Владимир Грусланов - По дорогам прошлого
С этого дня ни Измайлов, ни другие не могли уже называть своего гостя незнакомцем. Они подолгу сидели с ним, покуривали питерский табачок, обсуждали, скоро ли наступит замирение, когда отпустят их по домам. Солдаты знали уже, что их гость — рабочий-путиловец, с Путиловского завода. Зовут его Карповым Андреем Ильичом. За революционную работу среди рабочих Карпова мобилизовали и, как неблагонадежного, направили со штрафной ротой на фронт. Там ему, специалисту, знавшему несколько профессий, удалось устроиться шофером в автороту. Теперь он подвозит к передовым линиям снаряды и патроны. Это помогает ему поддерживать связь с фронтовиками…
— Россия — кипящий котел! — говорил Карпов. — Февральская революция — это, братцы, только начало! Надо ждать новой, другой революции. В феврале рабочие и крестьяне свергли царя. Теперь нам нужно свергнуть буржуазию — фабрикантов, заводчиков, помещиков с их Временным правительством. Надо к этому готовиться. Вся власть — Советам!
Карпов порекомендовал кавалеристам выбрать агитаторов, создать в эскадроне партийную ячейку. Солдаты выбрали Измайлова и Якова Масенко.
— Эти не подведут! — говорили они, обсуждая кандидатуры.
Прощаясь, солдат из автороты напутствовал членов ячейки держать линию на мир, на братание с солдатами противника.
— Увидимся не скоро. Сегодня еду в тыл, о Кишинев, может, и дальше… А вы тут не спите, действуйте! Помните, там, за колючей проволокой, не только наши враги. Там есть и такие же, как мы с нами, рабочие и крестьяне. Они могут стать нашими союзниками, пойти в революцию.
Карпов уехал, но брошенное им в солдатскую массу зерно не заглохло, оно всходило и скоро дало ростки.
Измайлов, Масенко и другие члены партячейки усиленно готовились к встрече с солдатами противника. Дело надо было подготовить так, чтобы встретиться с солдатами германской армии не как с врагами, а как с друзьями, братьями, которым не нужна кровавая, братоубийственная война.
Братание следовало провести в тайне от начальства, в тайне от своих командиров, чтобы те не помешали, не сорвали задуманного…
Измайлов с Яковом Масенко и солдатом с серьгою в ухе вторую ночь ходили в разведку.
Один раз они подползли совсем близко к сторожевому охранению противника. Шагах в двадцати за колючей проволокой слышался говор, кто-то надрывно кашлял. Разведчики долго прислушивались к окопному гомону.
Последние дни артиллеристы работали слабо, а по ночам, за редкими случаями, спали. Орудия молчали, огонь и с той и с другой стороны прекратился. Перестрелка утихла. Только прожекторы работали по-прежнему, усиленно обшаривая длинными лучами каждую кочку, каждую воронку между линиями окопов противника.
Лежит Измайлов с товарищами на холодной земле, вслушивается в ночную темень, ничего не понять. Вдруг солдат с серьгою шепчет ему в ухо:
— Вроде болгары говорят. Я с ними до войны на огородах работал, балачку их понимаю. Слова будто наши и не наши. Послушай!
Но сколько Измайлов с Яковом ни вслушивались, ничего не могли разобрать. Так и отползли от окопа.
Утром они донесли командиру, что впереди в окопах противника, судя по говору, сидят болгарские солдаты.
Из штаба подтвердили: впереди — болгарская пехота.
На следующий день, чуть только солнце осветило изуродованную взрывами снарядов и мин землю, линии русских зашевелились.
Над окопами мелькнула голова и сразу скрылась. Спустя минуту голова высунулась снова. Рядом с нею поднялась рука с белым платком и закачалась из стороны в сторону: не стреляйте! Затем наверх выполз солдат. Он держал над головой какой-то предмет, похожий на сколоченный из досок щит.
Выйдя за проволочные заграждения, солдат поставил свою ношу на землю, а сам сел рядом. В руках он держал тонкую жердь. На ней плескался на ветру белый платок.
Солдаты противника поняли сигнал и тоже повысовывались из окопов. Они всматривались в серевший перед ними щиток. Кое у кого появились бинокли. Присмотрелись, увидели на невысоком бугорке большой плакат, а на нем крупными печатными буквами надпись:
«Братья, немецкие и болгарские солдаты! Выходите из окопов. Стрелять не будем!»
Линия вражеских окопов стала серой от голов и плеч солдат. Из-за рядов колючей проволоки понеслись веселые звуки губной гармоники. На верх окопа выскочил солдат в грязной шинели. Он быстро поставил перед собой наспех сколоченный щит с начертанными мелом словами: «Русские, выходите! Стрелять не будем!»
