Анн Бренон - Сыны Несчастья
За трапезой я молчал. Мать возилась у своих котелков. Бернада и ее сестра выказывали мне всяческую приязнь. Их младший брат Бертран, который хотел стать пастухом, принес вина. Мужчины семьи д’Эсквина говорили об ужасных вещах, о которых я ничего не знал. Я услышал, что в Каркассоне и Лиму нищие и безумные людишки осмелились учинить бунт против Монсеньора инквизитора и несчастных Братьев — Проповедников и ворвались прямо в их монастырь. Ясное дело, все это друзья еретиков. Говорят, они даже пожаловались самому Сиру королю, и что во главе их стоит такой же безумец и ренегат францисканец. Бернат Делисье. Из этого экзальтированного отродья, которых называют «спиритуалами» — разумеется, чтобы посмеяться над ними, а с чего бы еще они так по–дурацки назывались? Слава Богу, их уже сожгли несколько десятков по всему Лангедоку. Я похолодел и закусил губу, чтобы ничего не сказать в ответ. Особенно когда, хваля казни на костре, один из дядьев сказал, что ему известно, что Сабартес вновь охвачено еретической заразой, и даже еще больше, чем раньше. Что эта проказа, эта истинная гангрена, скоро может появиться и здесь, в Разес и Фенуийиде. Избавимся ли мы от этого когда–нибудь?
Моя голова переполнилась безумными мыслями. Я думал о добрых людях. Я вспоминал слезы матери, тяжелый взгляд отца, гнев брата.
В тот же вечер, провожая меня по дороге в Арк, когда моя голова раскалывалась, а сердце горело, Бернада позволила мне насладиться своим телом. Это было впервые, и мне даже не нужно было ее об этом просить. Она отдалась мне, заверив меня, что все будет хорошо. Что если даже она зачнет ребенка в утробе, то мы вскоре поженимся, да и все дела. У меня было не очень много опыта в таких делах. Я попытался овладеть ею со всей возможной нежностью, чтобы не сделать ей больно, но под конец меня самого словно накрыло и унесло какой–то острой волной блаженства.
И когда я шел во тьме, спускаясь к бастиде Арка, к дому моего кузена, моя голова и сердце пылали только что познанной мною ослепительной, пронизывающей радостью, которую мы подарили друг другу.
ГЛАВА 6
ЛЕТО 1302 ГОДА
Тем же летом я пошел пасти овец в место, называемое Рабассоль, на земле Арка… Под конец месяца августа еретик Амиель из Перль и верующий Раймонд Белибаст, из Кубьер, брат Берната, прибыли туда днем, между полуднем и ноной, в летник для овец, где я был главным пастухом, и делал сыры. Они нашли меня в летнике, а также Раймонда Марти и Жоана Капу. Увидев их, я поднялся…
Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 годаВ тот год отары паслись на пастбищах Рабассоль, на земле Арка. Эта местность находилась за первым хребтом д’Эсквина д’Аз и Серре Межан, ближе к югу. Высокое, овеваемое ветрами нагорье — самые высокие горы, которые можно было видеть из Арка. Со стороны деревни они смотрели на север и почти всегда было видно их темную сторону; противоположный их склон тянулся к югу, к другим вершинам, поросшим травой возвышенностям, еще более далеким, еще более высоким, и так до самого горизонта, где виднелись пик Бюгараш и гора Канигу. На землях Арка пастбища Рабассоль были естественно ограничены тремя ручьями, и кроме того, их пересекал большой тракт, ведущий на юг, к Фенуийидес, через Фурту и Кубьер. Трава казалась золотой. Но с этих выгонов не видать ни земли д’Айю, ни гор Акса, думал Пейре Маури, всматриваясь в небольшие пятна снега, блиставшие на склонах далекой Канигу. Здесь еще не так высоко. Ни горечавки здесь не росли, ни лакрица. И молоко было не таким сладким. Но пастбище роскошное и привольное; овцы тучнели, ягнята резвились, а волки не особенно беспокоили отару. Но главным достоинством этого пастбища в глазах Пейре Маури было то, что оно находилось достаточно близко от д’Эсквина д’Аз, того места, которое сейчас занимало все его думы.
В первый раз юный пастух стал главным на летних пастбищах. Он был авторитетом в глазах молодых людей, которые вместе с ним пасли овец. Здесь были все отары Арка, сотни голов. Овцы Раймонда Маулена, Раймонда Пейре Сабартес, Раймонда Гайрода, Пейрота д’Эн Белота и Арнота Гарсена, овцы д’Эсквина — да и его, Пейре Маури, собственные овцы. К этому времени у него самого было уже несколько десятков молодых животных хорошей породы и два черных барана. Каждое утро Пейре выбирал место, куда погонят пастись овец. Потом, после каждой утренней дойки овец, когда пахучее молоко лилось в деревянные ведра, именно Пейре в самую полуденную жару делал сыры. Это была очень деликатная работа, и не всякому пастуху на выгоне ее доверяли.
