Джованни Верга - Ссора с патриархом
— Он повесился на своей земле, которую продал маркизу два года назад. Он не раз говорил: «Рано или поздно я приду сюда умирать». И несчастный сдержал слово. Он жалел, что продал этот надел… Время от времени его видели там, он сидел у дороги, опершись локтями о колени, опустив голову. «Что вы тут делаете, кум Санти?» — «Смотрю на свою землю, которая теперь уже не моя!» — «Вы же получили за нее кучу денег!» — «Да, но мне нужна моя земля!»
— Почему он продал ее?
— О! Он обычно рассказывал длинную историю. Говорил, что из-за суда по делу об убийстве Рокко Кришоне… Он обиделся на маркиза, который не захотел вмешаться… Следователь… знаете, ваша светлость… Когда идет следствие, собирают все показания… А поскольку следователь… Длинная история!.. Но он сам пришел к маркизу и сказал: «Вашей светлости нужен этот кусок земли? Возьмите его». Его земля оказалась в самой середине Марджителло, и старик иногда запахивал лишнее… Крестьяне, когда могут прихватить пядь земли, не очень-то церемонятся. Кум Рокко, блаженной памяти, был не из тех, кто допустит такое, он защищал интересы хозяина. И маркиз никогда не найдет другого такого слуги, ваша светлость! Ну вот старик пришел к маркизу и говорит: «Вашей милости нужен этот кусок земли? Так возьмите его!» Потом старик пожалел. Приходил плакать на этот клочок, словно там кто-то похоронен… А хозяин тут при чем? И теперь он назло ему повесился там на дереве… Кто увидел его? Он висел перед домиком… Когда мы ехали в коляске, мулы — а у животных нюх лучше, чем у людей, — встали и ни с места: ни вперед, ни назад. Я осмотрелся, чтобы понять, что же так напугало бедных животных… Святая мадонна! Соскакиваю с козел, выходит из коляски и маркиз, оба мы стали бледнее покойника. Вовек не забуду, пока жив!.. Висит он весь синий, глаза выпучены, язык вывалился… Трогаю его, а он холодный!.. Тогда мы вернулись в Марджителло… Маркиз от расстройства даже слова вымолвить не мог. Упал на постель. Теперь ему лучше… И послал меня предупредить вашу милость. А я должен пойти к судье и к карабинерам… Покойник все еще висит там… Сам захотел погубить свою душу!
Маркиза слушала его не перебивая, и мурашки пробегали у нее по коже, словно тело старого крестьянина с посиневшим лицом, выпученными глазами и вывалившимся языком висело прямо перед нею, раскачиваясь на ветке дерева, к которому привело его отчаяние.
— Да простит его господь! — взволнованно произнесла она. — А маркиз все же не вернулся? Скажите правду, Титта, ему плохо?
— Да нет, ваша милость, нет! Он ждет судью, карабинеров и рабочих, которые должны унести покойника… Он нарочно послал меня… И если ваша милость позволит…
В ту ночь маркиза побоялась спать одна в своей комнате. Она сказала матушке Грации:
— Помолимся за упокой души несчастного.
Не дойдя и до середины молитвы, Грация уснула в кресле, куда ее усадила хозяйка, и Цозима, как была в одежде, упала на кровать, уверенная, что не сомкнет глаз, с невыразимой тоской в душе и каким-то неодолимым предчувствием печальных событий, которым суждено рано или поздно произойти из-за дурного воздействия этого покойника.
28
В ту ночь маркиз тоже не спал в Марджителло. Он послал двоих мужчин сторожить повесившегося, пока не появится кто-нибудь из его племянников. И, придя в себя от потрясения, вызванного неприятным зрелищем, он спустился в большую комнату на первом этаже, где батраки, управляющий и другие мужчины ели бобовый суп и обсуждали случившееся.
При появлении хозяина все замолчали.
Затем один из них, протянув управляющему пустую тарелку, чтобы тот наполнил ее, позволил себе заметить:
— Пошлем тарелку бобов и куму Санти! — И усмехнулся своей шутке, кое-кто поддержал его.
Управляющий, повернувшись к маркизу, сказал:
— Давно уже никто не вешался в Раббато. Много, очень много лет назад повесился Роспо, лепщик по гипсу, когда вернулся с каторги. Затем мастро Паоло, владелец табачной лавки, из-за того, что от него сбежала жена с полевым сторожем, служившим у Пиньятаро, да еще прихватила с собой золото и деньги. И больше о ней не было ни слуху ни духу.
— Кум Санти стал третьим! Немало смелости надо, чтобы повесить себя своими собственными руками! — сказал один из батраков.
— Теперь станут болтать, будто он повесился из-за меня! — воскликнул маркиз.
— А что, разве это ваша светлость приказала ему: «Лезь в петлю»? — ответил управляющий.
— Будто я украл у него эти проклятые несколько камней! Он сам пришел ко мне, своими ногами. Взял семьдесят унций серебряными монетами по двенадцать тари каждая. А потом еще ходил и рассказывал всем, кому не лень было слушать, будто это я замучил его тяжбами, когда старый вор нарушал границы моего участка… Про это он, однако, молчал!
