Виктор Ахинько - Нестор Махно
Ветер швырял в лицо крошки чернозема, смешанного со снегом, и секретарь Совета революционных повстанцев Петр Рыбин, что ехал на штабной тачанке, кутался в одеяло. Но степная метель все равно залепляла глаза, холод лез под полушубок, за шиворот. Бугры, куда они то и дело выкатывались из балок, были голыми, без единого кустика. «Лысина же! Как они тут ютятся?» — удивлялся Петр, с детства привыкший к совсем другим, затишным северным деревням. Там, казалось, и снег помягче, и пурга не столь свирепа. Юг называется. Да тут хуже, чем на полюсе!
Последние дни были кошмарными. Из Конских Раздоров армия повстанцев потянулась в Федоровку, где и заночевала. Перед рассветом, однако, ударили орудия, поднялась паника. Кто наступает, откуда? Бес его разберет. Петр еле успел одеться, вместе с другими бежал по кладбищу, споткнулся, упал на свежую, черную могилку. Потом, правда, затихло. Батько взял инициативу в свои руки. Красных потеснили, даже пленили их полк. Но подоспели новые карательные части с броневиками. Косили уже партизан, которые улепетывали, потеряв знамя, пушки, обоз.
Местность была хорошо знакомая командирам, сёла — свои, коней меняли на ходу, и это позволило оторваться от преследователей. А их, как говорили в штабе, собралось вроде в десять раз больше, чем махновцев. Ринулись в Донбасс. Там чуть отдохнули, покуражились и назад. Опять заняли Федоровку. Но покоя не нашли. Разведка донесла, что ночью будет налет. Штатскому Рыбину казалось — это уже всё, конец! Комиссары озверели, загнали их, обложили, как волков.
Батько и здесь нашел-таки хитроумный выход. Оставил на окраине села захваченную накануне тяжелую гаубичную батарею, приказав бить напропалую.
— А куда целить-то? — спросил бывший фейерверкер.
— Да в белый свет, як в копеечку, — усмехнулся Махно. — Пали, и всё!
Армия же, около трех тысяч конников и тачанок, в ночной метельной кутерьме подалась к Гуляй-Полю, где ее ну никак не ждали. Глупо ведь бежать в район, запруженный карателями. Глупо! На том и строился весь расчет. Вдруг разведчики принесли тревожную весть: навстречу валит Интернациональная бригада.
— Глядите в оба! — потребовал Батько. — Главное — не столкнуться. А там — хай ищут ветра в поле!
Слева, во мгле, действительно мерещилось что-то. Оттуда вынырнули всадники.
— Какая часть? — прокричал передний.
— Свои, товарищ! Пятая Кубанская. Подъезжай!
— Вы сбились. Федорово назад! — попытался объяснить командир венгерского эскадрона, но вмиг был обезоружен. Взяли и его спутников, подвели к Махно.
— Пойдете, мадьяры, с нами? — вроде так спросил он. Ехавший сзади Рыбин точно не расслышал. Венгры, видимо, отказались. Попробуй тут сориентироваться, если минуту назад был убежденным большевиком. Пленных раздели, еще раз спросили:
— Пойдете с нами? Нет?
— Нет! — и их порубили.
А во тьме всё громыхала оставленная для приманки гаубичная батарея. К ней и спешили интернационалисты. Обнаружив обман, они вступили в перестрелку… с буденновской дивизией, что вошла в село с другой стороны!
Повстанцы же убегали из кольца окружения. Под утро в глухом хуторе Левуцкого их разведка заметила дым костра. Там грелись часовые, охранявшие штаб Петроградской бригады красных курсантов. Вспыхнула перестрелка. Когда Петр Рыбин подъехал, пленных уже вывели на улицу. Светало. Кукарекал петух.
— Ты кто? — сидя в тачанке, спрашивал Нестор Иванович одного из пленных, подтянутого, в темно-коричневом френче.
— Я комбриг генерал Мартынов.
— Царский чин, что ли?
— Именно так.
— А почему служишь большевикам?
— Это мой сознательный выбор, — с достоинством отвечал пленный.
— Батько, та цэ ж вин, мабуть, и стрэляв Сэмэна Карэтныка! — воскликнул Алексей Марченко. — Ты, Мартынов, был в Мелитополе?
— Да, был, — не скрывал генерал.
— А кто у вас комиссар? — спросил Алексей.
— Я… Военком бригады Дгэбуадзе, — из толпы пленных выступил здоровяк в белой нательной сорочке. Смотрел исподлобья, сурово.
— Не забыл моего друга Каретника? — Марченко со звоном выхватил саблю из ножен.
— Помню. Достойно вел себя перед смертью. Не суетился. Курил.
Сидевшая рядом с Махно Галина сказала:
— Уймись, Алеша. Это… пленные.
