Николай Кочин - Князь Святослав
— Слезай с коня, я тебя провожу к князю, — сказал суровый седой старик, и взял коня Улеба под уздцы. — Князь Куря давно ждёт руссов.
Улеб почувствовал во всем этом что-то недоброе, но всё-таки спрыгнул с седла. И тут же два здоровенных печенега набросились на него и скрутили ему руки. Седой старик выхватил из-за пояса грязную тряпку и завязал Улебу глаза. У него немного отошло от сердца. Значит пока не будут убивать, а в самом деле поведут к князю.
Одним взмахом Улеба подняли на круп лошади и привязали ремнём к чьей-то спине. Лошадь быстро помчалась вперёд и голоса стали стихать. Запахло опять степью, вольным ветром. Улеб догадался, что его везут в самое отдалённое место становища. Ехали недолго, и опять он ощутил запах жилья и стал различать голоса кочевников. Лошадь вдруг остановилась, и его стащили с седла. Ему развязали глаза, и он увидел перед собою самого князя Курю.
Печенежский князь был плешив и толст. Реденькие клочья седин чуть обозначились только на подбородке. Бабье мятое лицо, воспалённые глаза и плоский багровый нос придавали его лицу злое и хищное выражение. Жирный, расплывшийся в шёлковом хазарском халате, с золотой серьгой в ухе, он сидел, поджав под себя ноги, у самого шатра на конском потнике. Перед ним на золотом блюде лежали куски вяленого мяса в слизистой серой пене. Сырая баранина в конском поту считалась у кочевников самым лакомым блюдом. Куря хватал с блюда кусочек такого мяса, обсасывал с него пену и клал его в рот. Щеки его отдувались. Он закрывал от удовольствия глаза и вытирал в это время жирные пальцы о засаленную полу халата. Потом ему рядом стоящий подавал золотой кубок, и он жадными глотками пил из него заквашенное кобылье молоко.
Как только Куря увидел Улеба, глаза его расширились и лицо приняло радостное возбуждённое выражение. Он хотел что-то сказать, но не смог, пытаясь скорее прожевать кусок мяса. Это ему не удавалось. Он гримасничал, морщился и давился, а все остальные его терпеливо ждали.
— Ага! — зашамкал он, проглотив кусок. — Наконец-то вы заявились, разбойники. Долго вы нас заставляли кочевать на берегу реки, вконец разорили. Пастбище истощилось, скот похудел. Нелегко за это вам придётся расплачиваться.
Улеб снял с плеча кожаный мешок и поднёс его Куре, сказав:
— От великого князя Святослава тебе подарок. И ещё горячий братский привет.
Куря выхватил кошель, потряс им. Зашуршало, затенькало. Он засмеялся сладко, припал ухом к мешку и опять позвенел. Потом высыпал содержимое на ковёр. Эти были арабские диргемы, драгоценные каменья, жемчуг, янтарь, золотые ожерелья, миниатюрные камни, броши, кольца, халцедон. Всё это играло, лучилось, сияло цветами радуги, и Куря затрясся от радости и испустил дикий крик. Он хватал то это, то другое, подносил к воспалённым глазам. Он наслаждался драгоценностями как ребёнок, получивший редкую игрушку. Взял золото в пригоршни и поднял над головою, что-то промычал в сторону шатра.
Раздвинув складки персидского ковра, на его мычание вышла молодая женщина в шёлковых шароварах, в золотых ожерельях, и приняла из рук князя пригоршни драгоценностей. Они прижала их к груди и юркнула в шатёр.
На миг просветлевшее лицо князя опять стало жёстким, надменным.
— Русский князь велел кланяться великому полководцу печенегов, — сказал Улеб, — ив знак кровной дружбы обещал ещё много даров, как только прибудет в свою киевскую землю.
— В знак дружбы? — прошамкал Куря и захохотал злым смехом, обнажая в беззубом рту несколько гнилых зубов. — С каких это пор этот грабитель стал мне другом?! Не он ли разбил мою рать два года назад, настигнув нас внезапно в степи, после того, как мы сами ушли от Киева. Увёл женщин в рабство, скот отнял, воинов моих порубил и покалечил…
Лицо его налилось кровью. Он поднялся — тучный исполин, распахнул полы халата, надетого на волосатое голое тело, и показал на груди огромный шрам:
— И не эта ли рана, которую он нанёс мне тогда, призывает к отмщению?
Улеб не ждал этого, невольно дрогнул. Но собрался с силами и сказал:
— Князь мой — воин и как к тому обязывали обстоятельства, он разил нападавшего на его землю врага. Но князь мой никогда не был обманщиком, он остро соблюдает уговор о мире с тобой и с твоими подданными и призывает тебя к тому же, то есть к миру и дружбе.
— Врага не сделаешь мягкостью другом, а только увеличишь его притязания, — ответил Куря. — А раз враг заговорил о дружбе, значит ему плохо, и он хочет хитростью добыть то, чего воин добывает себе мечом. Хвастун твой князь и ты вместе с ним. Все народы окрест давно плачут от этого хищника, разорившего волжских болгар, полонившего ясов и касогов, порушившего богатую хазарскую державу, и наведшего страх на ромейского царя. Он заставил весь мир, в том числе и печенежские племена. Ну нет! Выпустить его на волю, значит самому ожидать смерти.
