Георг Эберс - Император
Селена принесла много жертв своим близким, и последний приход в мастерскую навсегда остался в ее памяти; а Христос подвергся поруганию и пролил кровь за своих. И кто была она в сравнении с ним, сыном Божиим?
Его образ был мил ее сердцу, и она не уставала расспрашивать о его судьбе, о его словах и деяниях, и для нее незаметно наступил день, когда она оказалась подготовленной к тому, чтобы принять с искренним, пламенным влечением учение Христа.
Вместе с верой она приобрела и сознание своей вины, которое было чуждо ей до сих пор.
Она работала из гордости и страха и никогда не трудилась из любви; она эгоистично отбросила от себя священный дар жизни, не задавая себе вопроса, что станется с теми, о которых она была обязана заботиться. Она проклинала свою родную сестру, нуждавшуюся в ее помощи и любви, и друга своего детства Поллукса и бесчисленное множество раз осыпала проклятиями сильных мира сего. Все это она горько чувствовала теперь со свойственной ее характеру серьезностью, но ее успокаивала весть, что существует некто, искупивший мир и принимающий на себя грехи каждого кающегося грешника.
Когда Селена высказала вдове свое желание сделаться христианкой, Анна привела к ней епископа Евмена.
Он сам вызвался руководить наставлением девушки в вере и нашел в ней ревностную ученицу.
Подобно серому, засохшему соцветию, которое, будучи опущено в воду, распускается и превращается во множество свежих цветков, развернулось и ее преждевременно увядшее сердце. Она нетерпеливо желала полного выздоровления, чтобы, подобно Анне, ухаживать за больными и показать на деле ту любовь, которой Христос требует от своих верных.
В новой вере ее в особенности радовало то, что эта вера обещала блаженство не богачам, а кающимся и жаждущим прощения, несчастным, бедным и страждущим, на которых она смотрела как на людей, принадлежащих как бы к одному с ней семейству.
Ее энергичная натура не довольствовалась добрыми намерениями, а стремилась осуществить их на деле. В Безе она могла начать свою деятельность вместе с Анной, и эта мысль облегчала ей разлуку с Александрией.
Попутный ветер, дувший к югу, благополучно принес путников к месту назначения.
Через два дня после их отплытия Антиной снова пробрался в сад Павлины. Он подошел к домику Анны, но напрасно искал глазами Марию.
Путь был свободен.
Отсутствие Марии должно было обрадовать его, но он встревожился.
Его сердце сильно билось; он думал, что, может быть, ему удастся сегодня застать Селену одну.
Не постучавшись, он отворил дверь, но не решился переступить через порог, потому что в первой комнате стоял какой-то незнакомый мужчина.
Это был столяр-христианин, семейству которого Павлина предоставила домик. Он спросил Антиноя, что ему нужно.
— Дома ли госпожа Анна? — пробормотал вифинец.
— Не живет больше здесь.
— А ее приемная дочь, Селена?
— Отправилась вместе с нею в Верхний Египет. У тебя есть до них какое-нибудь дело?
— Нет, — ответил юноша в смущении. — Когда они уехали?
— Третьего дня.
— И не вернутся?
— В ближайшие годы, наверно, нет. Впоследствии — может быть, если Богу будет угодно.
Антиной беспрепятственно вышел из сада по широкой средней аллее.
Он был бледен и чувствовал себя как странник в пустыне, увидевший, что источник, водою которого он надеялся утолить жажду, завален камнями.
В первый свободный час следующего дня юноша снова постучался в дверь жилища столяра, чтобы спросить, в каком месте Верхнего Египта намеревались высадиться переселенцы, и ремесленник ответил откровенно:
— В Безе.
Антиной всегда был мечтателем, но Адриан еще никогда не видел его таким рассеянным, таким вялым и задумчивым, как в это время.
Когда он пытался пробудить его от рассеянности и заставить быть бодрее, любимец смотрел на него умоляющим взглядом и употреблял все усилия к тому, чтобы угодить своему господину и принять более веселый вид, но это ему удавалось лишь на короткое время.
Даже на охотах в Ливийской пустыне, которые несколько раз устраивал император, Антиной оставался вялым и безучастным к этим удовольствиям, которым он в другое время предавался с радостью и искусством.
Император оставался в Александрии дольше, чем в других городах, и теперь чувствовал себя утомленным празднествами и пиршествами, словесными битвами с членами ученой коллегии Музея, сношениями с восторженными мистиками, истолкователями знамений, астрологами и шарлатанами, которыми кишел этот город. Короткие аудиенции, которые он давал вождям разных религиозных общин, и посещения мастерских этого трудолюбивого промышленного центра тоже начали его утомлять.
