Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
Встало солнце и деревянная стена сдвинулась с места. Женщины и дети, стоя на берегу гавани, махали платками, провожая защитников земли эллинских богов.
Первые лучи солнца обрисовали в розовой дымке персидскую армаду. Она закрывала весь горизонт. Настал день Саламина, и взошло его солнце. И в горячем потоке его лучей, невидимая для обыкновенных глаз, парила бессмертная Нике, богиня победы, направляющая свой путь от руки Зевса то к одному, то к другому из смертных — туда, куда бог в своей мудрости повелеть изволит.
Глава 38
К северу от Пирея далеко в море уходит квадратный полуостров, подобный каменному седалищу. Кроткие летние волны мелодично плещут в его берега своими пенными гребнями. Сотни и сотни лет назад создала природа сей мыс единственно ради того, чтобы в нужный день Ксеркс мог поставить здесь свой трон и следить с него за битвой при Саламине.
Царь Царей уселся — словно для того, чтобы стать свидетелем драматического представления, разыгранной актёрами морской битвы. Летний день был великолепен. Солнце восходило за спиной Ксеркса, однако тот был не в претензии, ибо задувал лёгкий ветерок. Над троном простирался балдахин из золотой ткани. И Ксеркс сидел под ним, облачённый в боевой панцирь, в новой царской остроконечной тиаре. Иссиня-чёрная борода владыки благоухала ароматами. И он снисходительно и с довольством поглядывал вокруг.
Гидарн разместил Бессмертных по всем сторонам полуострова, и они золочёной стеной щитов, копий и шлемов ограждали Царя Царей.
Возле Ксеркса находился Мардоний, и обоих родственников окружали многочисленные братья, племянники, зятья и шурины. Сиятельное собрание князей блистало золотыми браслетами и почётными цепями. Отражавшиеся от них солнечные лучи попросту ослепляли. Словом, всё вокруг Царя Царей искрилось и сверкало. И Ксеркс со снисходительной благосклонностью наслаждался сим сиянием и блеском. Он был доволен. Впрочем, Царь Царей ещё оплакивал двоих своих братьев, Аброкома и Гиперанта, павших при Фермопилах, ибо Ксеркс питал слабость к своей родне и любил своих многочисленных братьев, племянников и зятьев с шуринами.
Мельком он подумал о том, что придворный ювелир, сопутствовавший царю в походе, сделал новую тиару слишком свободной, и о том, что сорванный Леонидом царский венец во всех отношениях лучше прилегал к голове. Наморщив лоб, Ксеркс попытался чуть сдвинуть тиару вверх, не прикасаясь к ней руками. Но все старания его оказались напрасны: тиара вновь и вновь ложилась царю на самые уши. Наконец с небрежным изяществом владыка подвинул свой венец вверх, прикоснувшись к нему рукой. Однако тиара вновь сползла на царственные уши, и Ксеркс с философским безразличием покорился судьбе.
В общем, в тот день он был спокоен и доволен собой. Погода казалась прекрасной, а вид колоссального флота, протянувшегося бесконечной линией, идущей с севера на запад и охватывающей при этом обоими крыльями греков, наполнял сердце Царя Царей вполне обоснованной гордостью. Ксеркс прекрасно сознавал, что ни одному владыке в мире ещё не удавалось собрать столь великую морскую армаду и сухопутное войско под стать подобному флоту, — только ему, сыну Дария и Царю Царей.
И тут он решил, что не позволит этой чересчур свободной тиаре портить ему настроение. А ещё, что будет сдерживать себя, если в течение дня вдруг произойдёт нечто нежеланное или, хуже того, случится какое-нибудь несчастье. Скажем, один из кораблей не сумеет выполнить свой долг перед его царственными очами. Но царь не разрешит себе тогда вскочить с престола. Один раз он уже позволил себе забыться и поднялся со своего походного трона, когда проклятые греки оказали такое сопротивление его войску при Фермопилах. Впрочем, военно-морской престол был и вместительнее и удобнее, а Ксеркс находился в самом прекрасном расположении духа и не сомневался в победе. Бог персов поможет и ему, и его людям.
Ксеркс уже сидел на троне в течение трёх четвертей часа. Время от времени он заговаривал с Мардонием. Похоже было, что Царь Царей слишком рано явился в театр и занял своё место. Блистательные братья, зятья, шурины и племянники переговаривались шёпотом, следуя правилам придворного этикета. Бессмертные застыли вокруг золотыми изваяниями, демонстрируя могучие и безупречные мышцы, какие не увидишь у телохранителей любого другого царя. Золотые спины панцирей, золочёные щиты и шлемы — всё это превращалось в золотую стену, и весь мыс, на котором расположился Царь Царей, нетрудно было уподобить искрящемуся на солнце огромному ювелирному украшению.
