Вальтер Скотт - Карл Смелый
Тогда небольшой двор короля Рене остался в глубоком трауре. Старый монарх, для которого всякая торжественная церемония, веселая или печальная, была всегда наиважнейшим делом, охотно употребил бы на похороны своей дочери Маргариты всю оставшуюся у него казну, если бы его не удержали от этого частью советы его министров, а частью возражения Артура. Действуя сообразно с духовным завещанием покойницы, Артур не хотел допустить при погребении королевы никаких пустых суетностей, которые она так ненавидела при жизни.
Однако похороны после нескольких дней, проведенных во всенародных молениях, были отправлены с приличной сану покойницы печальной торжественностью, с помощью которой Римская церковь умеет так сильно действовать на зрение, слух и чувства.
В числе вельмож, присутствовавших при этом погребальном обряде, был и граф Оксфорд. Он приехал в столицу Прованса в ту самую минуту, когда огромные колокола собора Св.Спасителя возвестили, что шествие уже двинулось к этой церкви. Быстро переменив свой дорожный костюм на траурный, сшитый по английскому покрою, он отправился к собору. Благородная его осанка произвела такое сильное впечатление на всех присутствующих, что его пропустили к самому катафалку.
У гроба королевы, для которой он так много трудился и терпел, мужественный граф Оксфорд печально переглянулся с сыном. Все бывшие при похоронах, и в особенности служившие королеве англичане, смотрели на них обоих с почтительным изумлением; старый граф в особенности казался им достойным представителем верноподданных англичан, отдающих последний долг при гробе той, которая так долго держала скипетр если и не без некоторых промахов, то, по крайней мере, всегда смелой и решительной рукой.
Последние звуки погребального пения умолкли, и все присутствовавшие на похоронах разошлись. Граф Оксфорд, взяв сына под руку, молча повел его в небольшой, окруженный стенами дворик, примыкающий к задней части здания. Здесь они очутились совершенно одни. Несколько минут оба молчали. Наконец граф начал говорить:
— Итак, вот каков конец твой, благородная королева. Все, к чему мы стремились, чего старались достичь с опасностью для жизни, все наши планы, все рухнуло с твоей смертью! Это сердце, столь решительное, перестало биться; эта голова, такая мудрая, перестала мыслить. Что пользы в том, что люди, содействовавшие ее предприятиям, живут еще на свете? Увы, Маргарита Анжуйская! Да наградит тебя небо за твои добродетели, и да простит оно тебе твои прегрешения! Те и другие свойственны твоему сану, и если ты была слишком горда в счастье, то никогда не было другой государыни, которая с такой твердостью боролась бы с несчастьями и с таким неустрашимым благородством и решительностью переносила бы их. Этим событием драма оканчивается, и роль наша сыграна, сын мой!
— В таком случае, отправимся воевать против неверных, — сказал Артур, тихо вздохнув.
— Нет, — возразил граф, — прежде я должен узнать, не нуждается ли в моей службе Генрих Ричмондский, законный наследник Ланкастерского дома. Это ожерелье может доставить ему помощь гораздо более существенную, нежели даже мои и твои услуги. Но я уж не возвращусь более в лагерь герцога Бургундского, так как от него нельзя ожидать никакой помощи.
— Возможно ли, чтобы власть такого могущественного государя была уничтожена одним неудачным сражением? — спросил Артур.
— Конечно, нет, — возразил отец. — Потеря при Грансоне очень велика, но для Бургундии это — только царапина на плече исполина. Тем не менее, Карл упал духом, самолюбие его сильно уязвлено, так как он разбит именно тем неприятелем, которого он презирал и для усмирения которого считал достаточным несколько эскадронов своих всадников. Нрав его сделался более прежнего буйным, упрямым и своенравным; слушаясь только льстецов, которые, по всей вероятности, ему изменяют, он подозревает тех, которые дают ему спасительные советы. Даже я испытал на себе его недоверчивость. Ты знаешь, что я отказался сражаться против швейцарцев, у которых мы пользовались гостеприимством; однако Карл не счел этого препятствием к тому, чтобы я сопровождал его в походе. Но с самого поражения его при Грансоне я заметил в нем сильную перемену, которую следует объяснить частью внушениями Кампо-Бассо, частью же уязвленным самолюбием Карла; ему неприятно было иметь беспристрастного человека моего образа мыслей свидетелем обиды, нанесенной его оружию. Он начал говорить при мне о равнодушных друзьях, делающих вид, что они не держат ничью сторону, к этому он добавил, что тот, кто не за него, тот против него… Да, Артур де Вер, герцог, говорил мне такие обидные вещи, что одна только воля королевы Маргариты и выгоды Ланкастерского дома могли принудить меня оставаться в его лагере. Теперь это все кончилось. Государыня моя не имеет более нужды в моих ничтожных услугах. Герцог ничем не может помочь нашему делу, а если бы и мог, то мы не имеем уже той единственной приманки, которой могли принудить его за нас вступиться. Возможность содействовать ему в приобретении Прованса погребена с Маргаритой Анжуйской.
