Алла Панова - Миг власти московского князя
Правда, Михаил Ярославич и не думал никуда уходить. Он шагал туда и обратно и о чем‑то мучительно размышлял. Вскоре ему, видимо, надоело это занятие, и он, пнув носком сапога снежный ком, оказавшийся у него на пути, резко повернул и быстрым шагом направился к крыльцу.
Охранявшие князя гриди видели, как он, легко взбежав наверх, стремительно прошел по рундуку, попутно смахивая снег, скопившийся на перилах, и скрылся за дверью. «Кажись, сегодня у князя что‑то сладилось», — подумали они одновременно и переглянулись.
В сенях князь сбросил корзно на руки расторопного слуги и, едва не ударившись о притолоку, переступил порог горницы, где сразу же кинулся в красный угол — к иконам.
Макар из сеней увидел это, трижды перекрестился и тихо, чтобы не помешать молитве, прикрыл дверь. Он давно уже прислуживал Михаилу Ярославичу и знал, что тот, как и его отец, не отличаясь показной набожностью, суесвятством, к Богу обращался только в случае крайней нужды. Именно поэтому в такие нечастые моменты Макар старался оберегать покой князя.
Молился князь долго, пристально вглядываясь в святые лики. Свет от лампадок поблескивал в его глазах, и, когда Михаил Ярославич наконец встал с колен, казалось, что этот огонь все еще светится в его взгляде.
Теперь, как полагал князь, всем его начинаниям должна сопутствовать удача, в уделе его будут покой и благодать, а братьям, которых он не забыл в молитве, удастся живыми и невредимыми вернуться домой.
Князь подошел к образчатому окну, но увидел лишь, как снег, попадая на искусно подобранный слюдяной рисунок, медленно ползет вниз. Еще некоторое время Михаил Ярославич постоял у окна, разглядывая диковинные травы и цветы, которыми были расписаны слюдяные пластинки, подумал о том, какими они будут, когда их осветит солнце, и как это должно быть красиво, но на этом его легкомысленные размышления были прерваны.
Из‑за двери донеслись возбужденные голоса воеводы и сотника, которые о чем‑то спорили с Макаром.
— Эй, проходите! — крикнул князь.
Голова Макара просунулась в приоткрытую дверь, которая тут же распахнулась, и в горницу ввалился сначала Егор Тимофеевич, а за ним протиснулся Василько.
— Со всеми делами, что сегодня хотели сделать, справились, — отчитался воевода, — теперь не грех и отдохнуть.
— Раз так, то можно и в гости к посаднику отправляться, — сказал князь Михаил, — небось заждался Василий Алексич.
— Человек от него поджидал нас у крыльца, так я, не прогневайся, Михаил Ярославич, смелость на себя взял, отпустил холопа восвояси, — сообщил сотник, в последнюю минуту засомневавшийся в том, правильно ли он сделал, не будет ли князь сердиться на него за это, и поспешил объяснить свой поступок: — Дорогу к усадьбе посадника я хорошо знаю, уж не раз там побывал.
— Коли правда, значит, за провожатого у нас будешь, — спокойно ответил князь и первым шагнул к двери.
Подумав о том, что посадник не холопа должен был прислать, а сам мог бы важных гостей встретить и до дома своего сопроводить, воевода, недовольный самоуправством Василька, сердито буркнул себе под нос: «Смотри, кабы в метели провожатый не заплутал», — и поспешил за князем.
Следом вышел сотник, который хоть и слышал слова, но решил, что раз князь не прогневался, то на брюзжание воеводы внимания обращать не стоит…
До усадьбы Василия Алексича князь и его сотоварищи, сопровождаемые десятком гридей, добрались быстро. Сытые, отдохнувшие кони пронеслись галопом от княжеских палат через широкую площадь до крепких тесовых ворот, охраняемых младшими дружинниками.
Миновав какие‑то хозяйственные постройки и пустующие в такую непогоду лавки, распугав своим стремительным появлением редких прохожих, всадники вскоре очутились у дома посадника.
Створки резных ворот были распахнуты настежь, будто объятия радушного хозяина. Посадник, едва только гости въехали на двор, поспешил им навстречу, на ходу кланяясь и что‑то говоря, но слов его было не разобрать — ветер относил их в сторону.
Михаил Ярославич мельком оглядел добротный дом с четырехскатной крышей и двор, который со всех сторон обступили разные службы, увидел дворовых людей, высыпавших на улицу и между частыми поклонами с нескрываемым любопытством рассматривавших князя и тех, кто его сопровождал. С высокого крыльца, ведущего на широкий рундук, за гостями неотрывно следили восторженные детские глаза.
