Вальтер Скотт - Карл Смелый
— Колдун он или просто убийца, — сказала королева, — но я очень благодарна ему за то, что он помешал мне склонить моего старого отца к уступке Прованса, которая при настоящих обстоятельствах лишила бы Рене владений, не принеся никакой пользы нашему намерению вторгнуться в Англию. Еще раз повторяю, отправляйся завтра утром к твоему отцу и подтверди ему, чтобы он думал о себе, не заботясь более обо мне. Бретань, где живет наследник Ланкастерского дома, послужит лучшим убежищем для его храбрейших приверженцев. Невидимое судилище владычествует на обоих берегах Рейна, и невиновность не ограждает от опасности даже здесь. Предполагаемый мной договор с Бургундией может сделаться известным, а провансальцы носят кинжалы, так же как свирели и пастушьи посохи. Но я слышу лошадиный топот — это возвращаются охотники; и беспечный старик, отец мой, позабыв о всех важных событиях нынешнего дня, насвистывая, всходит на лестницу. Мы скоро с ним разлучимся, и я думаю, что эта разлука доставит ему удовольствие. Ступай, приготовься к пиршеству и к пляске, к шуму и дурачествам; но в особенности будь готов проститься с Э завтра на рассвете.
Отпущенный таким образом королевой, Артур прежде всего приказал Тибо, чтобы все было готово к их отъезду, а потом начал готовиться принять участие в вечерних забавах. Он отнюдь не так сильно был огорчен неудачей своего посольства, чтобы не найти удовольствия в предстоящих увеселениях, потому что, по правде сказать, ему внутренне было очень не по сердцу, что у простодушного старого короля хотели отобрать его владения ради экспедиции в Англию, представлявшей мало надежды на успех.
Если такие чувства были предосудительны, то они не остались безнаказанными. Хотя мало кто знал, до какой степени прибытие герцога Лотарингского и привезенное им известие расстраивали планы королевы Маргариты, но все помнили, что между королевой и матерью его Иоландой никогда не существовало большой дружбы, и юный принц нашел при дворе своего деда множество людей, которым не нравилось надменное обхождение его тетки и которым наскучили ее вечная неулыбчивость, важные, назидательные тирады и явное ее презрение ко всем увеселениям. Притом же Ферранд был молод, хорош собой и приехал победителем прямо с поля сражения. Что он стал всеобщим любимцем и лишил Артура Филипсона всех преимуществ, которыми благодаря влиянию королевы тот пользовался в прошедший вечер, — это было только естественным следствием того положения, какое занимал каждый из них.
Но более всего шокировало Артура то, что даже на приятеля его Сигизмунда Простака, как называли его братья, пал луч славы герцога Ферранда Лотарингского, который представил всем блиставшим тут дамам храброго молодого швейцарца под именем графа Сигизмунда Гейерштейнского. Он достал ему костюм, более приличный для такого представления, нежели сельский наряд младшего Бидермана.
Всякая новинка нравится некоторое время обществу, хотя бы все ее достоинство заключалось только в том, что это нечто непривычное. Швейцарцев очень мало знали за пределами их страны, поэтому сегодня о них много говорили и обращали особенное внимание на уроженца Гельвеции. Сигизмунд был груб и неловок в обхождении — это назвали природной откровенностью.
Он дурно говорил по-французски, еще хуже того по-итальянски — все утверждали, что это придает привлекательность его разговору. Танцы его, в которых граф Сигизмунд не преминул принять участие, походили на прыжки молодого слона; но все это даже молодой черноглазой графине, оказавшей накануне благосклонность Артуру, показалось предпочтительнее стройности и грациозности телодвижений юного англичанина. Артур, попавший, таким образом, в тень, находился теперь в том самом положении, которое позднее его испытывал г-н Пепис, разорвавший свой камлотовый плащ; обстоятельство хоть само по себе и маловажное, но тем не менее не дававшее г-ну Пепису покоя.
Несмотря, однако, на фавор, в который так внезапно попал Сигизмунд, затушевав собой Артура, вечер не прошел, не доставив последнему некоторого удовлетворения. Есть люди, недостатки которых замечаются только в том случае, если их неблагоразумно выставляют на яркий свет, и это самое случилось с Сигизмундом Простаком. Проницательные провансальцы скоро заметили его простоватость и начали забавляться на его счет разного рода тонкими шуточками и колкими остротами. Вероятно, эти насмешки были бы не столь завуалированы, если бы швейцарец не явился в танцевальную залу со своим неразлучным товарищем — мечом, величина и тяжесть которого не предвещали ничего доброго тому, кого Сигизмунд заметил бы в намерении над ним посмеяться. В продолжение всего вечера Сигизмунд допустил одну только важную неловкость, а именно, прыгнув высоко вверх, он обрушился всей тяжестью своего могучего тела на маленькую ножку одной прелестной девицы и едва было не раздавил ее.