— Такова уж судьба! — тяжело вздохнул управляющий. — Все судьба… Если уж что суждено… Тут говорили о Роспо, лепщике по гипсу. Мне рассказывал о нем отец… Вот тот, ничего не скажешь, правильно сделал, что повесился!..
— Почему? — спросил молодой крестьянин, продолжая жевать.
— Он украл пектораль[136] у мадонны… И кольца, серьги, булавки, все подношения верующих, и серебряный венец, и венец младенца Иисуса в капелле церкви святого Исидоро, и дискосы из ризницы… Их было четверо воров, и поймали их потому, что Роспо взял себе львиную долю, а один из дружков его заложил. Их осудили на пожизненную каторгу. В те времена не шутили, когда речь шла о святынях. Но в сорок восьмом революция освободила всех каторжников… И лепщик из гипса, найдя дома шестнадцатилетнюю девушку, не захотел верить, что это его дочь, хотя жена клялась, что он оставил ее беременной на одном месяце, когда его арестовали. Что ему было делать? Убить жену за измену и снова вернуться на каторгу? Вашей светлости неинтересно слушать эту историю… Вы могли бы рассказать ее лучше, чем я.
— Продолжайте, — ответил маркиз. — Я слышал ее однажды, но не знаю всех подробностей.
— Надо было слышать, как рассказывал ее мой отец… Роспо жил напротив нас, там, где теперь живет дон Розарио, аптекарь, который надстроил еще один этаж с балконами и покрасил фасад в красный цвет. Отец говорил, что Роспо был низенький, сухонький человечек, комок нервов, неразговорчивый и с каторги вернулся с очень бледной кожей. Еще бы! Шестнадцать лет солнца не видел! Кто мог ожидать, что он вернется? Он явился к жене и дочери словно воскресший из мертвых. Даже жена не узнала его. И когда он услышал: «Это твоя дочь!» — так посмотрел на девушку… «Благодарение богу!» — сухо ответил он. Жена все поняла, — и в слезы. Роспо прямо позеленел, рассказывал отец. Все соседи, что сбежались к ним, стали защищать женщину. И Роспо кивал головой: «Ну-ну, ладно. Что я такого сказал! Благодарение богу!» Но он был страшен, рассказывал отец… Простите, ваша милость, — добавил управляющий, снова обращаясь к маркизу, который, как казалось, слушал рассеянно, — я не мастер рассказывать эту историю, меня и на свете тогда еще не было, но я столько раз слышал ее от отца, что могу повторить слово в слово.
— И он повесился из-за измены? — спросил другой крестьянин.
— Какое там! Все думали: «Вот теперь он убьет жену!» Ничего подобного. На другой день он снова принялся за свое ремесло. А с женой ни слова, ни звука. Только время от времени уводил дочь в свою мастерскую, где обжигал гипс. И жена дрожала: «Что он там делает? Еще зарежет это несчастное создание!» Не смела и заикнуться, однако. И соседи помалкивали, боялись его: он вернулся с каторги и так совсем бледный, а тут еще бледнее смерти сделался, как будто солнце и воздух не могли наложить на него загар. Короче говоря… Пресвятая дева! Кажется, быть такого не может!.. Теперь он уже был убежден, что это не его дочь. И она тоже, несчастная, поверила ему — он заставил — и возненавидела мать. Каждый день скандалы и оскорбления, если она не уходила с отцом в мастерскую… Наконец мать все поняла. Плакала с утра до ночи в те дни, когда оставалась одна. Соседки спрашивали: «Что с вами, кума?» — «Проклятье на моем доме!» Не говорила, в чем дело. Потом всем уже стало ясно… Надо было быть слепым, чтобы не понять. Этой бесстыжей мало было… Словом, несчастная мать все видела и должна была молчать. Будь на ее месте другая женщина!.. Куда ни шло! Но родная дочь! Такой скандал! И соседи делали вид, будто ничего не замечают из страха перед каторжником.
— Господи! Да он правильно сделал, раз это была не его дочь!
— Не говорите так, кум Кола, — продолжал управляющий. — Это была его дочь! В конце концов мать слегла и уже при смерти, прежде чем принять причастие, поклялась ему в присутствии священника, державшего в руках освященную облатку, и перед всем миром: «Я скоро предстану перед господом!» О! Перед смертью не лгут. И два дня спустя… Мой отец рассказывал: «Мне понадобился мешок мела, и я спрашиваю его дочь: „Где твой отец?“» Она отвечает: «В хлеву, кормит ослов». У него было шесть ослов, чтобы возить гипс. Я иду в хлев — дверь рядом. Зову. Никто не отвечает. Толкаю дверь, вхожу… — тут отец всегда осенял себя крестным знамением, — Роспо повесился на одном из колец кормушки на ослиной узде… Шесть ослов спокойно жевали солому… Он свершил суд собственными руками! И люди решили, что это было наказание божие, потому что Роспо украл золото мадонны, и чаши, и дискосы!.. Это был первый случай в нашем городе. Никто не помнит, чтобы прежде кто-нибудь из жителей Раббато наложил на себя руки.