— Так что же вы предполагаете делать?
— Я намерен остаться при дворе короля Рене до тех пор, пока не получу известие о графе Ричмондском. Знаю, что изгнанников редко хорошо принимают при дворе иностранного государя; но я был верным слугой дочери его Маргариты. Притом же я не объявлю своего имени и надеюсь, что король Рене не откажет мне в позволении дышать воздухом на его земле до тех пор, пока я не узнаю, куда призовет меня судьба и долг мой.
— Не сомневайтесь в этом. Рене не способен ни на какой низкий или неблагородный поступок, и если бы он так же мог отказаться от своих суетных забав, как он ненавидит всякую подлость, то он достиг бы высокой степени среди королей.
Артур представил своего отца королю Рене и сообщил ему по секрету, что представляемый человек — особа знатного происхождения и ревностный приверженец Ланкастерского дома. Добрый король от души предпочел бы гостя, одаренного талантами более веселого свойства, нежели те, которыми отличался граф Оксфорд. Граф это понял и редко тревожил своим присутствием легкомысленного, но ласкового своего хозяина. Он, однако, имел случай оказать старому королю важную услугу, заключив договор между Рене и Людовиком XI, королем французским, его племянником. Рене уступил наконец этому хитрому монарху свои права на Прованс. Политика и благоразумие английского графа, которому было вверено это тайное и важное дело, принесли большую пользу королю Рене; освободясь от всяких личных и денежных забот, он мог сойти в могилу с пением и танцами.
Людовик сумел расположить к себе этого посланника короля Рене, указав ему в будущем надежду на помощь Ланкастерской партии в Англии; относительно этого было предпринято даже некоторое начало переговоров, и эти дела, заставившие графа Оксфорда и сына его съездить два раза в Париж весной и летом 1476 года, заняли их месяцев на шесть.
Между тем война герцога Бургундского со швейцарскими кантонами и графом Феррандом Лотарингским с ожесточением продолжалась. В первой половине лета 1476 года Карл собрал новую армию, состоящую, по крайней мере, из шестидесяти тысяч человек со ста пятьюдесятью пушками, намереваясь вторгнуться в Швейцарию, где воинственные горцы составили тридцатитысячное войско, считавшее себя тогда почти непобедимым. Они получили в помощь от союзных с ними рейнских городов значительный отряд конницы. Первые действия этой кампании Карла увенчались успехом. Он занял многие области и возвратил большую часть городов, потерянных им после Грансонского сражения. Но вместо того, чтобы обеспечить себя хорошо защищенной границей или, что было бы еще благоразумнее, заключить выгодный мир со своими страшными соседями, этот упрямый государь вновь задумал проникнуть в самый центр альпийских гор и наказать горцев среди их природных укреплений, хотя опыт и должен бы был научить его, как опасно было это предприятие и как мало надежды можно было иметь на успех в нем.
По возвращении графа Оксфорда с сыном в Э, в середине лета, они узнали, что Карл дошел до Муртена, стоящего на берегах озера того же имени, на самой границе со Швейцарией. Далее извещали их, что Адриан Бубенберг, старый бернский витязь, начальствуя там, упорно сопротивлялся в ожидании помощи, которую соотечественники его наскоро собирали.
— Увы! Старый мой сподвижник, — сказал граф своему сыну, услыхав об этих происшествиях, — этот осажденный город, эти отраженные приступы, это соседство неприятельской земли, эти глубокие озера, эти неприступные утесы угрожают вторым представлением Грансонской трагедии и, может быть, даже еще более печальным, чем было первое.
В последних числах июля в столице Прованса разнесся один из тех слухов, которые обыкновенно распространяют известия о важных событиях с непостижимой быстротой, подобно тому, как яблоко, перекидываемое из руки в руки людьми, расставленными на некотором расстоянии друг от друга, гораздо скорее перелетело бы данное пространство, нежели чем оно было бы доставлено самыми проворными гонцами. Слух этот гласил о вторичном поражении бургундцев, и притом с такими невероятными подробностями, что граф Оксфорд счел если не весь этот слух, то, по крайней мере, большую его часть выдумкой.
