряжайте ружья, парни, — командует Катлип. — Следите, чтобы дождь не намочил порох.
Нагасаки, спускающийся к бухте по горным склонам, становится все ближе.
Бушприт «Феба» нацелен на восемь — десять градусов восточнее Дэдзимы: «Юнион Джек» развевается на гюйс — штоке — плоский, как доска.
Хоувелл возвращается к капитану, не говоря ни слова.
Пенгалигон всматривается в крохотный жилой пятачок, высранный мутной речкой.
— Вы выглядите печальным, мистер Хоувелл, — говорит Рен. — Схватило живот?
— Ваша забота, мистер Рен, — Хоувелл смотрит прямо перед собой, — неуместна.
Быстрый Малуф перепрыгивает через якорную цепь.
— Около ста местных солдат собралось, сэр, на площади перед Дэдзимой.
— Но они не спускают на воду лодки, чтобы встретить нас?
— Ни одной, капитан: Кловелли следите фок — мачты. Фактория выглядит брошенной: даже деревья сделали ноги.
— Прекрасно. Я хочу, чтобы все увидели, какие голландцы трусливые. Возвращайтесь наверх, мистер Малуф.
В криках Ледбеттера, докладывающего Уэцу о глубине, нет никакой тревоги.
Морось усиливается, ветер устойчив.
Через две или три напряженных минуты с Дэдзимы доносится тревожный звон колокола.
Старшина — артиллерист Уолдрон командует пушечной палубе: «Открыть люки правого борта!»
Люки орудийных портов с треском ударяются о борт корабля.
— Сэр, — Толбот смотрит в подзорную трубу, — два европейца на Сторожевой башне.
— О? — сквозь восемьсот ярдов дождя капитан находит эту пару, наставив на них свою трубу. На одном, более худом, широкополая шляпа, как у испанских пиратов. Другой, пошире, указывает тростью на «Феб», опираясь свободной рукой на поручень смотровой площадки. Обезьяна сидит на угловой стойке. — Мистер Толбот, приведите ко мне Даниэля Сниткера.
— Они думают, — надсмехается Рен, — что мы не выстрелим, пока они там стоят.
— Дэдзима — их корабль, — замечает Хоувелл. — Они на своем квартердеке.
— Сбегут, — пророчит Катлип, — как только поймут, что мы не шутим.
«Феб» в семистах ярдах от восточного берега бухты. Уэц ревет: «Левый борт!» — и фрегат разворачивается на восемьдесят градусов правым бортом — параллельно береговой линии, на расстоянии двух ружейных выстрелов. Они проходят прямоугольный отгороженный участок со складами: на крышах — под зонтиками и в соломенных шляпах — люди, одетые, как китайские торговцы, подобные тем, которых видел Пенгалигон в Макао.
— Фишер говорил о китайской Дэдзиме, — вспоминает Рен. — Должно быть, это она.
Появляется Уолдрон.
— Заряжать пушки правого борта, сэр?
— Стрелять из всех двенадцати через три — четыре минуты, мистер Уолдрон. Приступайте.
— Есть, сэр! — Внизу он кричит своим людям: — Кормить «толстяков»!
Прибывает Толбот со Сниткером, который не уверен, как себя сейчас вести.
— Мистер Хоувелл, дайте Сниткеру свою трубу. Пусть определит людей на Сторожевой башне.
Ответ Сниткера включает фамилию де Зут.
— Он говорит, что с тростью — врач Маринус, а тот в смешной шляпе — Якоб де Зут. Обезьяну зовут Уильям Питт.
Сниткер по собственному почину добавляет еще несколько фраз.
Пенгалигон определяет расстояние в пятьсот ярдов.
Хоувелл переводит: «Мистер Сниткер попросил меня сказать, капитан, что результат был бы совсем другим, если бы вы послали его, а если бы он знал заранее, что вы — вандал, помешанный на разрушении, то никогда не привел бы вас сюда, в эти воды».
«Как это удобно, Хоувелл, — думает Пенгалигон, — иметь такого вот Сниткера, чтобы сказать то, чего никогда не посмел бы сам».
