Василий Веденеев - Дикое поле
— Уйдут! — Наум выпучил глаза и огрел коня нагайкой. Жеребец прыгнул вперед чуть не на две сажени и понес.
— Лошадей бей! — Федор поскакал следом, уже ощутив в груди знакомый холодок предчувствия опасности.
Неладно вышло! Не удалось захватить степняков врасплох: видать, они выставили пешую сторожу, которая и предупредила о приближении казаков. Имея свежих заводных лошадей, татары вполне свободно могут уйти. Вся надежда сейчас на резвость казачьих коней и речку, которую ордынцам придется переходить вброд. Пусть речушка невелика, зато правый берег у нее крутой, с маху конному не влететь, и это неизбежно заставит татар потерять драгоценное время. Или им придется скакать по берегу, к переправе, где берега более пологие. Конечно, хорошо бы окружить всю степь и потихоньку сжимать кольцо. Тогда враги оказались бы в мешке, и оставалось лишь затянуть его, но где же набрать столько людей для такого дела?
Кони неслись стрелой. Казаки, низко пригнувшись в седлах, рассыпались полумесяцем, концы которого были направлены в сторону уходивших от погони татар. Понимая, что их могут взять в кольцо, ордынцы не жалели лошадей: они и так замешкались, выбираясь из глубокой балки, и расстояние между ними и казаками не превышало версты. Мало-помалу оно сокращалось: медленно, почти незаметно для глаза, но сокращалось. Сейчас главное — приблизиться к ордынцам хотя бы на расстояние прицельного выстрела из ружья.
— Гей, гей! — кричали станичники.
Их уже захватил азарт погони, в упоении бешеной скачкой растворилось напряженное ожидание схватки, уступив безудержному желанию догнать врагов во что бы то ни стало. А там как Бог рассудит — кому навек остаться в степи, а кому вернуться к родным куреням.
Татары неслись сломя голову, стараясь оторваться. Каждая сажень, отвоеванная казаками, приближала ордынцев к смерти или плену, что зачастую было еще страшнее. Степняки боролись за жизнь с мужеством и отчаянием обреченных. Нет, и не может быть мира в Диком поле, краю вечных войн и набегов! Здесь один закон: либо ты, либо тебя!
Наум Васильев, жестоко нахлестывая коня, вырвался вперед и вскинул ружье. Сухо щелкнул выстрел. Последний из татар нелепо взмахнул руками и упал под копыта. Остальные, даже не оглянувшись, мчались к речке. Выбитый пулей из седла ордынец застыл, как уродливая кочка среди травы, и Федор понял, что этот враг уже никогда не уйдет.
— На переправе, залпом! — крикнул он казакам. Татарские лошади влетели в речку, подняв тучи брызг, сверкнувших в лучах солнца, как дорогие самоцветы. С тревожным ржанием, фыркая и храпя, пошли к противоположному берегу, но не смогли одолеть его с первой попытки: уж больно крут был косогор. И тут к реке подскакали казаки. Грохнул ружейный залп. С десяток татарских коней рухнули, придавив всадников и пятная прибрежные камни алой кровью. Несколько заводных лошадей оборвали поводья и шарахнулись в сторону. Бухнуло еще несколько выстрелов, и донцы, выхватив сабли, вошли в реку…
Через несколько минут все было кончено. Пятерых ордынцев захватили живыми, троих убили. У казаков был только один легкораненый — пуля задела плечо Наума Васильева.
— Где десятый? — Есаул подъехал к молодому ордынцу, которого держали два казака.
Татарин молчал. Его раскосые черные глаза горели злым огнем, на губах играла презрительная усмешка.
— Где десятый? — повторил Федор.
— Не понимаю, — отвернулся ордынец.
— Там, — Паршин показал плетью за реку, — лежит один. Здесь трое убитых и пять живых. Всего девять. У тебя был десяток! Где десятый?
— Не знаю, — буркнул десятник. — Ушел.
Казаки ловили разбежавшихся татарских лошадей, собирали оружие. Солнце давно перевалило за полдень, и есаул решил не тянуть. Вместе с пленными донцы переправились на пологий берег речки и остановились неподалеку от того места, где Наум застрелил первого татарина. Приволокли убитого. Пуля попала ему в спину, перебив хребет. Неудачника бросили рядом с телами других погибших степняков.
— Хочешь жить? — Федор подошел к безучастно сидевшему на земле десятнику. — Вызови из города того человека, который вам помогает. Отдай его мне и уходи!
— Мы не договоримся. — Лицо татарина стало непроницаемо равнодушным, как у каменной бабы на кургане.
— Жаль, — вздохнул есаул. — У меня нет времени уговаривать тебя. Кто хочет обменять свою жизнь на жизнь человека из города?
