Александр Барков - Денис Давыдов
Поначалу Денису нелегко пришлось в армии. По его собственному признанию, частенько надо было потуже затягивать ремень, хлебать пресные щи да жевать картошку. Ежедневная муштра и аресты выбивали его, как говорится, из седла, но ненадолго.
Шутливо и с горькой иронией вспоминал он в автобиографии первый и такой знаменательный день своей воинской службы в придворной кавалергардии среди сынков знатных и богатых вельмож, означенный 28 сентября 1801 года.
В этот день «...привязали недоросля нашего к огромному палашу, опустили его в глубокие ботфорты и покрыли святилище поэтического его гения мукою и треугольною шляпою...»
Промыкав год юнкером, Давыдов получил звание корнета. Жалование ему начислили весьма скромное – около трехсот рублей в год. Ни о какой парадной одежде и богатых пирушках с друзьями Денис и мечтать не мог. Впоследствии Давыдов писал своему закадычному другу, поэту Петру Вяземскому, что с юности он «ненавидел этот гранитный северный град», ибо в нем подавлялись любые пламенные порывы. Недаром сложилась пословица: в строгом холодном Петербурге – съежишься, а в утробной Москве – размякнешь! Но как бы круто ни приходилось, свою воинскую службу он нес с честью, исправно дежурил в карауле близ императорских покоев Зимнего дворца и неизменно пользовался у офицеров доброй репутацией.
В кавалергардском полку Давыдов выкраивал свободные минуты для «бесед с музами». На нарах ли солдатских, на столике у окна, в эскадронной конюшне, да и где придется, «писывал он сатиры и эпиграммы, коими начал словесное поприще свое». Широкую известность получили его басни. «Река и Зеркало», «Голова и Ноги», «Сон», «Орлица, Турухтан и Тетерев». Они отличались злободневностью и необычайной смелостью, передавались в списках из рук в руки, зачитывались.
В басне «Голова и Ноги» под уставшими, натруженными Ногами разумелось служивое дворянство, а под сумасбродной Головой царь:
Уставши бегать ежедневно
По грязи, по песку, по жесткой мостовой,
Однажды Ноги очень гневно
Разговорились с Головой:
«За что мы у тебя под властию такой,
Что целый век должны тебе одной повиноваться...»
Столь внезапный выпад «невольников» разгневал Голову, и она тут же пресекла «дерзких»:
«Молчите, дерзкие, – им Голова сказала, –
Иль силою я вас заставлю замолчать!..
Как смеете вы бунтовать,
Когда природой нам дано повелевать?»
В конце басни Ноги «деликатно» предупреждают Голову:
«Да, между нами ведь признаться,
Коль ты имеешь право управлять,
Так мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись, – как же быть, –
Твое Величество об корень расшибить...»
Иными словами, если царь будет «управлять» по своему произволу, то дворяне могут его в любой момент низвергнуть.
В 1801 году заговорщики-офицеры ночью проникли в Михайловский замок в Петербурге и задушили Павла I, страстного поборника прусских порядков.
С молниеносной быстротой басня распространилась в списках по Петербургу и наделала там много шума. Офицеры ожидали реформ от нового монарха и надеялись на возврат суворовских порядков в армии...
Юный кавалергард развенчивал и клеймил в баснях и эпиграммах спесь и самодурство, ложь и лицемерие, воспевал истинных героев Отечества, добывавших славу кровью и потом на поле брани. «Все пьесы его в этом роде замечательны особенным характером, какою-то бойкостью, живостью и резвостью краткой речи, меткостью насмешки, ничем не подслащенной. Сатирические приемы его не разводятся даже в аттической соли, а даются пополам с перцем или посылаются, как ружейные выстрелы, с порохом и дробью: они жгут и бьют. От них глупость краснеет. Эпиграммы его имеют по тону своему сходство с эпиграммами Пушкина, который, так же, как и Давыдов, оставлял в стороне деликатность там, где надобно было поразить глупость или подлость», – писал в «Отечественных записках» литературный критик Галахов.
Поводом к созданию басни «Орлица, Турухтан и Тетерев» послужила немилость Александра I к мудрому и дальновидному полководцу, соратнику и другу Суворова, Михаилу Илларионовичу Кутузову. Царь не замедлил дать ему отставку от всех должностей, сославшись на необходимость поправки сильно пошатнувшегося здоровья фельдмаршала.
Действие своих разительных «стрел» Давыдов перенес в мир пернатых. Под Орлицей разумелась справедливая и просвещенная Екатерина II.
