Станислав Федотов - Возвращение Амура
Река в спокойное время была, видимо, небольшая, но быстрая – сейчас же она вздулась, желтые от глины потоки несли обломки веток, смытый береговой мусор; вода подбиралась к двум избушкам лодочников, которые предусмотрительно были поставлены хозяевами на возвышенности. К избушкам примыкали низкие бревенчатые стайки для домашней живности (эта самая живность – две лошади и две коровы-пеструхи – по причине хорошей погоды свободно кормилась неподалеку на молодой траве); огороженные жердями огородные грядки нежно светились зеленью ростков.
Лодочники со своими семьями сгрудились возле одной избы. Семьи были не по-русски невелики: на две всего пятеро ребятишек. Отцы – невысокие, жилистые, большерукие – одеты в одинаковые армяки, перевязанные веревочными поясами; матери – худые, что видно даже под свободными сарафанами и старенькими, вытертыми душегреями, головы покрыты ситцевыми, в незабудках, платочками. Ребятишки – белоголовая мелкота от двух до шести лет, три девочки и два мальчугана – все в посконных рубашонках ниже колен, вполне возможно, без штанов. Родители в лаптях, а ребятня – босоногая.
В общем, бедность беспросветная.
Все это Струве охватил одним внимательным взглядом, пока путешественники спешивались, и посожалел, что ничем не может помочь этим несчастным бесправным людям, невесть когда и откуда заброшенным в эти дикие земли. Особенно жаль было детей, которые всегда еще более бесправны, чем взрослые. Когда прошлой осенью генерал-губернатор поручил ему закупки зерна для снабжения административных учреждений и войсковых частей, определив официальную предельную цену в 30 копеек за пуд, а неофициально позволив 32, Бернгард Васильевич использовал свои возможности в полной мере. В богатых хозяйствах давал цену ниже, в бедных (которые, может, и не продавали бы хлеб, да деньги нужны) – выше, именно потому, что жалел в этих семьях оборванных детей. Узрев превышение установленной цены, управляющий отделением Главного Управления Николай Егорович Тюменцев пригрозил отдать его под суд, но Муравьев взял молодого чиновника под свою защиту, тем более что в среднем Струве почти уложился в отпущенные суммы. Разницу генерал покрыл из своего жалованья. Он уже неоднократно прибегал к этому источнику, когда для оплаты затрат, необходимых для ускорения или улучшения дела, не хватало казенных средств…
От этих мыслей Бернгарда Васильевича отвлекло тревожное зрелище с трудом спускающейся с лошади Екатерины Николаевны. Ей помогали камердинер Муравьева Василий и адъютант Енгалычев. Туда же устремилась Элиза. Сам генерал, не заметив происходящего, отошел к лодочникам. Струве поспешил к нему:
– Николай Николаевич, надо устроить привал, лучше всего до утра. Екатерину Николаевну, похоже, сильно растрясло в мужском седле.
Муравьев недовольно оглянулся:
– У нас все расписано по часам. Мы не выполнили и половины нормы дневного перехода.
Быстрым шагом генерал направился к жене, присевшей на валун, возле нее суетилась Элиза.
– В чем дело, дорогая?
– Мне бы полежать… Давно не ездила верхом.
– Сейчас тебе постелят, можешь отдохнуть часа два, пока решим с переправой.
Казаки быстро установили палатку, развернули походные кровати, специально взятые для женщин, и Екатерина Николаевна, поддерживаемая Элизой, скрылась за ее пологом.
Тем временем генерал, в сопровождении Струве и Вагранова, вернулся к лодочникам, которые как встретили начальство, сняв войлочные шапки, так и стояли в окружении своих семей.
Струве угостил женщин и ребятишек пиленым сахаром, и матери, подтолкнув свою мелкоту, разошлись по избам.
– Как будем переправляться, братцы? – спросил Муравьев лодочников. – Кстати, как вас зовут?
Звали их Макаром и Пахомом. Вагранов тут же поинтересовался, откуда они родом. Оказалось, переселили их с женами семь лет назад из Пензенской губернии, ребятишек нарожали уже здесь. Могли бы и больше, да очень уж трудная жизнь в этих краях – голодно и холодно, и зверье донимает, а ружья лодочникам не полагаются.
– У ту весну ведмедь ребятенка у Пахома задрал, – говорил Макар. Он вообще один отвечал на вопросы, Пахом же угрюмо молчал. – По весне ведмеди из берлог выходят голоднющие, лучше с имя не встречаться. А Ванюшка Пахомов сок березянной собирал, вот и встренул косолапого.