Однажды император объявил, что намерен посетить южные округа Нильской долины.
Об этой милости просили его жрецы туземных египетских богов, и не только его любознательность и страсть к путешествиям, но также и государственные соображения побуждали его исполнить желание жреческой касты, в особенности влиятельной в этой богатой и важной провинции.
Перспектива увидеть собственными глазами относящиеся к временам фараонов чудеса, которые привлекали столь многих путешественников, веселила его; и хорошее настроение его духа усилилось, когда он заметил, какое оживляющее действие произвело его намерение на Антиноя.
В последние недели ничто ни в малейшей степени не радовало любимца.
Поклонение, которым осаждали его знатные александрийки с не меньшею навязчивостью, чем римские женщины, опротивело ему. На пиру он оказывался молчаливым сотрапезником, соседство с которым никого не веселило.
Даже самые блистательные и возбуждающие зрелища в цирке, самые прекрасные ристалища на ипподроме почти не привлекали его взора.
Прежде он охотно и внимательно смотрел пьесы Менандра и его подражателей — Алексида, Аполлодора и Посидиппа155, теперь же при представлении их он устремлял глаза в пустое пространство и думал о Селене.
Перспектива добраться до тех мест, где находилась она, сильно взволновала Антиноя и оживляла его угасавшую любовь к жизни. Он снова надеялся, а кто видит сияние света в будущем, для того и настоящее перестает казаться мрачным.
Адриан радовался этой перемене в своем любимце и велел ускорить приготовления к отъезду.
Однако же прошли месяцы, прежде чем он смог отправиться в свое путешествие.
Сначала его заботила новая колонизация Ливии, опустевшей вследствие восстания евреев. Затем нужно было отдать распоряжение относительно устройства новых почтовых дорог, которые должны были соединить теснее одну часть империи с другой. Наконец ему пришлось дожидаться формального согласия сената на новые постановления о наследовании жалованного права гражданства.
Правда, в этом согласии нечего было сомневаться, но императору было важно, чтобы его распоряжение поскорее вступило в законную силу.
При посещениях Музея Адриан осведомлялся о положении отдельных членов его ученой коллегии и выработал теперь постановления, посредством которых предполагалось снять с трудолюбивых исследователей заботы о насущных потребностях обыденной жизни.
Он обратил также внимание и на положение престарелых учителей и воспитателей юношества и старался улучшить его.
Когда Сабина говорила ему, какие большие расходы вызовут эти новые меры, он возражал:
— Мы не даем умереть с голоду ветеранам, которые отдают свою жизнь в распоряжение государства. Почему же должны пропадать в нужде те, которые работают для него умом? Что мы должны ставить выше: силу и богатство или же умственные сокровища? Чем труднее мне как императору отвечать на этот вопрос, тем решительнее я чувствую себя обязанным мерить должностных лиц, воинов и престарелых учителей одной и той же меркой.
И сами александрийцы тоже задерживали Адриана разными новыми знаками своего почтения. Они возвели его в звание божества, посвятили ему храм и устраивали в честь его празднества за празднествами, несомненно для того, чтобы расположить его в пользу города и выразить свою радость и гордость по поводу его продолжительного пребывания в Александрии. Но наряду с этим здесь существовал и другой мотив: александрийские граждане, жадные до всяких удовольствий, с радостью воспользовались случаем потешить себя и предаваться всевозможным изысканным наслаждениям. Таким образом, императорское посещение поглотило много миллионов, и Адриан, который не оставлял ничего не исследованным, сумел собрать сведения об израсходованных городом суммах и порицал легкомыслие расточительных гостеприимцев.
Впоследствии, полный признательности, он писал своему зятю Сервиану о богатстве и трудолюбии александрийцев156. Он расхваливал в них то, что между ними никто не шатается праздно. Одни изготовляют стекло, другие — папирусы, третьи — полотно, и каждый из этих неутомимых людей, говорил он, занимается каким-нибудь ремеслом. Даже подагрики, хирагрики и слепцы ищут и находят здесь занятия. Однако же он называет александрийцев народом строптивым, беспорядочным, с острым и злым языком, который не щадил ни Вера, ни Антиноя. О евреях, христианах и почитателях Сераписа он говорит в этом письме, что они вместо олимпийских богов поклоняются только одному богу. Но, утверждая относительно христиан, что они чтут Сераписа, Адриан разумеет под этим то, что они держатся учения о продолжении жизни души после смерти.
