Георг Эберс - Уарда
– Неужто она не защищалась? – удивилась старуха.
– Защищалась как безумная, – ответил карлик. – Но мне помог немой раб везира, которому он велел беспрекословно мне подчиняться. Мы и рот ей заткнули, чтоб не слышно было, как она скулит.
– И вы оставите ее одну, когда пойдете жечь дворец? – спросила колдунья.
– С ней будет ее отец.
– Рыжебородый Кашта? – в изумлении воскликнула старуха. – И он еще не наделал из вас черепков, как из глиняных горшков?
– Он и пальцем не в силах шевельнуть! – расхохотался Нему. – Я так напоил его старым вином Ани, что он лежит сейчас, словно мумия. От него-то я и узнал, где Уарда, и заманил ее в палатку, сказав, что Кашта тяжело заболел и просит ее прийти. Как быстроногая газель, бежала она за мной, а когда увидала неподвижное тело рыжебородого, бросилась к нему и потребовала воды, чтобы смочить ему лоб, – он болтал в пьяном бреду о каких-то напавших на него крысах и мышах. Когда наступил вечер, она хотела вернуться к своей госпоже… Вот тут-то и пришлось применить силу. А до чего она похорошела! Ты и представить себе этого не можешь!
– Могу, могу, – пробормотала старуха. – Тебе придется хорошенько ее стеречь, когда она будет твоей.
– Я буду содержать ее, как супругу вельможи! – воскликнул Нему. – Я специально найму женщин, чтобы они стерегли ее! Однако Катути только что вернулась к себе вместе с супругой Мена; звезды уже бледнеют, и скоро… Вот, это первый сигнал! Когда Катути свистнет в третий раз, мы примемся за дело. Дай мне твою коробочку с трутом, мать, он лучше моего.
– Что же, возьми, мне он уже больше не понадобится, – сказала старуха. – Моя жизнь кончена! Как у тебя дрожат руки! Держи крепче коробочку, а то выронишь ее еще до того, как добудешь огонь.
Карлик простился с матерью. На прощание она позволила ему поцеловать себя. Когда он вышел, она привстала и, тяжело дыша, начала вслушиваться в ночные звуки. Ее умные глаза ярко блестели, а в неутомимом мозгу проносился бесконечный поток мыслей.
Услыхав во второй раз звук серебряного свистка вдовы, она выпрямилась и быстро зашептала:
– Этот неудачник Паакер, его тщеславная тетка и карлик– все они еще не доросли даже до спящего Рамсеса. Ястреб Ани сдох; ему больше нечего ждать от судьбы, а мне – от него. Но если Рамсес захочет, если настоящий фараон будет мне обязан… тогда, да, тогда мое дряхлое тело!.. Да, да… Так и должно быть!..
Шепча эти слова, она с трудом встала, дрожа всем телом, и, опираясь на палку, добрела до середины палатки. Там она сунула себе за пазуху какой-то флакончик и нож, а когда раздался третий свисток, собрав последние силы, потащилась в палатку Нему. Здесь она нашла Уарду, связанную по рукам и ногам, и ее отца Кашта; мертвецки пьяный, лежал он в углу, словно бездыханный труп. Увидав колдунью, девушка испуганно вздрогнула, а маленький Шерау, сидевший возле Уарды на корточках, с мольбой, как бы ища защиты, протянул к ней руки.
– Возьми нож, малыш, – сказала колдунья. – Перережь веревки, которыми связали эту бедняжку. Веревки из папируса очень прочны [220]: их нужно перепилить ножом.
Пока малыш с радостью напрягал все свои силы, чтобы выполнить ее приказ, старуха потерла рыжебородому виски какой-то жидкостью из принесенного с собой флакончика и капнула несколько капель прямо ему в рот. Кашта пришел в себя, потянулся и с удивлением огляделся по сторонам. Старая колдунья подала ему воды, а когда Уарда, освобожденная от пут, уже стояла перед ней, сказала:
– Боги избрали тебя, белокожая девушка, для великого дела. Слушай же, что станет тебе говорить старая Хект: жизни фараона и его детей грозит страшная опасность. Я хочу спасти их всех и требую за это только одной награды – пусть Рамсес велит хорошо набальзамировать мой труп и похоронить меня в Фивах. Поклянись мне, что повторишь перед ним эту мою просьбу, когда спасешь его!
– Ради богов! Что должно случиться?
– Клянись, что возьмешь на себя заботу о моем погребении, – настаивала старуха.
– Клянусь! – воскликнула Уарда. – Но умоляю тебя…
– Катути, Паакер и Нему намерены сейчас поджечь в трех местах дворец, где мирно спит Рамсес. Слышишь, Кашта? Бегите оба вслед за поджигателями, будите слуг и постарайтесь спасти фараона.
– Скорее, отец! – крикнула девушка, и оба исчезли в ночной тьме.
