Садриддин Айни - Рабы
— Что ж нам делать?
— Засохший хлопок не выправится. Это ясно, — глядя на желтые борозды, сказал агротехник. — Это ясно. А вот там, где чахлые всходы, надо землю смягчить культиватором, дать туда килограммов двадцать удобрений, и, думаю, они выправятся.
Нор-Мурад предложил:
— Если можно выправить дело там, где недодано удобрений, можно дело выправить и тут. Надо лишние удобрения отсюда убрать.
Хамдам и еще несколько человек засмеялись. Агротехник поддержал Нор-Мурада:
— Можно попробовать, он прав. Как, по-вашему, это сделать?. Эта поддержка ободрила Нор-Мурада.
— Нужно сбросить удобренную часть, а взамен привезти свежей земли.
— Ну, это трудно. Лучше немного свежей земли подбросить к корням при окучке. Но засохшие растения не оживут.
Нор-Мурад не согласился с агротехником:
— Трудно? Нам, работающим по-большевистски, никакая работа не трудна. Чего вы смеялись? Вот товарищ одобряет меня. Он только считает, что много земли трудно привезти…
В это время к Сафар-Гуламу подбежал встревоженный, запыхавшийся Хасан Эргаш.
— Дядя Сафар! Культиватор пропал.
— Как пропал? Куда он пропадет?
— Вчера я выпряг лошадь, оставил культиватор в поле, — там, где с утра надо было продолжать работу. А сейчас прихожу — его там нет.
Хамдам пожал плечами:
— Украл кто-нибудь. Сафар-Гулам возразил:
— Кто же украдет культиватор? Зачем? Куда с ним вор сунется?
— Мотыгу, которой пять рублей цена, и ту крадут. Юлдашев насторожился.
— Нет, это не воровство. Мотыгу можно на базар снести. Культиватор не снесешь. Его не продашь. Тут другое. Тут работа врага!
В это время с конца поля, от реки, раздался испуганный крик поливальщика:
— Сафар-ака! Эй! Сафар-ака! Идите сюда, скорей!
— Что там случилось? — закричали ему.
— В новом арыке вода поднялась, слилась с рекой. Забыв о культиваторе, все кинулись к реке.
* * *В деревне, население которой почти все ушло на полевые работы, было безлюдно и тихо.
Хамдам незаметно отстал от всех, сошел с борозды и торопливо ушел с поля к деревне.
Знакомой тропинкой он прошел к дому Хасана, зашел со степи и заглянул в окно сквозь стекло, по-прежнему слегка затуманенное степной пылью.
В комнате сияли солнечные пятна. Отраженное зеркалом, ослепительным пятном солнце горело на потолке, озаряя всю комнату.
Хамдам увидел Кутбийю. Она валялась на высокой кровати.
В белом маркизетовом платье, на пышной подушке, она показалась ему прекрасной и нестерпимо желанной.
Он рассматривал ее, прижавшись к стеклу, — ее расплетенные волосы, разметавшиеся по подушке, ее открытые руки, такие маленькие, такие нежные…
Она спала?
Быстрым взглядом он оглядел и всю комнату, куда ему ни разу не случалось входить.
Вдоль одной из стен тянулись веревки, на которых висели перекинутые халаты, платья Кутбийи, шелковый расшитый золотом пояс, костюм Хасана.
На гвозде висело пальто, шапка, опушенная мехом. У другой стены стоял стол. На нем — бумага, стакан с карандашами. Стопка книг и газет. Книги виднелись и в нише на полке.
Ковер на полу. Хороший текинский ковер.
«А! — удивился и озлобился Хамдам. — Раб, сын раба, бедняк, пастух! Пастух! Как живет! А? Родился в лачуге, рос в хлеву, а как стал жить благодаря колхозу! Нет, такого от колхоза не оторвешь! Так и отец Кутбийи не жил!»
Отец Кутбийи был баем. По его милости и Хамдам жил богато. Но свои богатства они тратили на пиры, на козлодранья, на постройку жилищ, летом невыносимо душных, в зимние холода нестерпимо холодных. Теперь он заглянул в эту солнечную, чистую, застланную деревянным полом, застекленную комнату, как в невиданный, чужой, соблазнительный мир. Заглянул, крадучись, словно грех на это смотреть, и, словно огнем, обожгла его сердце лютая, яростная злоба.