Он обвел глазами лица пленных. Под его взглядом они понуро опускали головы и отворачивались.
— Огня! — сердито хлопнув плетью по голенищу, приказал Паршин.
Казаки разложили костер, и вскоре загудело пламя. К белесому от зноя небу потянулась тонкая струйка невесомого дыма. В горячие угли сунули отобранный у одного из ордынцев длинный кинжал. Наблюдая за этими зловещими приготовлениями к пытке, пожилой татарин, сидевший за спиной десятника, изменился в лице и, брызгая слюной, закричал:
— Отдай им уруса! Пусть возьмут его жизнь вместо наших!
Десятник, не оборачиваясь, буркнул что-то непонятное, и пожилой татарин замолчал.
«Они опасаются друг друга, — догадался есаул. — Боятся, что если выдадут лазутчика, то окажутся заложниками того, кто смолчал».
— Ну-ка, растащите их, — велел Федор.
Татар быстро рассадили так, чтобы они не могли слышать, о чем говорят у костра.
— Боишься Азис-мурзы? — Паршин присел на корточки перед молодым десятником. — Он ничего не узнает.
— Ты не знаком с мурзой, — криво усмехнулся татарин и бросил на есаула быстрый взгляд.
— Твои люди никогда не вернутся в Крым, — глядя ему прямо в глаза, заверил Федор. — Ты всегда сможешь сказать, что предал кто-то из них, или свалить вину на убитых. Где твой десятый?
— Если я ничего не скажу, ты будешь меня пытать?
— Нет, — засмеялся есаул, — ты будешь смотреть, как пытают твоих людей. Кто первый сознается и согласится нам помочь, получит в награду жизнь и свободу. Ты увидишь все, но если кто-то откроет рот раньше тебя, не взыщи. Остальные мне будут уже не нужны.
— Они много не знают. — Татарин облизнул пересохшие губы. — Ты зря потратишь время.
— Значит, им придется умереть из-за твоего упрямства, — жестко ответил Федор. — Твой десятый ночевал в лодке?
Татарин побледнел, зажмурил глаза и застонал от бессильной злости.
— Наверняка Азис-мурза велел тебе опасаться шайтана Паршина. Так? Теперь ты встретился с ним. Я — Паршин.
Ордынец сжался, будто его хлестнули плетью, и начал раскачиваться из стороны в сторону, бормоча молитву.
— Ты молодой, здоровый, — продолжал есаул. — Зачем тебе расставаться с жизнью ради интересов мурзы? Отдай мне предателя — и получишь в обмен жизнь!
— Остальных убьешь? — Татарин открыл глаза и впился взглядом в лицо казака.
— Это мое дело. Но в Крым они не вернутся, — сухо ответил Федор.
— Поклянись, что отпустишь, — потребовал десятник.
— Христом Богом клянусь, — перекрестился есаул.
— Разожги дымный костер за курганом, — прохрипел татарин. — Ночью он выйдет из города и начнет выть степным волком. Надо идти на вой.
— Как он вызывает вас?
— Дает знак фонарем со стены.
— Хорошо. — Паршин поднялся. — Ночью ты поедешь со мной. Если мы возьмем лазутчика, ты получишь коней, оружие и свободу…
Наверное, никогда еще Федор с таким нетерпением не ждал наступления темноты. Казалось, солнце никогда не опустится за горизонт, и на небе никогда не появятся луна и звезды. Разведенный казаками за курганом костер давно прогорел, на траве остался большой черный круг выжженной земли. Дым этого костра не мог заметить только слепой. Но видел его предатель или нет? Если он в Азове, то непременно видел!
Как ни подгоняло нетерпение, есаул, сдерживая себя, тщательно готовился к поимке лазутчика. Пленных татар оставили в балке под охраной восьми казаков, а с собой Паршин взял дюжину донцов и молодого ордынского десятника, безропотно подчинявшегося его приказам, — рассчитывал вместе с ним подъехать к предателю, чтобы захватить вражину с поличным.
Наконец на степь опустились сумерки. В Азове начали загораться тусклые огни: караульные казаки выходили на стены крепости. Татарину принесли накидку из тонкого войлока. Такую же накидку набросил есаул. Казаки должны были незаметно окружить место встречи, не дать предателю бежать, если тот вдруг почует неладное.
— Пора! — Паршин подошел к коню.
— Торопишься, — усмехнулся татарин. — Еще рано: он не выйдет, пока не станет совсем темно. Пусть твои люди идут позади нас пешими. Урус очень осторожен и, если услышит топот коней, не откликнется.
Из балки выбрались в полной темноте. Федор ехал рядом с ордынцем, держа в руке конец веревки, которой тот был связан. Обмотанные кусками овчины копыта лошадей мягко шлепали по сухой земле. Чуть отстав от них, неслышно крались пешие казаки.
