"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет

— Ты думаешь, Ахилл ничего не знал о прибытии амазонок?

Я обняла Париса за плечи.

— Откуда он мог знать? В доспехах амазонок не отличить от мужчин. Пока он стоял на коленях, подбежал уродливый коротышка и стал насмехаться, уж не воспылал ли Ахилл противоестественной страстью к трупу? Ахилл повернулся к нему. Никогда я не видел подобного гнева. Только тут я понял, что чувствовали троянцы, на которых Ахилл набросился в реке, что чувствовал Гектор, когда стоял лицом к лицу с Ахиллом. Гнев Ахилла был подобен огню, подобен молнии. Он набросился на коротышку, как дикий зверь, одним ударом выбил ему все зубы, другим раскроил череп. Коротышка упал замертво с залитым кровью лицом рядом с Пентесилеей. Не обращая на него никакого внимания, Ахилл снова встал на колени перед Пентесилеей и так стоял долго, потом повернулся к нам — мы беспрепятственно подошли к нему — и сказал:

— Возьмите ее и похороните как положено. Доспехи тоже возьмите.

— Так почему же ты не убил его тогда? Он был совсем рядом. — Я недоумевала.

— Я… Я был слишком ошеломлен. И потом, мне показалось бесчестным убить его в тот момент — словно это оскорбило бы Пентесилею.

— Оскорбить ее? Она об этом мечтала более всего. Это было бы торжеством справедливости, а не оскорблением!

— Мне кажется, неправильно убивать человека, который, возможно, впервые проявил доброту. — Парис потряс головой. — Впрочем, это звучит глупо. Сейчас я уже жалею, что не убил его. Меня сбили с толку благородные чувства. Это ошибка.

— Боги редко посылают нам другой благоприятный случай. — Сказав, я тут же пожалела о своих словах. Сделанного не воротишь. Он упустил свой случай, не смог выполнить собственную клятву. Но зачем мне бередить его рану?

Тишина, словно огромный саван, опустилась на Трою после смерти Пентесилеи и накрыла нас всех. Мы говорили шепотом, двигались, не стуча подошвами, по улицам, на которых не раздавалось ни грохота повозок, ни цоканья лошадиных копыт. Только вороны, кружась, нарушали тишину своими хриплыми криками. Печать рока отметила нас. Подарив нам надежду, которая так быстро погибла вместе с ней, смерть Пентесилеи поразила нас сильнее, чем мог сделать враг.

Запертые в обреченном городе, лишенном былого величия, теперь мы ниоткуда не могли ждать подкрепления. Ни ближние, ни дальние союзники не пришлют новых отрядов. Амазонки, фракийцы, ликийцы лишились своих предводителей и части — некоторые очень большой части — воинов. Дальше предстояло сражаться теми силами, которые остались.

У греков Агамемнон, Одиссей, Махаон и Диомед залечили свои раны и вернулись в строй. И хотя убито много греков, но почему-то их ряды кажутся столь же многочисленными, как прежде: будто вместо убитых вырастают новые, как головы гидры.

Дни тянулись за днями, складывались в месяцы, лето сменялось осенью. Время тянулось тем медленнее, чем больше мы падали духом. Жизнь замерла. Мы оказались заложниками нашей цитадели: то ли она защищала нас, то ли заживо хоронила.

И вдруг, словно еще одна вспышка света во мраке уныния, прибыл новый союзник: Мемнон, эфиопский царевич [302], и с ним отряд воинов, сияющих иссиня-черной кожей. Все это время он провел в пути, и что побудило его отправиться на защиту столь далекой Трои, оставалось загадкой.

Но мы не доискивались правды, мы просто приветствовали чернокожих воинов радостными криками.

Подобно Пентесилее, Ахиллу, Энею, Сарпедону, Мемнон происходил от бессмертных. (Так много божественных отпрысков сражалось под Троей — и вот сыскался еще один!) Однако его история, наверное, интереснее прочих. Его матерью была Эос — богиня утренней зари. Она полюбила смертного и попросила Зевса подарить ему бессмертие. Зевс коварно выполнил ее просьбу, прекрасно понимая, о чем забыла попросить богиня. Он даровал ее возлюбленному бессмертие, но не помешал ему стареть. Тот становился все дряхлее и дряхлее, пока наконец у богини не лопнуло терпение. Она заперла старца в комнате, и оттуда теперь доносятся исторгаемые немощным горлом жалобные стоны, подобные треску цикады.

