Исаак Гольдберг - День разгорается
Елена снова улыбнулась.
— Я чуть было, Матвей, не раскисла... Мне стало жутко... От разгрома, от военно-полевых судов... Это покушение... Повешение... Я почувствовала себя, Матвей, слабой, маленькой... А тут мне предстоит начинать работу в новом месте, с новыми людьми... без вас...
Матвей растроганно глядел на девушку. Он перебил ее:
— Там тоже хорошие ребята!.. Непременно хорошие!.. Вы не будете одинокой... А слабость, ну, что же, она прошла, и, значит, все хорошо!..
Спохватившись, что обед стынет, Елена соскочила с места и стала менять тарелки.
— Ешьте, Матвей!.. Может быть, вас на новом месте будут лучше кормить. Плохая я хозяйка!..
Повеселев и ободрившись, Елена после обеда быстро убрала со стола. Ей надо было собирать свои вещи.
Она ушла в комнату укладывать чемодан. Матвей остался один. Он заходил по комнате взад и вперед. Посмотрел на часы, увидел, что время пойти на условленное место и там получить явки для Елены и для себя. Не отрывая девушку от ее занятия, он оделся и крикнул:
— Я ухожу, Елена. Закройте за мною дверь.
Когда Елена осталась одна, она бросила укладывать вещи. Она вышла на кухню, постояла здесь недолго. Потом прошла в комнату, где они с Матвеем работали. Постояла и здесь немного. Она стала бродить по квартирке, словно прощалась с привычными стенами, с привычными вещами. Она впитывала в себя, запоминала каждый уголок здесь. И каждый уголок тут был связан одновременно и с работой и с Матвеем. На каждом шагу, каждая вещь будила какие-нибудь воспоминания. И от этих воспоминаний сладко замирало сердце. И на мгновенье становилось горько.
Горечь предстоящей разлуки с Матвеем с каждой минутой становилась тяжелей. Было больно и непереносимо мириться с неизбежным.
Елена сжала виски руками и глубоко вздохнула. Надо удержаться от слез. Надо быть сильной. Нельзя сдаваться!..
Матвей пришел через час. Лицо его горело от мороза и от волнения. Елена встревоженно подняла на него глаза и, не отдавая себе отчета в том, что делает, бросилась навстречу. Он протянул к ней руки и глубоким от волнения голосом сообщил:
— Томск... Вас и меня!.. Оба в одно место!..
— О!.. — задохнулась Елена от радости. — Матвей... Вместе?!
— Да!.. Да...
57Гайдук шел по живому, свежему следу.
Два филера, работавшие по его указаниям, добрались до какой-то конспирации. Их сводки говорили о частых и почти регулярных посещениях одной квартиры людьми, бывшими на замечании. Оба филера помнили наказ Гайдука искать типографию. И жадность их и их почти собачий нюх подсказывали им, что тут вот что-то наклевывается.
Гайдук сверил их сводки и сам отправился к замеченной квартире. Когда он выяснил жильцов, населяющих двор, и обнаружил, что здесь в числе других живет полицейский пристав. Гайдук чуть было не бросил слежку. Но вдруг он вспомнил случай с семинаристом, вспомнил, как его сконфузил ротмистр, и его осенило: надо непременно искать здесь! Это отвод глаз! Вот тут, наверное, что-то есть!..
Пристава секретно вызвали в охранное и допросили о жильцах, населяющих двор, где он проживает. Пристав рассказал все, что ему было известно о каждом жильце. О чете Прохоровых он отозвался пренебрежительно:
— Жители нестоющие. Он вроде будто недужный. Но жена у него крепкая, интересная такая. А вообще — тихие!
— Тихие? — многозначительно переспросили в охранном и отпустили пристава, наказав ему держать язык за зубами.
Гайдук же усилил слежку за домом.
Когда из ворот вышла женщина с корзинкой, за ней устремился один из филеров. Он ходил за ней на базар, из лавки в лавку, затем вернулся с нею домой. Через некоторое время появился мужчина. Его тоже проследили. И тоже ни к чему: мужчина сходил в лавку и мирно возвратился обратно. Потом женщина опять ходила. Но одновременно с нею вышли из ворот другие жильцы и направились в разные стороны. И филеры растерялись: за кем идти?
Поэтому они упустили момент отъезда Елены и утеряли ее из виду.
Пристав, сосед, заметил, что женщина из флигеля, которая ему так понравилась, дня два не появлялась на улице, обеспокоился и пришел к Матвею.
— У тебя где жена-то твоя? — строго спросил он.
Матвей достал телеграмму и показал ее приставу.
— Тетка захворала? Так... А надолго ли?
— Где же мне знать об этом? — усмехнулся Матвей. — Может, неделю, может, и больше... Тетка — женщина старая. Может, скоро и помрет...