Летники были построены их сухих, хорошо отесанных горных камней и размещались во впадине, немного обращенной в полуденную сторону и защищенной от ветра просторной рощей из зеленых дубов, недалеко от источника Рабассоль, над ручьем Брингуйер. В двух летниках ночевали, если не предпочитали спать прямо под открытым, усеянным звездами небом, а в самом большом дозревали сыры. Собаки и мул спали на улице. Им и не нужно было укрытие, потому что климат здесь был не таким суровым, как в высокогорье. Большая загородка из нагроможденных кучей камней и колючих ветвей служила для того, чтобы запирать овец на ночь. Еще был маленький загон для нескольких коз.
Как часто, во время этого летнего сезона, Пейре уходил на ночь и возвращался только с первыми лучами солнца, оставляя животных под охраной своих товарищей и проводя вечера у д’Эсквина. Разговоры шли все больше о завершающейся жатве. Отец Бернады жаловался, что столько горцев, этих нищих, нанимается сейчас в долине Арка, чтобы косить, собирать стерню, молотить и вязать снопы, и теперь за ними нужен глаз да глаз, особенно сейчас, когда зерно дозрело.
— Но нам самим не хватает рабочих рук, — вздыхал он. — Приходится нашим мальчикам и нам самим охранять отары.
Пейре выслушивал его начальственное мнение, не говоря ни слова. Он не хотел истомлять себя бесполезными объяснениями, что люди с гор — не обязательно злодеи. Он являлся сюда совсем по другому делу. Когда все уходили спать, он знал, что Бернада только и ждет, пока всё умолкнет, и что ее сестры, с которыми она делила комнату и постель, были в курсе дела и не мешали ей.
Они встречались на сеновале, за загоном для овец. Пейре всегда изнывал от желания, но чувствовал, что красавица теряет терпение и словно отдаляется от него. Она начала становиться сварливой. Она говорила ему, что поступила опрометчиво. Что никогда отец не отдаст ее за Пейре, пока у того не будет собственного дома и как минимум сотни голов овец. А сколько времени всего этого еще ждать? Она хотела, чтобы всё происходило между ними на собственном ложе, в своей комнате, а не тайком под луной, под аккомпанемент тявканья лис и любовных призывов диких котов. Когда он пытался объяснить, что стал уже главным пастухом на летних выгонах; что когда летний сезон окончится, то он хорошо заработает на сырах, которые продаст на рынке; что на июньской ярмарке он нашел покупателя на свою красивую шерсть, а на сентябрьской ярмарке еще больше увеличит свою отару — и что все эти ночи он тоже мечтает о настоящем ложе, она только вздыхала. А однажды вечером она пошла еще дальше. Она стала очень подозрительно с ним разговаривать.
— Когда ты только перестанешь водиться с этими ужасными людьми, которые могут навлечь на нас неприятности? Мой отец не потерпит, если ты и дальше будешь их навещать.
Он опять попытался объясниться с ней, но она только гордо отвернулась от него, задрав нос, красивый нос, немного длинный, но тонкий и прямой, блестевший в лунном свете. Пожала плечами, своими шелковистыми и круглыми плечами, видневшимися из–под расшнурованной рубахи и растрепанных волос. Поджала губы и сидела молча. Пейре охватила страшная усталость. Тем более, что Бертран, младший брат Бернады, который пас вместе с ним овец в Рабассоль, начал что–то подозревать.
Это случилось сейчас, и еще на прошлой неделе. Сначала они прошли туда, а потом обратно.
Был ли там Бертран? Пейре не знал, что тот видел. Присутствовал ли он, когда этот человек и юноши шли в Кубьер? Или когда они возвращались? Они шли в самую жару, среди дня, когда пастухи, подоив овец, уводят их с собаками, оставляя только старшего пастуха заниматься сырами, и еще одного–двух новичков ему в помощь. Пейре чаще всего оставался вместе со своим кузеном Раймондом Марти, братом Раймонда Маулена. С ним был и его лабрит, карауливший, не идет ли кто.
И в самый жаркий час, когда редко кто появляется, на дороге в Кубьер показались двое: немолодой человек и юноша. Пейре сразу же узнал Раймонда Белибаста, с его черными, как смоль, бородой и волосами, немного суровым лицом, на котором отражались странные чувства — словно бы тревога. Когда он увидел Пейре, то вначале пришел в замешательство, а потом подошел к нему с натянутой улыбкой. За его спиной стоял человек уже в возрасте, на его лицо время явно наложило свой отпечаток, но черты его были очень утонченными, выражение приятное, а осанка полна достоинства. Пейре принял их так хорошо, как только мог. Он поздоровался с ними за руку, усадил их в тени за летником, принес им хлеба, молока и сыра. Раймонд Белибаст разделил с ним трапезу. Но тот человек выпил только немного воды из кубка, который у него был в котомке, но ничего не ел.