— Ну, Василий Алексич, веди в свои палаты, знакомь с домочадцами, — бодро сказал князь.
3. Исповедь посадника
Василий Алексич, стараясь не опередить князя и не отстать от него, повел гостей в свой дом. Поднимаясь по широкой лестнице, Михаил Ярославич успел заметить, как юркнул в сени темноволосый мальчик, только что с любопытством смотревший на него.
За князем шел воевода, он по–хозяйски оглядел постройки, вид на которые открывался с высокого крыльца, и остался доволен.
Сотник же, то и дело озиравшийся по сторонам, неожиданно ощутил какой‑то душевный трепет, его сердце забилось сильнее, а ноги сделались ватными. Он даже взялся за перила, потому что ему вдруг почудилось, что он вот–вот упадет.
Наконец метель и холод остались позади, и гости вместе с радушным хозяином вошли в просторную светлую горницу, машинально перекрестились на образа.
— Это, Михаил Ярославич, хозяйка моя, Анастасия Петровна, — сказал с гордостью в голосе посадник, представляя супругу, которая низко поклонилась князю.
Когда она распрямилась, князь увидел перед собой очень миловидную, чуть располневшую женщину, которая была явно намного моложе своего мужа.
— Это дочь моя старшая, Вера, — тем временем продолжал хозяин, подводя к гостям худенькую девушку лет шестнадцати–семнадцати.
И снова князь недоумевал.
От пристальных мужских взглядов девушка вся зарделась и, опустив голову, пытаясь прикрыть горящие щеки туго заплетенными светлыми косами, быстро отошла в сторону, пропуская вперед двух мальчиков.
— А это сыновья мои, Федор и Петр, — с какой‑то особой теплотой проговорил посадник и, слегка подтолкнув вперед застывшего на месте Федора, взял теплую ручку младшего сына, такого же круглолицего, как отец, подвел его к Михаилу Ярославичу.
— Вот и познакомились, — сказал удовлетворенно князь, хитро подмигнув Федору, — а со мной к вам прибыли соратники и други мои: Егор Тимофеевич, воевода княжьей дружины и сотник Василько, Остапа сын. Хоть и молод он, и рановато величать его по отчеству, но чести такой достоин, не раз уж в сече отличился, — добавил он и заметил, как покраснел от похвалы сотник. — Прошу любить да жаловать!
Однако смутился сотник не столько от княжеской похвалы, как от робкого взгляда, который бросила на него дочка посадника.
«Что ж это такое со мной делается. Вроде знал я немало девиц и пригоже, да не таял от одного их взгляда, будто воск под солнцем», — подумал Василько удивленно.
Размышления сотника были тут же прерваны: посадник пригласил гостей пройти в соседнюю горницу, где, как оказалось, уже был накрыт стол.
Князь первым переступил порог и чуть не ахнул от изумления: просторная горница была вся полна какого‑то мягкого теплого света, но исходил он вовсе не от трех больших окон, за которыми все так же висело снежное марево, а от печи, выложенной муравлеными изразцами. На белой блестящей стене распустились неведомые цветы, над которыми порхали сказочные птицы, казалось, что и за высокими зелеными травами, что поднимались от самого пола, прячутся диковинные звери.
— Экая красота, — выдохнул наконец Михаил Ярославич с восторгом и завистью, взглянул на друзей, как будто приглашая их порадоваться изумительному зрелищу, — много видывал, но такое в первый раз!
Воевода и сотник тоже уставились на печь. Посадник хоть и рад был тому, что удивил гостей, но вдруг испытал острую тревогу. Он хорошо знал, как страшна зависть, а ее трудно было не заметить и в княжеском голосе, и во взгляде, и поэтому он, пригласив гостей к столу, не мешкая, пустился в объяснения:
— Кабы знал я, Михаил Ярославич, что тебе так по нраву придутся эти изразцы муравленые, приберег бы для тебя. Только вот, князь, незадача какая: рисунок-то и вправду хорош, да вот изразцы‑то старые, пожар пережили. Я когда дом этот ставил, люди мои, что расчищали пепелище, которое от прежних построек осталось, нашли невдалеке отсюда под большим завалом остатки печи. Один из них заметил рисунок, дождями от гари и копоти освобожденный, отколол изразец и мне показал. Потом уж и остальные осторожно скололи, очистили. Но маловато их оказалось — только немногим более трех локтей смогли подобрать, но все равно решил я их в дело пустить — очень уж рисунок всему нашему семейству приглянулся. А что теперь печь так глаз радует, так это Верунька моя постаралась: где какая веточка или у птички крылышко повреждены оказались, она подправила, да так умело, что только вблизи и отличишь, — закончил посадник, с гордостью за дочь и довольный своим разъяснением.
