Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий
Выбор Тиберия пал на него потому, что Силий в беседе со знакомыми сказал, что если бы не его решительные действия на Рейне, то Верхнее войско соединилось бы с Нижним, вся эта громада, состоящая из голодных и озлобленных людей (прекрасно владеющих оружием) пошла бы на Рим, и у Тиберия сейчас не было бы императорской власти. Это, собственно говоря, была чистая правда, и Силий знал, что все это понимают, поэтому и не осторожничал. Да и сказано было не от злости, а скорее из обычного бахвальства пожилого воина за чашей доброго вина. Но кто-то донес Сеяну, тот прибежал, дрожа от радости, к Тиберию — и Тиберий пришел в бешенство. Мятеж на Рейне — это была его незаживающая болячка. Ведь сенат и народ тогда требовали от Тиберия, чтобы он лично отправился на Рейн — а он поручал столь важное дело Германику. И Германика до сих пор называли спасителем Тиберия и государства.
Итак, причина была. Нашелся и повод для конкретного обвинения. Незадолго до этого Силий, командуя все теми же легионами, подавил восстание в Галлии, при этом получилось так, что его солдаты вместе с имуществом восставших грабили и имущество добропорядочных граждан. И Силий, противодействуя грабежам, организовал специальные отряды, которые разгоняли грабителей. А поскольку сражаться приходилось со своими, то за это отрядам полагалась дополнительная плата. Государство денег не выделило, и Силий платил из собственного кармана. Его привлекли к суду и обвинили в государственной измене. Военачальник, подкупающий своих солдат, — ну разве не подозрительно? (При этом забывалось, что Пизон, например, от таких обвинений отвертелся с легкостью и едва ли не в заслугу себе их обратил.)
Силий был умным человеком. А долгая жизнь военного, полная опасностей, сделала его совершенно бесстрашным. В сенате он спокойно выслушал все абсурдные обвинения, не меняя гордой позы и не оправдываясь. Потом, когда обвинители замолкли, сбитые с толку его гордым молчанием, он заговорил — громко и отчетливо, так, чтобы всем было хорошо слышно:
— Все, что я здесь услышал, господа сенаторы, — полный бред, и вы сами это понимаете. Обвинять меня в измене! Меня, который в свое время вместе с Германиком спас империю! Я догадываюсь, зачем меня судят. И приговор ваш мне известен заранее. Так вот что, господа сенаторы. Если кто и приговорит меня к смерти, то это буду я сам! На ваш приговор мне глубоко плевать — так и передайте вот этому старому пакостнику, которого я и по имени не хочу называть! — И Силий небрежно указал пальцем на Тиберия, сидевшего на своем обычном месте на верхней скамье и хватавшего ртом воздух.
В сенате поднялся страшный шум. Все повскакивали на ноги, вопили, грозили Силию кулаками, но он, не обращая внимания больше ни на кого, сошел с трибуны и направился к выходу. Он держался с таким достоинством, что стража не посмела его задержать.
Придя домой, Силий попрощался с семьей и друзьями, вошел в спальню и убил себя мечом.
История эта стала известна всему Риму. Многие граждане гордились Силием, но с грустью говорили, что хотя по неправедному правосудию был нанесен удар, но победил все-таки Тиберий. Судя по всему, он и дальше будет одерживать одну победу за другой — десятками и сотнями, и ничего другого ожидать не следует. Справедливость умерла, из законов остались лишь те, что служат оружием Тиберию. Похороны Силия (его разрешено было похоронить по обычаю, хотя сенат посмертно и признал его изменником) собрали множество народа, но никаких волнений или протестов не получилось.
Тиберий и злился на себя, что допустил оплошность, выбрав такого неудобного противника, и в то же время чувствовал неловкость — что с ним все еще происходило после некоторых, особо грязных дел (он и после смерти Германика испытывал слабые угрызения совести). Но Сеян его всячески утешал, говоря, что главное — уничтожить врагов, а какими средствами, не имеет значения.
— Меня всю жизнь не любили, Сеян, мой друг, — жаловался Тиберий в часы долгих задушевных бесед, — Когда я принял власть, то первое, что бросилось мне в глаза, — это восторженные толпы, что меня приветствовали. Понимаешь, я ощутил, как это приятно, когда тебя так приветствуют. Но, к сожалению, мой дорогой друг, приходится — для их же блага — быть жестоким. И любовь их проходит. Она уже прошла! Они вспомнили, что всегда не любили меня, Сеян!