— Так... — недовольно протянул пристав и ушел. Мелькнула у него мысль на всякий случай донести об этом в охранное. Но решил, что не стоит. «Ишь, — подумал он, — какие неотесанные. Вряд ли интерес какой в них охранному выйдет...»
А Гайдук, разбираясь в сводках своих филеров, заметил, что в них перестала мелькать «Блондиночка», и решил проверить сам, почему это. У Гайдука вспыхнули подозрения. Он зажегся азартом охотника. Он отправился самолично на подмогу шпикам.
Матвея он заметил, когда тот выходил из ворот с небольшим тючком. Дав незаметный знак филерам, чтоб они не отходили от ворот, Гайдук двинулся за Матвеем.
Шел Гайдук, сохраняя все предосторожности, чтобы не спугнуть преследуемого. Но Матвей заметил слежку за собой и стал кружить по улицам. Гайдук понял, что жертва его что-то учуяла, оглянулся по сторонам, нет ли где поблизости городового, и решил взять Матвея теперь, не откладывая больше ни минуты.
У Матвея обострились до крайности слух и внимание. Он, не оглядываясь, чуял за собой преследователя, чуял, что тот не отстает и что на этот раз можно легко провалиться. И Матвей шел, сворачивая из улицы в улицу, к определенному месту. Он помнил пустырь, выходящий на две улицы, помнил кривой переулочек, загроможденный ветхими постройками, помнил удобное для бегства место, которое приметил как-то на всякий случай.
Но когда Матвей уже подходил к этому переулочку, Гайдук, уже больше не скрываясь и не таясь, догнал его и хрипло крикнул:
— Стой!.. Стрелять буду!
Матвей резко повернулся, быстро оглядел улицу, на которой нигде не заметил прохожих, кинулся к жандарму и сильно ударил его по правой руке. Гайдук вскрикнул от боли и выронил на снег наган. Матвей нагнулся, ухватился за оружие. Но Гайдук оправился и тоже вцепился в рукоятку нагана.
Они стали бороться молча. Но в молчаливой борьбе их была переполнившая их до краев неугасаемая ярость.
Было мгновенье, когда Гайдук уже почти завладел оружием. Но Матвей собрал все силы и одолел. Рыча и скрежеща зубами, Гайдук боднул Матвея головой в живот и внезапно вцепился в его руку зубами. Матвей, вздрогнув от боли, с силой рванулся и своим браунингом, который до этого не пускал в ход, ударил Гайдука по голове. Жандарм дико закричал:
— Караул!.. Держите!.. Убивают!..
Матвей схватил его наган и стал отступать.
— Пристрелю! — хрипло предупредил он. — Тронешься с места и будешь кричать, застрелю!.. Молчать!..
На улице показались прохожие. Двое с одной стороны, женщина с другой. Женщина, увидев, что человек грозит другому оружием, испуганно закричала. Двое быстро приближались.
Матвей выстрелил в воздух и кинулся бежать.
Он бежал и прислушивался к погоне. Но погони не было. Только жандарм злобно и с отчаяньем в голосе кричал:
— Держите!.. Преступник!.. Держите же!..
Набегу Матвей оглянулся. И то, что он мгновенно увидел, обдало его неожиданной радостью: двое загораживали дорогу жандарму и что-то, громко смеясь, говорили ему оба враз. Жандарм не переставал кричать:
— Держите!..
58Генерал Сидоров переехал в город и стянул туда свой отряд. Депешу за депешей слал он в Петербург, и, наконец, добился: его назначили командующим войсками округа и к нему по военному положению переходила вся власть в губернии.
Поэтому, а еще и по тому, что усмирение восстания считалось почти законченным, Келлеру-Загорянскому предложено было со своим отрядом возвращаться обратно.
В день отхода эшелона графа к нему в вагон явились благодарные жители.
Вел их Суконников-старший, который вошел во вкус всяких депутаций и представительств.
Суконников-старший сказал графу:
— Ваше сиятельство! Примите наше русское спасибо!.. Теперь мы, значит, примаемся за спокойные труды свои на благо родины и государя... И, конечно, без вашей подмоги нам было бы туго... Счастливый вам, ваше сиятельство, путь!..
«Благодарные жители» долго стояли на перроне и смотрели вслед удаляющемуся поезду его сиятельства.
Вслед этому поезду смотрели и дежурный по станции, и стрелочники, и путевые рабочие. Все они смотрели внимательно и неотрывно, словно хотели навсегда запомнить и графа, и его поезд, и то, что с ним приходило и свершалось. И когда поезд проходил последнюю стрелку, у стрелочника было бледное лицо и дрожали руки.
Но стрелочник и все те, у кого в глазах при виде удаляющегося поезда пряталась ненависть и чьи сердца горели местью, сдерживались: в конце поезда прицеплены были две теплушки, в которых его сиятельство, ограждая себя от всяких бед и неожиданностей, вез заложников...