Артур старался не смотреть на королеву Маргариту, чтобы не дать повода окружающим подумать, что он ищет ее покровительства. Но в замешательстве, с которым неловкий швейцарец старался извиниться, и в досаде чуть не покалеченной им провансалки было что-то столь забавное, что он не мог удержаться, чтобы не взглянуть в ту сторону, где стояло парадное кресло Маргариты, желая увидеть, заметила ли она этот казус. То, что предстало его взору, приковало все его внимание. Голова Маргариты была опущена на грудь, глаза полуоткрыты, черты лица ее изменились, и руки были с судорожным усилием стиснуты. Стоящая подле нее статс-дама — старая глухая близорукая англичанка — сочла, что облик королевы объясняется только рассеянностью и равнодушием, с которыми Маргарита обыкновенно присутствовала на празднествах Провансальского двора. Но когда объятый страхом Артур, приблизясь к креслам, принудил ее взглянуть на Маргариту, то, посмотрев на нее с минуту, статс-дама вскричала: «Матерь Божья! Королева умерла!» И это действительно было так.
Казалось, последняя искра жизни в этой гордой, честолюбивой душе угасла, по ее собственному предсказанию, вместе с последним лучом ее политических надежд.
ГЛАВА XXXIII
Вечно печальный звон погребальный —
Громче звони!..
Пусть раздаются, к небу несутся
Звуки твои…
Пусть эти звуки скорби и муки
Голос смирят.
Пало величье!.. всех без различья
Тот же удел!..
Жизни арена — суетных сцена —
Саван финал!..
Смятение и вопли придворных дам, приведенных в изумление и ужас этим необыкновенным и поразительным происшествием, сменились рыданиями старого короля Рене, чувства которого всегда были так же сильны, как и непродолжительны. После долгого, но бесполезного совещания врачей смертные останки королевы были переданы священнослужителям великолепного собора Св. Спасителя, превращенного из древнего языческого храма в христианскую церковь.
Огромное это здание было ярко освещено, и похороны устроены со всевозможной пышностью. По рассмотрении бумаг королевы, нашли, что, продав некоторые драгоценности и живя весьма скромно, Маргарита нашла способ обеспечить приличное содержание небольшому числу служивших при ней англичан. В духовной ее было сказано, что в руках английского купца, называемого Джоном Филипсоном, или у сына его, находится алмазное ожерелье; вырученные от продажи его или взятые под его залог деньги она оставляет вышеупомянутому Джону Филипсону или сыну его Артуру Филипсону, для употребления на известные им ее намерения; а если это будет невозможно, то на их собственные потребности. Попечение о ее похоронах было полностью предоставлено Артуру с просьбой, чтобы они были совершены в точности по принятым в Англии обрядам. Это последнее желание было изложено в особом добавлении к духовной, подписанном в тот самый день, в который она скончалась.
Артур, не теряя времени, отправил Тибо к своему отцу с письмом, в котором он описал все происшедшее со времени прибытия его в Э, и в особенности смерть королевы Маргариты. В заключение он спрашивал у него указания, что ему делать, так как приготовления к похоронам такой высокой особы задержат его в Э до получения ответа.
Старый король так легко перенес смерть своей дочери, что на другой же день после этого происшествия занялся устройством пышного погребального обряда и сочинением печального гимна в честь покойной королевы, которая была в нем уподоблена как языческим богиням, так и Юдифи, Деборе и другим святым женам старого Завета, не говоря уже о христианских мученицах. Не скроем, что когда первый порыв горести прошел, король не мог удержаться от мысли, что смерть Маргариты, развязав политический узел, распутать который было бы трудно, позволяла ему открыто вступиться за своего внука и предложить ему значительную часть провансальской казны, не превышающей, впрочем, десяти тысяч экю. Ферранд, получив благословение своего деда и необходимое для него пособие, отправился обратно к храбрым своим сподвижникам, а вместе с ним уехал и могучий, но простодушный швейцарец Сигизмунд Бидерман, дружелюбно распрощавшийся с Артуром.