Но сын был великолепен: кожа черного дерева не мешала ему быть красивым, сияющие доспехи выкованы Гефестом. Отважный воин с благородным сердцем. Чем-то похожий на Гектора, пожалуй…

Увы, наша радость была недолгой. Мемнон убил нескольких греческих вождей, в том числе Антилоха, сына Нестора. Антилох был слишком юн, чтобы отправиться вместе со всеми из Авлиды, но через несколько лет он присоединился к греческому войску. Антилох был одним из самых молодых, красивых, быстроногих и отважных греков, сражавшихся под Троей. Нестор, предупрежденный оракулом, что должен беречь сына от эфиопа, приставил к нему телохранителя, но это не спасло его. На следующий день после смерти Антилоха Ахилл, горя желанием отомстить, вступил в поединок с Мемноном и убил его в поле. Черная голова Мемнона и его блестящие доспехи легли на вершину погребального костра Антилоха. Так Ахилл снова разбил наши сердца и сердце еще одной матери-богини.

Снова наступил траур. Раньше я думала, что Троя уже достигла предела отчаяния, но я ошибалась. После последнего подвига Ахилла Парис, как одержимый, мечтал убить Ахилла, проклинал себя за упущенную возможность в день гибели Пентесилеи. Он ненавидел себя за нерешительность и колебания, называл трусом и слабаком — вторя своим врагам. Напрасно я пыталась успокоить его, убеждала, что проявление милосердия не означает слабость, просто его милосердие было направлено не по адресу. Ахилл сам никогда не выказывал милосердия, кроме того единственного случая, когда склонился над убитой Пентесилеей. Это неожиданное проявление чувства и привело Париса в замешательство. Но ведь Парис — не Ахилл, говорила я. Неужели Парис хотел бы уподобиться этому чудовищу, человеку с сердцем голодного волка? Парис же упорно твердил, что именно этого он и хотел бы: стать таким же безжалостным, как Ахилл, ибо это помогло бы ему выполнить его задачу. Чтобы убить Ахилла, нужно стать Ахиллом.

Стоял ясный день золотой осени, и вдруг сияющая медью греческая орда хлынула к нашим стенам. Похоже, греки решили добить ослабевшего противника одним ударом. Их колесницы вздымали в долине пыльные вихри. И впереди огромного войска — Ахилл и Агамемнон в своих колесницах.

Я наблюдала за их приближением с высокой башни. Деифоб собирал троянцев, а Главк — немногих оставшихся союзников. Приам давал им печальное напутствие. Печальное — ибо не верил в их победу.

Агамемнон. Я прищурилась, пытаясь разглядеть его лицо, но увидела только темные впадины глаз и зловещий провал рта. Ахилл на левом фланге вел своих мирмидонян, он наклонял голову так и сяк, разглядывая Трою, словно тушу, которую нужно разделать. В его доспехах, когда он ехал по долине, отражалось солнце, они сияли. Приам позже скажет, что блеском и яркостью они выделялись среди других доспехов, как созвездие Гончих Псов — среди прочих созвездий.

Парис стоял рядом со мной на смотровой площадке башни. Он отказался присоединиться к войску, возглавляемому Деифобом. У него был свой план.

— Я воспользуюсь самым надежным оружием. — Парис погладил свой лук, лучший в Трое: наконец-то он примирился с тем, что отличается от братьев. — Мне пора, — сказал Парис и слегка коснулся моего плеча.

— Да направят боги твои стрелы.

Все, что мне оставалось теперь, — это ждать. Я не покидала наблюдательного поста. Может, зря я не обняла Париса — ведь это объятие могло оказаться прощальным. Но я тешила себя мыслью, что жене лучника нечего бояться. Даже если лучник промахнется, это не сулит ему неминуемой смерти. Я уверена, что со временем, несмотря на соображения воинской доблести, лук вытеснит копье и к нему перестанут относиться с презрением. Ведь каждый хочет убить и не быть убитым. Этой цели лучше всего соответствует лук.