Марченко оглянулся, увидел и Феню Гаенко, что тихо примостилась в тачанке, и промолчал. Вокруг шумели повстанцы. Рыбин не мог понять: чем кремлевские вожди так одурачили многих, даже царского генерала, что он воюет против рабочих и крестьян? Петр подошел к пленным и, ткнув пальцем в грудь Мартынова, задал ему вопрос:
— Вот ты, ваше высокоблагородие, наверно знаешь толк в делах чести? Не то что мы — быдло трудовое. Ответь, за что ты убил командующего Повстанческой армией? Он же ваш союзник, вместе Крым брали!
— Я выполнял приказ! — отрезал генерал.
— А если его дали негодяи? Фрунзе обманом заманил Каретника в Мелитополь. Слышал?
Мартынов не отвечал.
— А ты, военком, знал? — напирал Рыбин. Глядя на него, Галина не могла не признать: «Оцэ пропагандист так пропагандист!»
— Нэт, — буркнул Дгэбуадзе.
— Болваны вы стоеросовые! — подвел итог Рыбин. По характеру он был мирный, рассудительный работник, член общества трезвости. Так бы и возился с металлом в России ли, в Америке, но обостренное чувство правдыматки (и где оно только берется у русского человека?) гнало по миру, втянуло в профсоюзы, в политику. Извалявшись в ее грязи, Рыбин подался к махновцам. Здесь во всяком случае не требовали от него вранья, и он был доволен.
— Надо уходить, Батько, — напомнил Виктор Билаш. — Это же штаб, а их бригада за бугром. Вот-вот налетят!
— Что скажешь, Василевский? — обратился Нестор Иванович к председателю комиссии антимахновских дел, которая одна имела право выносить приговоры.
— Всё ясно. Подлецы! — ответил Григорий.
— А ты какого мнения? — спросил Махно жену, члена комиссии.
— Тут не может быть двух мнений.
Батько поднял и опустил палец. Лев Зиньковский с охраной отвели пленных в огород и расстреляли. Только командиров. Рядовых раздели и отпустили. Потом, кстати, их судили уже свои. Не пощадили.
Обойдя Гуляй-Поле с юга, повстанцы на рысях устремились мимо него, на север. Прошли Рождественку, где Захарий Клешня заскочил на минуту в свою хату, обнял Олю, детей.
— Оставайся, батько! Куда ж ты? — просила жена.
— Не-е, я счас уже ротный. Словят — аминь! — отвечал Захарий, передавая ей золотое кольцо, снятое с генерала. — Ждить. До вэсны буду, — и он запрыгнул на тачанку, помахал на прощанье шапкой.
Их по пятам преследовали шестая дивизия буденновцев, интернационалисты, красные курсанты, войска внутренней службы, заволжские стрелки, богучарские гусары. Но после метели след махновцев затерялся. Местные жители не горели желанием помочь. В той же Рождественке каратели задержали на улице бабу.
— Не видела бандитов? — спросили. А это была Оля.
— Як же, бачыла.
— Куда они пошли?
— А он туда, — и показала совсем не в ту сторону, где скрылся муж.
Повстанцы заночевали в селе Заливном. Штаб решал, что делать дальше. Все были одного мнения: нужно бежать из родного района. Мало того, что в каждой хате стоит красноармеец. Так еще и уши объели селянам. Но куда путь держать?
— Давно не были на правобережье Днепра, — сказал Батько. — Давайте погуляем. Поднимем и те края против тиранов.
— Там же расквартирована почти вся буденновская конармия! — удивился Федор Щусь, неизменный помощник командующего.
— Вот и хорошо. Не ждут! — поддержал Нестора Ивановича Билаш.
— А мосты? — попросил уточнить Алексей Марченко. — Их стерегут пуще глаза.
— Перейдем по льду, — заверил Махно. — Есть у меня один лоцман, если жив. Он все речные пороги ладонями перещупал. А кроме того, вон Лева разнюхал, где-то в тех местах отряд Чалого скрывается. Соединимся. Согласны?
С третьими петухами снялись и покатили по солончаковым буеракам. Нигде не останавливаясь, пересекли железную дорогу Москва — Симферополь и прямиком уже достигли Терновки, что на Днепре. Там Батьку ждал найденный разведчиками лоцман Яков Пивторак.
— Здоров, друг! — сказал ему Нестор Иванович и даже руку пожал. Рыбин еще не слышал, чтобы он так называл кого-нибудь и с любопытством разглядывал незнакомца. Ничего особенного, мужик мужиком: высок, худ, с обвислыми усами. «Значит, раньше отличился или оказал Батьке знатную услугу», — догадался Рыбин. Дальнейший разговор ему был непонятен.
— Жив Ненасытец? — спросил Махно.
— А куды ж вин динэться? — отвечал Пивторак.
— Но Днепр-то замерз.
— А-а, вы про цэ. Дед-порог, единственный, не боится морозов, даже самых лютых. Гремит!
— Выходит, Яша, есть на свете силы, никому не подвластные? — с затаенной надеждой выпытывал Нестор Иванович. Для него это было очень важно. Дороже всего. Оно как бы оправдывало и освящало их почти пропащее дело. Этот же вопрос мучил Махно еще с тех пор, как умер сынишка, первенец, чистейшее существо. Кто виноват? Если есть Бог, разве он допустил бы такое? Или рок превыше всего?