— Приглашают в гости! — прокатилось по солдатской цепи русских.
— Чем-то угощать будут?
— Свинцовыми орехами!
— Обещают не стрелять!
Звуки гармоники у «немцев» все усиливались. К первой присоединилась вторая, третья и еще несколько.
Гармонисты играли бравурную мелодию.
Русские солдаты молчали не долго и стали подсвистывать музыкантам.
Из окопов противника вышли наверх солдаты, человек тридцать. Они быстро приладили поверх проволочных заграждений две широкие доски с подъемом и спуском, будто сходни на корабле, и, перепрыгивая ямины и воронки, направились к русским.
Солдаты шли медленно, с остановками, размахивали белыми платками, поднимали кверху руки, показывая, что они без оружия.
— Браты! Браты! Стрелять не надо! — кричали они, коверкая русские слова.
— Болгары! — крикнул Масенко.
Измайлов побледнел. Настал решительный момент, упустить его нельзя.
— Пошли, ребята! — крикнул он, двигаясь вперед.
— Меняться подарками! — поддержал его Масенко и пошел за Измайловым.
За ними выбежал солдат с серьгой и еще десятка три из спешенных кавалеристов.
Преодолев проход, русские солдаты оставили позади себя ряды колючей проволоки. Вот они идут негустой цепочкой навстречу приближающимся солдатам противной стороны, размахивая так же, как и те, платками и руками.
Первый раз за три года не враги, а друзья, братья.
Трудно этому поверить! Нет ли здесь подвоха? А что, если начнут стрелять? Нет, не может быть!
Так думали русские солдаты, идя по развороченному войною полю к тем, в кого они еще вчера безжалостно стреляли, кого хотели непременно убить или хотя бы ранить, вывести из строя.
— Булгарешти! Булгарешти! кричали Измайлов и его товарищи на ходу по-румынски, хотя уже знали, что к ним приближаются болгарские солдаты.
За время долгого сидения в окопах на румынском фронте кавалеристы часто встречались с солдатами союзной армии, узнали их язык. Теперь, в минуту душевного волнения, им казалось, что румынский язык — самый понятный на этом участке фронта.
Рядом с Масенко топал по кочкам тяжелыми сапожищами молодой солдат последнего призыва. Он растягивал мехи не то ливенки, не то тальянки, гармоники с колокольчиками, наигрывая веселую солдатскую песню о Дуне и сарафане.
Болгарские и русские солдаты сблизились Долго, минуты две, не меньше, они стояли молча, не решаясь на последний шаг.
Гармонисты умолкли.
На поле недавних сражений стало тихо-тихо. Солдаты молча всматривались в лица друг друга, почерневшие от холодного осеннего солнца, обветренные лица крестьян, лица столяров, плотников, слесарей, людей самых различных профессий, рожденных не разрушать, не уничтожать, а созидать и строить.
— У-р-р-а-а-а! — закричали русские солдаты и с поднятыми кверху руками, чтобы было видно, что у них нет оружия, бросились к болгарам. Мгновение спустя все смешалось.
Солдаты обнимались, целовались, хлопали друг друга по спинам и плечам, бросали высоко вверх шапки, пожимали руки, приговаривали:
— Братушки! Други! Стрелять не надо!
Болгарский фельдфебель, высокий, чуть ли не в два метра, здоровенный детина лет тридцати пяти, на голову выше длинного кавалериста Якова Масенко, на ломаном русском языке крикнул:
— Войне конец! Мир!
— Мир! Мир! — хлопал его по плечу Масенко.
Солдаты обменивались табаком, сигаретами, деньгами, гребенками, бритвами и другими предметами фронтового обихода.
— Братья!.. Братушки!., Мир!.. Конец войне! — слышалось со всех сторон.
Фельдфебель тыкал пальцем в грудь Якова:
— Ваша митральеза, — так он называл пулемет, — прострелила меня восемь раз. Восемь дырок на теле.
Он расстегнул шинель и мундир, поднял рубаху и показал еще свежие, недавно зарубцевавшиеся раны.
— А лет сорок назад на Шипке наши деды вместе дрались с турками. Твой дед помогал моему добывать свободу болгарскому народу. Теперь русские солдаты против нас, нехорошо! Что деды скажут! Пусть генералы воюют. Мы — братья! Други мы! Други? — спросил он Якова Масенко.
— Други! — согласился тот, потряхивая огромную лапищу болгарина.
— Слушай, друг! — спохватился Масенко. — Ты бы своего Фердинанда, того… как мы Николая, — под зад!