Куря осклабился и захлебнулся от радости:
— Я ждал этого случая со дня на день, иметь его отрубленную голову у себя под пятой. И мне будут завидовать все каганы народов.
Улеб решил, что о мирном исходе дела нечего и думать. Следует пускаться на хитрость. И он задумал устрашить Курю:
— Князь русский не напрашивается на дружбу, он её предлагает. Но если дойдёт дело до меча, тогда пеняйте на себя. Все каганы и цари мира убедились в силе его оружия.
— Оружие без воинов — мусор. А у Святослава воинов — горстка.
— Твои лазутчики, князь, ничего не стоят. Мы ведём с Дуная несметную рать, а из Киева нам навстречу идёт храбрый воевода Свенельд со свежей дружиной… Старый, могучий Свенельд…
— Полно брехать, хвастун, — оборвал его Куря сердито. — Ещё зелен, чтобы меня провести. Царь ромейский из жалости выпустил твоего князя с Дуная. Он оповестил нас, какая «несметная рать» у твоего князя. А Свенельд занят тем, что мирит враждующих между собой сыновей Святослава… Ему не до вас.
Улеб понял, что промахнулся. У Кури были добротные лазутчики. Тогда он пустился на новую выдумку. Он хотел сыграть на жадности Кури к добыче.
— Кроме всего прочего, князь мой приказал мне по секрету передать, что если бы к нашим силам да присоединить ваши, тогда царю ромейскому не сдобровать. В стране его повальный голод, беспрестанные войны обессилили державу, народ ропщет, в Малой Азии поднял мятеж Варда Фока с сыновьями. Арабы тревожат с моря. Если захотим — Романия наша. И великая добыча ожидает нас. Нет богаче на свете Романии. В храмах у них слитки золота по конской голове… И всего видимо-невидимо. В домах — золотые чаши, на женщинах там драгоценные камни, в лавках парча, шёлк, ковры неслыханной красоты. Всех печенежских жён оденешь в роскошные наряды, все воины твои будут иметь мечи в золотой оправе. Весь народ твой будет пить ромейское чудесное вино из золотых чаш. Я сам бывал в Царьграде и видел безумную роскошь двора и несметные богатства этого города.
Куря затаился и слушал, не прерывая. Его увлекли описания греческой роскоши, о ней он много слышал на своём веку, видел на своих приёмах разодетых ромейских послов.
Улеб был доволен и тем, что его хоть слушают. Он готов был говорить без конца, только бы выиграть время, чтобы князь с дружиной мог перебраться через пороги. О себе он и не думал, гибнуть ради спасения рати, есть ли слаще и почётнее роль. А с гибелью своего князя и жить дружиннику зазорно. Он рассказывал о красоте смуглых греческих женщин, о их горячих объятиях, о богатых нарядах, о лёгкости борьбы с расслабленным наслаждениями народом ромеев. Как вдруг Куря оборвал его:
— Зачем же твой князь просит у меня помощи, когда взять ромейского царя так легко и просто? И разве мало сил на Руси? Ой, не таков этот коршун, чтобы с другими делиться добычей. Обманщик! — вдруг закричал он. — Я заставлю тебя говорить иначе! Отнимите у него оружие.
Служители забрали у Улеба лук и меч. Куря подал знак, чтобы с него сняли и верхнее платье.
— Сейчас я посажу тебя, бахвал, в муравьиную кучу, если ты мне не скажешь истинную правду. И от тебя останутся только одни кости. Или вот сейчас отсеку тебе твою башку.
Куря обнажил свою саблю и приблизил её к шее Улеба. Тот скрестил руки, закрыл глаза, готовый умереть.
— Говори-ка, сколько у Святослава воинов и провизии.
Улеб остался неподвижен и молчал. Тогда Куря вложил саблю в ножны и подал знак, чтобы Улеба одели и отдали меч. Куря велел положить рядом с собой подушку и на неё пригласил Улеба. Тот сел рядом с князем.
— Ты храбрый воин, — с такими воинами всякому легко воевать, но гибель твоя неизбежна. Князь теперь в моих руках. Я слежу за ним неустанно, и каждый камень этой реки имеет у меня засаду. Я обещаю тебе жизнь, возьму тебя в свои полководцы, потому что и мне такие нужны верные долгу и без страха. И потому что русские — опытные полководцы. Откажись от князя и служи мне. Женщин, табунов скота будешь иметь столько, сколько захочешь. Только сделай одно: иди и скажи, что печенегов нигде нет и защиту выставлять не надо. Когда понесут по берегам лодки, тогда мы возьмём всех, в том числе князя, голыми руками. Я хочу взять князя живым. Я хочу сам своими глазами видеть его смерть и рассказывать о ней… И молва об этом пройдёт по всему миру, а сочинители сложат песни. А меня будут бояться…
