Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи
А уж Беатриса Виллафуэрте – я не понимал ни словечка из того, что она щебетала, но, боже мой, до чего ж красивая женщина! («Отличный выбор!» – с опозданием мысленно поздравил я своего старого хозяина.) Но теперь гораздо важнее было то, что она по-матерински любила Марчеллу, намного сильнее ее настоящей матери. У меня аж слезы на глаза наворачивались всякий раз, когда она обнимала Марчеллу за плечи, а такое случалось частенько, хотя Беатрисе и приходилось делить ее с Санто. А рядом шагала Жозефа, девчонка с полными губками и острым язычком между ними.
Оно было недлинным, завещание, я имею в виду. Марчелла перевела его для них на испанский, а потом они устроили я стоящее пиршество из тарелки черствого хлеба с прогорк ль маслом, как будто им подали лосося в сметане и устриц с ope ди. Мы проговорили до поздней ночи.
Жозефа, которая, такое впечатление, знала все обо в сообщила, что по испанским законам женщина имеет та же право наследования, как и мужчина.
Выходит, Мингуилло не сможет оспорить завещание, во всяком случае, не в Арекипе. Все серебряные рудники, дом, семейный склад – отныне все это по праву принадлежало Марчелле.
Марчелла быстро проговорила:
– Все, что достанется мне, достанется всем нам. Ведь мы – одна семья.
Но для начала нам был нужен адвокат, чтобы доказать это властям.
Адвокат стоит денег. А у нас – теперь и я присоединился к ним – их не было.
Они едва могли прокормить себя. Любовь согревала их своим теплом, но она не может разогреть сковородку, верно?
Жозефа – да-да, ее имя следовало произносить именно так – Хр-жр-жж-зефф-фа – предложила нам:
– Продайте меня. Получите три, или четыре, или даже пять сотен песо. С такими деньгами можно купить лучшего адвоката в городе, даже Хуана Пио де Тристана-и-Москозо. А уж он добьется сатисфакции от брата.
– Я никогда не смогу продать тебя! – вскричала Марчелла и прижала маленькую samba к груди. С ее стороны это было очень мило.
– Очень может быть, – весьма довольная, ответила Жозефа, – но вы можете продать меня каким-нибудь людям из Куско за немножко-немножко денег. А потом я убегу от них и вернусь к вам. Такое случается постоянно.
При мысли об этом у всех расширились глаза.
Когда я поднялся, чтобы уходить, молодой Фернандо спросил:
– Куда вы идете, Джанни? Теперь это ваш дом.
Марчелла уже подскочила и сооружала мне постель из одеял у очага.
«Да, пусть-ка Мингуилло поломает голову, – подумал я, – где я и что со мной».
Все вышло так, как задумала Жозефа. Мы продали ее за четыре сотни песо одному купцу из Куско, который возвращался назад с караваном из десяти осликов, нагруженных лучшим бренди Арекипы. Мне было жалко отпускать ее, и еще мне не понравились взгляды, которые то и дело бросал на нее купец.
Но с такими деньжищами у нас и вправду появилась надежда нанять одного из самых умных и богатых людей в Арекипе, Хуана Пио де Тристана-и-Москозо, как и предлагала Жозефа. К тому времени, как его сиятельство согласился уделить нам четверть часа своего драгоценного времени, Жозефа уже воротилась к нам, со своими мягкими черными глазами, кудрявыми волосами и умением наполнять комнату уютом и комфортом. Да, эта Жозефа тоже была красавицей. Ни одна служанка в Венеции не могла с ней сравниться.
Мне показалось, что по меньшей мере один из этих мягких черных глаз ласково посмотрел на меня.
Марчелла Фазан
Говорили, он стоит миллион песо. В Арекипе такими состояниями обладали разве что семейства Тристанов и Гойенече. Я боялась, что им не нужны ни наши жалкие гроши, ни наше пустяковое дело. Но Санто настаивал, что только такие люди знают, как правильно оспорить или доказать истинность завещания, а потом и распорядиться им.
Именно Жозефа предложила отдать Хуану Пио де Тристану-и-Москозо не только наши песо, но и маленькую картину Мантеньи с изображением святого Себастьяна из моего приданого. На следующее утро Фернандо отнес картину, завернутую в шаль, в резиденцию Тристанов. Он не стал торговаться насчет цены, оставив маленький светоносный холст говорить за себя, что у нею получилось намного лучше, чем у Фернандо.
А завещание мы передали Хуану Пио де Тристану через Джанни, одетого в платье венецианского камердинера. Мы научили Джанни, что он должен сказать, будто прибыл по поручению «наследника великого Фернандо Фазана», и это непременно откроет перед ним двери особняка.
И если дворецкий Хуана Пио де Тристана-и-Москозо счел Джанни, с его ломаным испанским, посланцем Мингуилло, в том не было нашей вины.
