Алексей Разин - Изяслав
— Какое?
— Не знаю. Кажись, на столе лежит!
Чудин не умел читать, потому, прихватив письмо с собой, он вернулся в Киев. Письмо это было невелико, Вышата написал на куске пергамента только несколько слов:
«Пошли, князь, на моё место нового тысяцкого. Я поступил на службу к другому».
Известие это явилось неожиданностью на Княжьем дворе, даже загадкой, которую никто не мог разгадать. Что случилось с Вышатой? Куда он девался? Неужели его схватил Болеслав и предал смерти? А может быть, он сам добровольно пристал к королю? Всё это было необъяснимо.
Случай этот вызвал новые осложнения, и срок, назначенный для начала войны с польским королём, пришлось отложить. Но эта неизвестность продолжалась недолго…
IX. Неодинаковая судьба
Была поздняя, тёплая и ветреная осень. Болеслав держал свои войска в лагере. Неудовольствие воинов росло с каждым днём, и если не случился бунт, то только благодаря тому, что Болеслав обещал войскам устроить их зимой на удобных квартирах. Куда он хотел их вести — никому не было известно. Он, во-первых, ожидал помощи из Кракова, но вместо этого получал невесёлые известия. Во-вторых, там сетовали на долгое отсутствие короля, вообще на правительство и на якобы слабую оборону страны и, разумеется, как им казалось, на весёлую жизнь короля в далёкой Руси. Самолюбивое панство волновалось, но на это Болеслав мало обращал внимания. Сетовало и духовенство, возмущаясь той якобы лёгкой жизнью, какую король вёл вдали от отечества.
Но ни тех, ни других Болеслав не посвящал в свои замыслы. Напротив, он их скрывал от них, так как не ожидал с этой стороны ни совета, ни помощи.
Отношения короля к шляхте и обуздание её гордости приобретало ему врагов в совете и в сенате. Но этой неприязни Болеслав нисколько не боялся; он всегда умел кого надо усмирить.
Когда сделалось известным, что Изяслав открыто посягает на жизнь короля и что он намеревается выставить против него вооружённую рать, путь, который избрал сам польский король, был уже начертан. Придёт ли помощь или нет, но он решил покончить с Изяславом, занять Киев и венчаться на княжение. Затем, оставив наместника на русском столе, с собственными, а также русскими войсками двинуться в Краков и там положить конец неудовольствию и бунту шляхты.
Это был смелый план — в духе Болеслава. Для него он не представлял никаких затруднений, тем более что он имел за собою всю Русь.
Решившись на это, он держал свой обоз наготове и только ждал подкрепления из Кракова. Правда, до него доходили вести, как отдалённое эхо, что это подкрепление выслано и что во главе войск стоит молодой, но гордый и стремящийся к славе воевода Сетих, который позже, при Владиславе, добился власти и удовлетворил свою гордость. Некоторые говорили, что вместо подкрепления к Болеславу едет только посольство. Из-за этой неуверенности приходилось ждать, пока вопрос не выяснится.
Поздняя осень заканчивалась в тоскливом ожидании и различных сомнениях. Именно в это время, однажды утром, на детинец Красного двора въехал рыцарь с конным отрядом и приказал доложить о себе королю.
Его впустили. Рыцарь этот имел продолжительную аудиенцию у короля.
Но кто он был?
Его никто не знал.
Ни он сам, ни его свита не объявили его имя. Он пробыл у короля несколько часов; нерассёдланная лошадь ожидала его у крыльца. Наконец он вышел, отроки подвели ему коня, подержали стремена, и он, вскочив в седло, немедленно уехал с Красного двора. Отряд, сопровождавший его, двинулся за ним.
После этого разговора с неизвестным рыцарем Болеслав остался один и долго сидел, подпёрши рукою голову, в глубокой задумчивости. Все догадывались, что этот таинственный рыцарь, внезапно явившийся и уехавший с Красного двора, был не кто иной, как польский посол. Некоторые из отроков подслушали людей из его свиты, которые говорили между собою по-польски, но ничего не узнали, и никто не был уверен, что это был посол. По-видимому, разговор, который он имел с королём, был чрезвычайно важен, потому что король после его отъезда был глубоко озабочен и опечален.
Прошёл час после отъезда незнакомого рыцаря, а Болеслав продолжал сидеть на том же месте и в том же положении. На его лице видна была печаль, на глазах блестели слёзы.
Приближался момент, когда он по обыкновению уезжал в лагерь, но, по-видимому, король забыл об этом, зато не забыл Болех. Он вошёл тихо в комнату, в которой сидел король, чтобы напомнить ему. Дверь скрипнула, Болеслав оживился, поднял голову, точно кто его разбудил.