— А зачем тебе их любовь, цезарь? — недоумевал Сеян. — То, что тебе нужно, — это их страх. Всеобщий страх! Пусть они хоть целыми ночами не спят от ненависти, главное, чтобы боялись! Каждую минуту, каждую секунду чтобы помнили об этом страхе перед тобой. Поверь мне, цезарь, это гораздо лучше какой-то любви и куда приятнее. Любовь коротка и изменчива, она капризна и у каждого возникает по-своему, если вообще возникает. А страх вечен, как скала, как шрам на теле, — и у всех он одинаков!
Такие уговоры хорошо действовали на Тиберия: он успокаивался и чувствовал себя полным сил и готовым к борьбе. И он был благодарен Сеяну.
Тот был просто незаменимым человеком, единственным, от которого у Тиберия не было никаких тайн. Даже про Випсанию Сеян знал — сам догадался каким-то образом, почувствовал. И относился к этой слабости своего хозяина с уважением — если про Сеяна можно было сказать, что он способен испытывать уважение к чему бы то ни было.
Он понимал и другие слабости Тиберия и потакал им. Кому еще мог Тиберий поручить заботу об удовлетворении своих желаний, кроме Сеяна, — и знать, что все останется в секрете? А желания с возрастом не угасали — наоборот, становились все прихотливее.
В подвале дворца Сеян оборудовал специальную комнату, снабженную потайным выходом в густой сад. Называл ее «комнатой наслаждений», что соответствовало истине лишь отчасти, так как наслаждения в ней получал один Тиберий, но не его многочисленные жертвы.
Сеян доставлял туда и девочек и мальчиков. Иногда женщин, причем обязательно хрупких и плоскогрудых, так как женская пышность у Тиберия вызывала отвращение. Мужчин в тайной комнате не бывало после одного случая. Тогда Сеян послал на утеху хозяину молодого смуглокожего раба-сирийца. Тиберий находился в «комнате наслаждений» один, и раб зашел туда как бы с целью прибраться и унести со стола грязную посуду. Через некоторое время Сеяну доложили, что Тиберий вышел из комнаты в разгневанном состоянии и отправился к себе в спальню, в дальний конец дворца. Сеян осмотрел покинутое хозяином помещение и обнаружил там задушенного сирийца, причем задушенного так зверски, что голова его, когда выносили труп, болталась на переломанных шейных позвонках. Для себя Сеян сделал вывод, что ко взрослым мужчинам Тиберий охладел. Он не постеснялся уточнить свою догадку, воспользовавшись как-то хорошим настроением Тиберия, — и она подтвердилась. С тех пор мужское племя платило императору мальчиками, только мальчиками, и не старше десяти лет. Их люди Сеяна ловили повсюду.
Бывало по-разному. Некоторые не выдерживали ужаса и унижения, теряли сознание, только завидев голого старика с выпученными от вожделения глазами и прыщавым лицом. Такие чересчур нежные дети, как мальчики, так и девочки, поначалу заставляли Тиберия просто пылать от страсти, но потом ему приелось — наскучило играть с бесчувственными телами. Жертва должна плакать, Сопротивляться или отдаваться с готовностью — тогда она приносит удовольствие. А не лежать с гусиной кожей, закатив глаза и пуская слюни! С теми, кому особенно сильно не нравилось в «комнате наслаждений», приходилось поступать согласно обстоятельствам. Мальчик или девочка, оправившись от шока, могли, выпущенные на свободу, стать источниками нежелательной информации. Таких Сеян безошибочно определял и лично закалывал ножом, никому не доверяя этой важной операции, а потом трупик отплывал вниз по Тибру. Были дети, которые соглашались тем охотнее, чем больше им обещалось денег. Но это были, как правило, дети, которых уже кто-то успел развратить. На их молчание можно было положиться, но как партнеры они Тиберия не удовлетворяли — он любил быть первым.
Но были и другие — подобные редким алмазам в песке. Дети, жаждавшие быть испорченными, пусть Даже и таким страшным стариком, как Тиберий. Им даже нравилось, что он страшный, бесстыдный и к тому же император. Этих Сеян по приказу Тиберия оставлял при дворце — для них устраивались в подвалах все новые помещения, где им предстояло жить, посвятив себя одной цели — служению императорской похоти. Их Тиберий любовно назвал «спинтриями» — изобретателями наслаждений.
Все, разумеется, держалось в строжайшей тайне. О ночных развлечениях императора и поставке живого товара знали лишь Сеян, несколько его помощников да телохранители-батавы, которым, говоря по правде, было все равно, чем занимается их повелитель, ведь Тиберий был для них полубогом, а условностей морали для полубогов и богов не существует.