Орлица Царица
Над стадом птиц была,
Любила истину, щедроты изливала,
Неправду, клевету с престола презирала.
За то премудрою из птиц она слыла...
Екатерина II противопоставлялась восшедшему после ее кончины на престол «птичьего царства» Турухтану – Павлу I.
А он –
Лишь шаг на трон,
То хищной тварью всей себя и окружил:
Сычей, сорок, ворон – в павлины нарядил,
И с сею сволочью он тем лишь забавлялся,
Что доброй дичью всей без милости ругался:
Кого велит до смерти заклевать,
Кого в леса дальнейшие сослать,
Кого велит терзать сорокопуту –
И всякую минуту
Несчастья каждый ждал...
В басне все происходило в соответствии с недавним дворцовым переворотом. После убийства Турухтана на «птичий трон» взлетел глуховатый Тетерев – Александр I.
И все согласно захотели,
Чтоб Тетерев был царь.
Хоть он глухая тварь,
Хоть он разиня бестолковый,
Хоть всякому стрелку подарок он готовый, –
Но все в надежде той,
Что Тетерев глухой
Пойдет стезей Орлицы...
Ошиблись бедны птицы!
Глухарь безумный их –
Скупяга из скупых,
Не царствует – корпит над скопленной добычью
И управлять другим несчастной отдал дичью.
Неспроста за царем Александром I припечаталась кличка – «Глухой Тетерев». Заканчивалась басня весьма недвусмысленно:
Ведь выбор без ума урок вам дал таков:
Не выбирать в цари ни злых, ни добрых петухов.
Один из списков этой басни, сделанный А.Т. Болотовым, был сопровожден таким весьма резким примечанием: «Сие хотя ловко сочиненное, но дерзкое и ядом и злостью дышащее и сожжения достойное стихосплетение пошло в народе в начале 1805 года. О сочинителе всеобщая молва носилась, что был он некто г. Давыдов, человек острый, молодой, но привыкнувший к таковым злословиям».
В сатире «Сон» «воспеты» люди, в поступках и делах которых внезапно проявились невиданные дотоле добродетели. К сожалению, сия разительная и «счастливая перемена» оказалась всего-навсего сном.
Во всем счастливая явилась перемена,
Исчезло воровство, грабительство, измена,
Не видно более ни жалоб, ни обид,
Ну, словом, город взял совсем противный вид
И все, что видел я, чем столько веселился –
Все видел я во сне, всего со сном лишился.
Сатиры и басни Давыдова, ходившие в списках, наделали неслыханный шум не только в Петербурге, но и далеко за его пределами.
Высшее начальство, ознакомившись с «дерзкими творениями» поэта-кавалергарда, тотчас же воспылало гневом: «Сочинитель – волнодумец! Подстрекатель к бунту!». 13 сентября 1804 года «за оскорбление почтенных особ» Давыдова исключили по строжайшему приказу царя из гвардии. Из Петербурга его перевели в армейский Белорусский гусарский полк. Полк этот располагался в захолустном местечке Звенигородки Киевской губернии. В те годы подобная ссылка давалась офицерам за весьма серьезные проступки.
С тревогой и грустью прощался он с Петербургом, со своим мятежным и вольнодумным братом Александром Каховским, с друзьями-кавалергардами и отправлялся в дальний путь, чтобы продолжить службу в провинции. Но, как говорится, нет худа без добра. Вопреки тяжким предчувствиям гусары встретили молодого смутьяна весьма радушно.
Первым делом по приезде Давыдов представился полковому начальству, а затем решил написать письмо матушке в Москву. Внезапно в дверь громко постучали и в комнату вбежал гусарский поручик. Одет он был небрежно: кивер задран на макушку, ментик чудом держался на плече. Зато пшеничные усы – краса гусара – были лихо закручены вверх. Голубоглазый офицер шагнул к столу, за которым сидел Давыдов, подмигнул ему как старому другу и непринужденно спросил:
– Стихи пописываешь? – и тут же протянул ему руку. – Будет дуться... Давай знакомиться. Поручик Алексей Бурцов!
Денису еще в Петербурге довелось слышать от офицера Шинкарева о гусаре Бурцове, как об одном из самых лихих, бравирующих своей удалью людей.
– Постой-постой, да я о твоих «подвигах» наслышан, – припомнил и широко улыбнулся Давыдов.
– Да и мы ведь не лыком шиты. Мы тоже о тебе кое-что знаем, – в свою очередь признался Бурцов. – Гусарам в нашем полку пришлись по душе твои песни да басни. Ведь тебя и «прикомандировали-то» к нам неспроста.