«Ничего! Разбогатею. Снова разбогатею. Тогда и поставлю себе такой вот дом. Не через колхоз. Через колхоз мне не разбогатеть, там надо работать, соблюдать дисциплину. Это не для меня. Бог меня создал не для того. Эти будут работать для себя, а не для меня. Надо развалить колхоз. Надо обессилить его, чтоб народ отшатнулся от него, чтоб народ захотел прежней жизни. Тогда я сумею устроить свою жизнь. Тогда я ее устрою!»
Мысли его летели, а время шло, а времени было — в обрез. Взгляд его шарил по комнате, опять возвращался к Кутбийе. «Вот и она против колхоза».
Глаза его вспыхивали блеском надежды, мечты, желания, когда обращались к ней. Гасли, наливались злобой, когда он видел признаки довольства, изобилия, достатка. Новые хромовые сапоги в углу. Шелковый новый мужской халат. Брюки, перекинутые через веревку, — суконные.
Он провел ногтем по стеклу. Она не шевельнулась. Он провел ногтем еще раз. Нет, она спала. Стучать не решился: мать Хасана могла услышать. Тогда, оглянувшись по сторонам, он пальцем написал на стекле слова навыворот, чтоб ей легко было прочитать: «Арык разрушен», «Культиватор пропал».
Когда проснется, прочтет. Потом сотрет. А мать у Хасана неграмотная. Взглянув на Кутбийю еще раз, он ушел.
Почти около дома он неожиданно встретил Хасана.
— А, Хамдам-ака! Какими судьбами вы в наших краях?
— Так, дело было! — пробормотал Хамдам.
Хасан словно и не вслушивался в ответ Хамдама. Задумчиво и невесело ушел он к себе домой.
Хамдам-форма посмотрел ему вслед.
Он забеспокоился, не попадется ли тому на глаза надпись, но рассеянный вид Хасана успокоил Хамдама: «Ему сейчас не до того, чтоб смотреть на окна! А если увидит? Что скажет ему Кутбийа, когда он ее спросит? Что она ему скажет? Но, может быть, она уже проснулась и стерла. Чего зря беспокоиться? А если он увидит?»
Но, обгоняя его, торопливо бежали к реке колхозники с мотыгами в руках. Спешили исправить канал.
Хамдам присоединился к ним. Вскоре он уже торопил их, кричал, что дело требует быстроты.
15
Сентябрьское солнце ласково грело землю.
День стоял теплый, прозрачный, как весной.
Обширное хлопковое поле казалось садом, где расцвели бесчисленные кусты белых роз. Хлопок раскрылся, и сбор начался.
Кое-где на расчищенных токах, куда колхозники сносили собранный урожай, выросли белые груды хлопка, пушистые и яркие, словно маленькие облака спустились с ясного неба и легли на теплой земле среди темной зелени колхозного поля.
Руки колхозников привычно легко касались созревших хлопьев и снимали их с коробочек в широкие мешки. Снимая созревшие хлопья, руки сборщиков бережно обходили еще не раскрывшиеся коробочки, где урожай еще зрел. К этим кустам, когда они покроются новым урожаем, сборщики вернутся через несколько дней.
Хлопок на кустах поспевает не сразу, не весь урожай одновременно, а постепенно, день за днем, как на своих кустах расцветают розы. Поэтому на один и тот же участок за урожаем приходится приходить по нескольку раз во время сбора.
Руки сборщика кажутся легкими, хлопок не сопротивляется им, не требует напряжения, он словно сам втекает в ладони, едва его коснутся пальцы. Но весь день руки протянуты, весь день они тянутся от куста к кусту. После долгой утренней работы так хорошо разогнуться, опустить руки и поднять лицо к небу, взглянуть в его синюю глубину, где легко, еще редкие и прозрачные, плывут сентябрьские облака.
— Товарищи, завтракать!
Бригадир Мухаббат сзывает колхозников звонким, веселым, дружеским голосом:
— Завтракать!
Колхозники сходятся к грудам хлопка, ссыпают сюда из мешков собранный хлопок, отряхивают халаты и платья. Присаживаются над ручьем вымыть руки, поплескать прохладной водой на усталые лица.