Вдруг царь отметил, что стоявший на западе греческий флот тронулся с места. И все персы тоже увидели это. Крохотным серпиком разворачивались греческие корабли посреди двух огромных крыльев могучей персидской армады. Ксеркс с удивлением качнул головой и тут же понял, что в слишком просторной тиаре этого не следует делать. Однако удивление царя было неподдельным. За кого же принимают себя эти греки?
— Начинается, — молвил Царь Царей и обратился к стоявшему возле него порученцу: — Пошли за моими писцами.
К престолу на животах подползли царские писцы. Шестеро из них с орудиями письма в руках согнулись за спиной Ксеркса над длинными свитками. Они были готовы клинописью изобразить самый подробный отчёт о битве.
— Вни! — проговорил Мардоний, указывая рукой. — Вни, о, царь и мой шурин!
И Ксеркс внял. Летний утренний свет дымкой ещё лежал над поверхностью синего моря, над голубыми изгибами уходящего вдаль берега, над узкими заливчиками, над выдающимися в море, окаймлёнными белой пеной мысами. Трепетная дымка сия мешала видеть всё происходящее вдалеке с равной отчётливостью.
Ксеркс и Мардоний заметили, что греческий и персидский корабли начали схватку.
— Чей это корабль? — вопросил Ксеркс обступивших его полководцев.
Все принялись всматриваться вдаль, однако никто не мог сказать ничего определённого. Это раздосадовало Ксеркса, поскольку не позволяло сделать первую запись. Писцы ожидали, держа перед собой свитки, готовые в любой момент приступить к делу. Битву на море начал афинянин Аминий. Истинно будет заметить, что позже эгинцы оспаривали у него эту честь. Им привиделось, что в ослепившем их солнце возник силуэт богини Афины Паллады, мановением руки пославшей их в битву. Многим из греков показалось, что богиня приказывала им забыть про трусость и не поворачивать назад свои корабли. Охваченные восторгом слышали несказанно прекрасный и звучный голос богини.
Теперь, когда глаза успели привыкнуть к дымке, свету и расстоянию, Ксеркс и Мардоний сумели различить финикийские корабли. Они двигались напротив афинского флота. Ионийцы противостояли лакедемонянам. Вестники, метавшиеся между обоими крыльями персидского флота, известили Царя Царей и князей его о происходящем на море.
Вестники окончили речь, и Ксеркс приказал:
— Писцы, за работу!
После чего, взяв длинные папирусные свитки, писцы приступили к написанию отчёта о битве. Все шестеро писали одно и то же: «Ионяне, верные Царю Царей…»
— А дядюшка Артабан советовал мне ионянам не доверять, — улыбнулся Ксеркс.
«…захватили много греческих кораблей», — записали писцы.
— Запишите, сколько именно, — скомандовал Ксеркс.
И писцы занесли на папирус число — в два раза больше того, что было названо вестниками, — как делали всегда, хотя и помалкивали об этом.
— Имена навархов-ионян! — приказал Ксеркс. — Теоместор, сын Андродама и Филак, сын Гистая, оба самосцы.
Писцы скрипели своими орудиями. Они торопливо покрывали клинописью длинные свитки.
— Отважные и верные ионяне, — похвалил отличившихся подданных Ксеркс. — Надо будет назначить Теоместора царём Самоса и дать землю Филаку. И пусть оба получат титул оросанга. Потом я дам Теоместору четыре широких браслета, а Филак получит два. Записывайте, писцы!
И те бойко занесли на папирус назначенные победителям награды. Однако за спиной Мардония старший чиновник службы новостей уже шептал:
— Сиятельный Мардоний! Верны оказались не все ионяне. Некоторые из кораблей, судя по всему, сразу же перешли на сторону греков. Среди ионян нашлись изменники!
— Имена предводителей? — свирепо бросил Мардоний, и глава службы новостей немедленно назвал таковых.
Хмурясь, Мардоний принялся шептать на ухо Царю Царей весть об измене ионян.
— Это невозможно! Не верю! — возмутился Ксеркс.
Чтобы лучше видеть, он прищурился, обратив взгляд в ту сторону, где в редеющей дымке двигались корабли ионян.
И с гневом бросил писцам, решившим, что Царь Царей хочет сделать новую запись, и оттого обратившимся в слух, вытянув шеи:
— Записывать нечего.
Тем временем битва вспыхнула на всём просторе Саламинского пролива, вспыхнула в буквальном смысле этого слова. Повсюду летали пущенные из катапульт горящие стрелы с ветошью, обмакнутой в серу и масло. Там и сям с обеих сторон загорались триеры. Чистый, золотой и лазурный день скрывал пламя от глаз; огонь был почти невидим, и лишь клубы чёрного дыма свидетельствовали о пожаре. Корабли сталкивались друг с другом. Бронзовые тараны пронзали борта. Получившие пробоины суда переворачивались.