— Спросите Сниткера, как японцы отнесутся к нему, если мы прямо здесь выбросим его за борт.
Хоувелл переводит, и Сниткер уходит как побитый пес.
Пенгалигон поворачивается к голландцам на смотровой площадке.
На близкой дистанции Маринус, ученый — врач, выглядит неотесанным мужланом.
Де Зут гораздо моложе и симпатичнее, чем он ожидал.
«Давайте проверим вашу голландскую храбрость, — думает Пенгалигон, — английским оружием».
Голова Уолдрона высовывается из люка:
— Готовы к вашей команде, капитан.
Капли дождя стекают по дубленым лицам моряков.
— Дайте им, мистер Уолдрон, прямо по зубам.
— Есть, сэр. — Уолдрон кричит вниз: «Расчеты правого борта, огонь!»
Майор Катлип, стоя рядом с Пенгалигоном, напевает себе под нос: «Три слепых мышонка, три слепых мышонка…»
Из орудийных портов вдоль фальшборта разносятся крики заряжающих «Готов!»
Капитан наблюдает, как голландцы смотрят на жерла орудий.
Чибисы летят над сероватой водой: их крылья касаются поверхности, капли падают, от них расходятся круги.
«Стоять там — дело солдата или безумца, — думает Пенгалигон, — а не доктора и лавочника».
Первый выстрел гремит с оглушительной яростью; сердце Пенгалигона бьется так же, как и в первом бою с американским корсаром четверть столетия тому назад; одиннадцать остальных укладываются в следующие семь — восемь секунд.
Одному складу достается: обращенная к морю стена рассыпается в двух местах, черепица крыш летит брызгами, а самое приятное, — и капитан в этом убежден, всматриваясь сквозь дым и разрушения, — что де Зут и Маринус скатились со смотровой площадки на землю и прижались к ней, поджав хвосты между голландских ляжек.
— …она отрубила им хвосты, — поет Катлип, — своим кухонным…
Ветер задувает пушечный дым на верхнюю палубу, окутав офицеров.
Толбот видит их первым:
— Они все еще на башне.
Пенгалигон ковыляет к люку на пушечную палубу: нога воет от боли, трость стучит по палубе. «Будь ты проклят, проклят, проклят…»
Лейтенанты следуют за ним, как нервные спаниели: каждую секунду ожидают его падения.
— Приготовиться ко второму залпу, — ревет он вниз Уолдрону. — Десять гиней тому расчету, кто снесет Сторожевую башню!
Голос Уолдрона прилетает криком: «Есть, сэр! Расчеты, слышали капитана?!»
Разъяренный Пенгалигон хромает обратно на квартердек. Офицеры идут следом.
— Удержите корабль на месте, мистер Уэц, — обращается он к мастеру паруса.
Уэц решает в голове сложное алгебраическое уравнение, учитывающее скорость ветра, площадь парусов и угол поворота руля.
— Удержу, капитан.
— Капитан, — подает голос Катлип, — со ста двадцати ярдов мои парни изрешетят этот наглый дуэт из мушкетов.
«Тристама, — как рассказал Фредерик, капитан линейного корабля его величества «Бленхейм», — разрубило цепным ядром[117] на квартердеке: он мог бы спастись, распластавшись на палубе. Так сделали его уоррент- офицеры, но только не Тристам, который никогда не кланялся опасности…»
— Я не рискну посадить нас на мель, майор. Тогда день закончится слишком плохо.
«Помнишь бульдога Чарли, — вздыхает Пенгалигон, — и крикетную биту?»
— Дым, — моргает капитан и бормочет себе под нос, — режет глаза.
«Трусы, как вороны, — верит он, — пожирают мертвых смельчаков».
— Все это напоминает, — рассказывает Толботу и гардемаринам Рен, — мою маврикийскую кампанию на борту «Колючего»: три французских фрегата сидели у нас на хвосте, как свора гончих…
— Сэр, — тихо говорит Хоувелл, — могу я предложить вам мой плащ? Дождь…