– А если бы тут деревня была, – спросил генерал, – легче было бы жить?
– Спрашиваете, барин! На миру и смерть красна!
– М-мда… – покрутил головой Муравьев. – Все ясно. Струве, возьмите на заметку. И дайте им ружье и патронов к нему, а пока давайте вернемся к переправе.
Обрадованные таким поворотом лодочники повели начальство к реке.
– Вот тутока, – показал Макар, – супротив большого камня на той стороне, был брод.
– А что теперь? – спросил Вагранов.
– Теперича лошадке вашей под брюхо будет, но быстрина на стрежи – не приведи Господь!
– Надо по двое перебираться, – сказал Вагранов Муравьеву. – Двоих не снесет.
– Проверим! Бернгард Васильевич, это наша с вами задача как начальников. Вы – начальник экспедиции, я – края. Прошу в седло.
– Ваше превосходительство, позвольте мне? – взволновался Вагранов.
– Ты, Иван, просто адъютант, – засмеялся генерал. – Правда, порученец по особо важным делам, но все равно – не начальник и вряд ли им станешь. Поэтому поручаю тебе весьма важное дело – страховать нашу переправу.
К поясам всадников и седлам их лошадей привязали веревки. Все остающиеся на берегу мужчины, четырнадцать человек, считая лодочников, взялись вытравливать концы по мере движения переправляющихся, и опасная операция началась.
Бок о бок Муравьев и Струве вьехали в реку. Лошади, чуя опасность, ступали осторожно, фыркали и вскидывали головы. Дно было пологим и не слишком каменистым – погружение в холодный как лед поток шло постепенно, и к этому можно было привыкнуть. А вот скорость и сила воды заставляли и лошадей, и людей каждую секунду быть настороже: струи беспорядочно и неожиданно били в лошадиные бока, ноги, грудь, заставляя животных двигаться в сторону, оступаться и спотыкаться. Струве двигался как бы под защитой Муравьева, и все-таки в какой-то момент поток, ударивший снизу и приподнявший лошадиный круп, оторвал ее задние ноги от опоры. Струве понесло. Он испуганно вскрикнул, Муравьев перегнулся в сторону, успел ухватить повод и, собрав все силы, подтянуть его лошадь к своей.
Струве тяжело дышал и мелко крестился.
К счастью, оставшийся отрезок пути прошли вполне благополучно. Когда они выбрались на противоположный берег, сзади раздалось громкое «ура!». Кричали даже лодочники, подбрасывая вместе с другими свои шапчонки. А проводники-якуты, Афанасий и Семен, одобрительно цокали языками и показывали большие пальцы.
– Надо было и лошадей связать, – сказал Муравьев. – Ну, как, Бернгард Васильевич, едем обратно?
– Благодарю, ваше превосходительство, – хрипло сказал Струве. – Если бы не вы…
– Если бы не моя левая рука, – усмехнулся генерал. – Правой я вряд ли бы тебя удержал. Но ты молодец, не запаниковал.
Это неожиданное товарищеское «ты», не имеющее ничего общего с хамоватым тыканьем начальника подчиненному, взбодрило молодого человека и растрогало чуть не до слез.
Обратный путь был преодолен вообще без сучка и задоринки.
– Готовьте вьючных лошадей к переправе, – приказал Муравьев Аникею Черных, спрыгнув на землю. – Свяжите их в караван, чтоб надежней было.
– Опасно, ваше превосходительство, – возразил Черных. – Одну-двух собьет, и они всех утянут. Люди не справятся.
– Ты так думаешь? – усомнился генерал. Подумал немного и кивнул: – Будь по-твоему. Вяжите попарно и как там еще удобнее.
А сам поспешил к палатке.
2Катрин лежала на жесткой походной кровати, уставясь невидящим взглядом в серое полотно над головой. Элиза сразу, как только уложила подругу, упала на соседнюю кровать и почти мгновенно уснула, а Катрин не могла успокоиться оттого, что, как ей показалось, муж равнодушно отнесся к ее состоянию. Она не понимала причин этой своей разбитости. Да, седло мужское было ей непривычно, но она и в женском никогда не ездила: дома, во Франции, когда скакала по горам, одна или в сопровождении Анри, «седлом» служила обычная попона, которая поначалу натирала ягодицы до коросты, а более интимное место – до такого состояния, что вспомнить о нем без краски смущения было невозможно. Собственно, это состояние и было причиной того, что она сама бросилась в объятия Анри, совершенно не думая о последствиях. Конечно, он ей ужасно нравился, но без этого эротического толчка все бы развивалось гораздо медленнее.