— А, это ты, Болех?
— Я. Пора ехать в обоз.
Они встретились взглядом. Болех был удивлён внезапной переменой, какую заметил на лице короля.
— Наконец я дождался посла, — сказал он, глядя в упор на Болеха.
— А! Значит, это был посол? — переспросил Болех.
— Да, посол, от Сетиха и епископа!
Наступило молчание, во время которого король грозно сдвинул брови.
— Но прежде, чем он вернётся туда, я буду там, хотя бы только затем, чтобы посчитаться с гордою шляхтою и наказать слепцов за то, что они не видят будущности Польши и отворачивают свои откормленные морды.
Болеслав дрожал от гнева.
— Ну, а помощь? — робко спросил Болех.
Лицо короля исказилось горькой улыбкой.
— Нет, видно, эту помощь мне придётся добывать саблей. Говорят, я нужен дома. Конечно, им нужен король под боком, чтобы исполнять их приказания. Но я хочу быть королём для Польши, думать о её величии, её будущем, славе, но не о воеводах, которые заботятся только о своих уделах… Прикажи, чтобы всё было готово, — прибавил он после минутного молчания. — Мы тотчас едем в обоз.
Болех ушёл. Король крепко призадумался:
«Говорят, что у нас есть свои дела, а ты, король, караулишь Русь, чтобы не упустить её. Но от твоего отсутствия Польша страдает, страдает твоя слава, твоя совесть. Слепцы! Указывать дорогу мне! Я сам желаю вести всех на одном поводу — к счастью. Но как им объяснить, что, сидя на Руси, я наблюдаю за Польшей? Я приобрёл там друзей, где были одни враги, и они ещё спрашивают — для чего нам Русь? Разве это не одно и то же, если б кто спросил: „Зачем тебе брат или сестра?“ Русь и Польша нужны друг другу. Нас без Руси съедят немцы, а без нас эту же Русь уничтожат князьки, поселившиеся среди их полей и садов. Нам нужно быть вместе. Я нуждаюсь в Руси, нуждаюсь в расположении народа и в его силе, чтобы соединить все силы и составить одно целое. Это великая сила, только она могла бы отразить немецкую наглость, напор, которые рано или поздно уничтожат нас. И наши глупцы ещё унижают меня за то, что я сижу здесь».
И он закрыл лицо рукой, меж тем как мысли роились в голове, вызывая всевозможные картины будущего.
«Да, потому, что я сижу здесь, они зовут меня к себе, зовут, как бездельника, отлынивающего от работы. Они обижаются, что моя рука жмёт их… Ну да, жмёт. Эта рука хотела уничтожить вас, потому что вы — всё равно что сгнившее дерево, в котором завелись черви. Правда, рука моя жмёт вас, но эта же рука создаёт могущество государства и соединит разбежавшихся во все стороны „животных“. Я всё равно что мельник, желаю устроить на быстром потоке свою мельницу, сдержать воду и поставить ей неопреодолимую преграду. Знайте же, я поставлю вашей гордости и самоволию предел… который вы воспринимаете как давление. Да, я жму, как каменщик, строящий дом: он прижимает кирпич к кирпичу, чтобы строение было крепким… чтобы оно не развалилось…»
Прошло несколько дней после отъезда посла, все уже знали о том, что он приезжал, но никто не ведал, что теперь предпримет король… Приближалась решительная минута. Изяслав каждую секунду ожидал нападения на Киев, так как ему было известно, что войска короля стоят наготове.
Между тем король сидел по целым дням и советовался со старшинами. На Красном дворе всё уже было готово, точно король сейчас должен был уехать. Людомира не могла дать себе отчёта из всего того, что делалось вокруг неё; по её понятию, должно было не сегодня, так завтра произойти столкновение между Изяславом и королём. Но она молчала, как женщина, которая не имела никакого голоса. Теперь она видела короля очень редко, и если он приходил к ней, то на короткое время, когда уезжал в обоз или уходил на совет. Всё это не предвещало ничего хорошего.
Однажды, сидя одна в светлице, она думала о короле, как вдруг дверь открылась и он вошёл в горницу. Уже смеркалось; в комнате делалось темно, но Люда заметила его печальное лицо.
— Что с тобой, мой повелитель? — спросила она. — Что ты всегда такой печальный?
Болеслав привлёк её голову к своей груди и поцеловал в лоб.
Люда долго стояла, прижавшись к нему, и когда подняла на него глаза, в них было столько печали, скорби и любви, что сердце короля заныло.