Джанни дель Бокколе
– Tragado сото media de cartero, – сказала мне Жозефа. – Все в порядке. Все хорошо.
Это означало «проглотил, как чулок почтальона». Уж столько-то по-испански я разумел. Так испанцы отзываются о тех, кто влюбился без памяти.
Она поняла все раньше меня. Она пришла в мое гнездышко у очага в ночь того дня, когда я убедил Хуана Пио де Тристана-и-Москозо взяться за наше дело, и накрыла меня своим платьем, и проглотила, как чулок почтальона.
Доктор Санто Альдобрандини
Не прошло и недели, как Хуан Пио де Тристану-и-Москозо вошел в наши комнаты, размахивая документом с большой печатью. Улыбка его увяла в сомнениях, когда он обвел взглядом наше убогое убранство, но гордость быстро заставила его взять себя в руки. Потому как он выиграл наше дело: с помощью венецианского завещания он доказал, что Марчелла является законной наследницей своего отца.
Друг Пио Тристана, управляющий,[173] отправил солдат вышвырнуть Мингуилло прочь из фамильного особняка. Не успели солдаты ступить на дорогу, ведущую к Casa Fasan, как Жозефа, к которой все окрестные слухи слетались, как на крыльях, бросила стирку и поспешила туда, дабы насладиться спектаклем в компании таких же недоброжелателей. Запыхавшаяся Жозефа вскоре вернулась и сообщила нам, что двое офицеров выволокли Мингуилло из дома, закинули его на повозку, шлепнули лошадь по крупу, и та потрусила в сторону tambo.
Жозефа рассказывала:
– Он все время орал как резаный: «Моя сестра умерла!» А офицеры ответили ему: «Если вы и дальше станете угрожать ей убийством, то окажетесь в тюрьме, а не в публичном доме!» И им пришлось взять вторую повозку, чтобы увезти из дома все его костюмы.
На следующий день Беатриса и Фернандо вернулись в свой прежний дом. Мы с презрением отвергли паланкины и отправились в особняк пешком, а вдоль тротуаров выстроились жители, провожавшие нас дружными аплодисментами и криками одобрения. Было так трогательно наблюдать, как Беатриса обнимала своих плачущих слуг, трогала пухлыми ручками свои любимые занавески и открывала дверцы шкафов, заглядывая внутрь и принюхиваясь. В сундуке на чердаке мы нашли все ее старые платья, аккуратно и бережно переложенные бумагой. Это экономка спрятала их там, надеясь на то, что ее хозяйка когда-нибудь вновь вернется домой.
И хотя мы приняли самое деятельное участие в процессе счастливого возвращения в особняк, мы с Марчеллой не остались в Casa Fasan. Мы вернулись в свои жалкие комнатки. Нам более ничего не было нужно, и, говоря по правде, мы боялись покидать их. Они стали для нас чем-то вроде благословенного убежища. Мы уже решили, что если и переедем отсюда, то только туда, где было наше настоящее место и куда звали нас сердца – в Старый Свет, в Венецию.
В восторге от своей победы, Хуан Пио де Тристан-и-Москозо уже поговаривал о том, чтобы представлять наши интересы в Венеции, потому что аппетит приходит во время еды, чтовполне естественно. Но мы не сомневались, что разберемся в ситуации и установим правых и виноватых без привлечения громкоголосого и велеречивого перуанского адвоката.
Тем временем между Кадисом и Арекипой началась оживленная переписке. Сесилия Корнаро предложила нам селиться в ее дом в Мираколи, чтобы не повергать мою новую тещу и золовку в шок своим неожиданным прибытием. Марчелла была слишком добра, чтобы говорить об этом, но мы оба не питали особых надежд на то, что Доната и Амалия с распростертыми объятиями примут меня в свою семью. Им скормили ложь, будто я домогался Амалии, стремясь стать ее любовником. Сама же Амалия и не подозревала о том, что не кто иной, как я, спас ее от яда, который Мингуилло регулярно подмешивал ей в еду и питье. Кроме того, она была Фоскарини, и родословная ее надменных предков насчитывала уже восемь поколений. Вряд ли она будет в восторге, увидев во главе своего стола скромного и смиренного лекаря.
Марчелла настойчиво уверяла меня в том, что не испытывает к Амалии ничего, кроме сестринских чувств. Но контесса, вольно или невольно, принимала участие в заговоре, который едва не погубил нашу любовь. И как могла Марчелла после этого мирно и радостно проживать с ней под одной крышей? Кроме того, не следовало забывать о маленьких дочерях Мингуилло: им с детства внушали, что их тетка сумасшедшая. Я тосковал о Венеции, но при этом отнюдь не спешил превращаться в обитателя Палаццо Эспаньол, где меня прилюдно унизили и где я вполне мог ожидать повторения столь печального опыта.
![Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи [HL]](/uploads/posts/books/159613/159613.jpg)