– Уарда не обманет, она сдержит свое слово, – пробормотала старуха и хотела вернуться – в свою палатку, но силы покинули ее на полпути. Маленький Шерау попробовал ее поддержать, но он был слишком слаб для этого. Старуха упала посреди пыльной дороги и устремила свой взор вдаль. Вдруг она увидела, как над дворцом, казавшимся темной и бесформенной массой, поднялось сначала легкое облачко, которое становилось все светлее и светлее, а затем оттуда повалили клубы темного дыма, взметнулись красные языки пламени, и, наконец, в воздухе рассыпались стаи бесчисленных сверкающих искр.
– Беги в лагерь, малыш! – из последних сил крикнула колдунья. – Кричи «пожар!» и буди всех.
Шерау убежал с громкими криками. Старуха снова схватилась за сердце.
– Вот опять, опять! – простонала она. – Там, на том свете… Асса… Асса!.. – И ее судорожно подергивавшиеся губы сомкнулись навсегда.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Катути прятала своего незадачливого племянника в одной из палаток для слуг.
Тяжело раненный под Кадешем, махор, невыносимо страдая, добрался ему одному известными тропами до той пещеры, которую рыжебородый указал Пентауру. Для этого ему пришлось купить у одного сирийского крестьянина осла. В пещере Паакер нашел своего верного раба-эфиопа. Старик ухаживал за ним до тех пор, пока его хозяин не набрался сил, чтобы ехать в Египет.
Переодевшись исмаилитским погонщиком верблюдов [221] и претерпев по дороге немало невзгод, махор пробрался в Пелусий. Своего раба, который мог невольно его выдать, он оставил в пещере.
На перешейке, отделяющем Средиземное море от Тростникового, возле укреплений, которые служат для защиты Египта от кочевых племен шасу, Паакера подвергли строгому допросу. Спрашивали его, между прочим, не встречался ли ему по дороге предавший фараона махор, и даже подробно описали ему собственную его внешность. Никто не мог узнать в этом изможденном, седом, одноглазом погонщике верблюдов широкоплечего, мускулистого и самоуверенного махора фараона.
Чтобы сделать себя совсем неузнаваемым, он купил у одного врача распространенное в то время средство для окраски волос [222] и вычернил им все тело и лицо.
Катути задолго до него вместе с везиром Ани прибыла в Пелусий, чтобы руководить постройкой дворца. Паакер решился подойти к ним под видом нищего негра с пальмовой ветвью в руке. Катути подала ему милостыню и стала расспрашивать его, откуда он родом, так как всеми средствами стремилась расположить к себе каждого, не брезгуя даже самыми ничтожными людишками. Выслушав ответы махора с притворным вниманием и участием, она так и не узнала его. Лишь на другой день после этой встречи он набрался смелости подойти к ней и назвать свое имя.
Вдова не осталась равнодушной к несчастьям, постигшим племянника. Хотя она и знала, что за связь с предателем даже Ани должен будет приговорить ее к смерти, она все же взяла его к себе на службу. Катути прекрасно понимала, что именно сейчас всего лучше использовать этого заклятого врага фараона и ее зятя.
Изувеченный, всеми презираемый и преследуемый, Паакер замкнулся в себе, держался в стороне от других слуг и презирал их с прежним высокомерием. О дочери Катути он вспоминал редко, она стала для него как бы призрачным видением, потому что ненависть совершенно вытеснила из его сердца любовь. Только одно привязывало его к жизни – надежда принять участие в расправе над своими врагами, стать свидетелем их смерти.
Катути нашла в нем прекрасное орудие для своих целей. А когда она увидела, каким огнем вспыхнул единственный глаз Паакера, едва он услышал ее приказ поджечь дворец и помешать Рамсесу и Мена спастись, ей стало ясно, что в махоре она обрела надежного помощника.
Еще до прибытия Рамсеса Паакер тщательно изучил то место, где ему надлежало действовать по плану Катути. Приблизительно на высоте сорока локтей от земли, под окнами покоев, предназначенных для фараона, тянулся узкий карниз. Под ним были концы балок, на которых лежали пропитанные смолой и покрытые соломой решетки, а поверх них был настелен пол. Отверстия, куда нужно было сунуть зажженный трут, Паакер знал так хорошо, что нашел бы их, если бы он даже потерял и другой глаз.
Когда раздался первый сигнал, он пополз на свое место. Ни один часовой не окликнул его, так как немногие караульные, расставленные возле дворца, напившись крепчайшего вина из подвалов везира, спали беспробудным сном. По глубоким узорным вырезам, украшавшим наружную стену дворца, Паакер взобрался на высоту в два человеческих роста. Здесь была привязана веревочная лестница. Воспользовавшись ею, он вскоре уже стоял под окнами покоев фараона на карнизе, под который ему и надлежало подложить трут.
