Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад
И тут из ельника вышел волк. Матерый самец с очень темной шерстью медленно вылез из-под ветвей и отряхнулся. По шкуре, слегка присыпанной снегом, бегали огненно-рыжие сполохи, словно у адской гончей. Зверь коротко рыкнул и пошел прямо на людей. Он обнажил клыки, прижал уши. С каждым шагом он непостижимым образом увеличивался в размерах: зверь раздавался вширь и ввысь, и вовсе не потому, что шерсть вздыбилась от ярости, – чудовищный волк наливался силой. Щенки, испуганно скуля, потрусили в его сторону, а самка попятилась, продолжая рычать и щериться на застывших в ужасе мальчишек.
Втрое выросший самец встал на задние лапы, короткие и приземистые, и с места прыгнул на Конрада. Тот даже рогатину поднять не успел. Когти чудовища располосовали стеганую куртку, как льняную рубаху, и вошли глубоко в грудь. Тварь на мгновение замерла, а потом рывком вытащила лапу, с мерзким чавканьем выдернув из тела Конрада кровавый ошметок.
Готфрид почувствовал, что ноги его приросли к земле. Ему вдруг очень захотелось проснуться за праздничным столом у рождественского камина, но кошмарный сон и не думал заканчиваться. Гильберт с отчаянным криком бросился на чудовище с рогатиной.
Широкое лезвие длиной в две пяди вошло точно между ребер. Чудовище, рыкнув, поперло на человека, навалилось, насаживаясь на острие до самого упора, не дающего рогатине войти слишком глубоко в тело, и пару раз взмахнуло когтями, пытаясь достать человека. Гильберт при всем желании не смог бы устоять под тяжестью этой туши, поэтому, уперев древко в землю, присел почти до самой земли, пытаясь удержать нужный угол наклона и одновременно избежать страшных когтей.
Готфрид, стряхнувший наконец оцепенение, подскочил сбоку, выхватил из-за пояса топор и мощно, с размаху рубанул по мохнатой спине, целясь немного выше хвоста.
Есть!
Ноги твари подкосились, а уши заложило от нового рева. Гильберт, дрожа от страха и нечеловеческого напряжения, с большим трудом опрокинул лязгавшего зубами зверя на бок, и Готфрид рубанул еще пару раз по мощной шее. Фонтаном брызнула кровь. Гильберт, провернув и вытащив рогатину, отскочил в сторону, а Готфрид рубил еще и еще, словно сумасшедший, и не понимал, почему же никак не удается перерубить шею.
– Хватит, Готфрид, хватит! – орал ему на ухо Гильберт, пытаясь за плечи оттащить друга от монстра. Оруженосец попятился и наконец бросил топор в снег. Забрызганные кровью руки тряслись, как у последнего пьяницы.
И тут монстр зашевелился, перевернулся на бок, затем встал на все четыре лапы и с хриплым отрывистым лаем поднялся на две. Нарочито медленно, чтобы показать людям, как затягиваются страшные раны на шее и могучем торсе. Торжествующая ухмылка твари выглядела так жутко, что у Готфрида все внутри оборвалось.
«Господи! Господи! Господи, так не может быть! Так не должно быть!»
Гильберт умер на месте; чудовище одним махом оторвало ему голову вместе со шлемом. Готфрид успел податься назад, заметив расплывчатое мохнатое пятно, и, как оказалось, вовремя. Острые как лезвия когти лишь располосовали ему лицо. Оруженосец схватился правой рукой за искореженные остатки носа и скорчился от боли, вытягивая безоружную левую руку в судорожной попытке защититься.
Тварь играла с ним, как с добычей. Опустившись на четыре лапы, чудовище сделало пару шагов влево, пару вправо, а потом рвануло, намереваясь подмять под себя, но в последний момент сомкнуло челюсти на выставленной левой руке.
Готфрид непонимающе посмотрел на кровавый обрубок, а через мгновение пришла боль. Всепоглощающая, резкая, ветвящаяся по разорванным венам. Монстр с видимым удовольствием сморщил нос, втягивая запах свежей крови.
Оруженосец осел на подкосившихся ногах, встал на одно колено, сквозь туман наблюдая за тем, как чудовище нависает над ним, занося лапу для окончательного удара…
Но когти с жутким скрежетом скользнули по чужому, невесть откуда взявшемуся круглому щиту, и тварь жутко завыла, схватившись за обожженую лапу. Готфрид ощутил в правой руке появившийся прямо из воздуха клинок и услышал тихий голос:
– Рази!
Из последних сил он ткнул вперед. Клинок на миг сверкнул, как солнце, и вошел точно между ребер. Тварь нечеловечески взревела, отшатнулась назад и вдруг исчезла вместе с мечом. Убежала, прыгнула или просто растворилась в воздухе – Готфрид не видел. Он повалился в снег, но сознание не потерял, хотя сейчас ему этого очень хотелось. В голову почему-то пришла мысль, что через миг-другой, когда он все-таки провалится в небытие, его тоже начнут грызть волчица с волчатами, сражаясь за лакомые куски.
Над Готфридом навис воин в старинных позолоченных доспехах и выбивавшихся из-под них белых одеждах.
Нет, не воин. Дева.
Она была прекрасна и грозна, как полки со знаменами. Светлые волосы Ее, покрытые снежно-белым капюшоном, были как стадо коз, сходящих с Галаада. Они мягко обрамляли ланиты, румяные, как две половинки гранатового яблока, а глаза… В человеческом языке нет слов, которыми можно было бы их описать. Вся радость и вся скорбь мира была в Ее глазах. Вся мудрость и все снисхождение. Вся строгость и вся любовь. Опустившись на одно колено, Она ласково коснулась его левой руки, затем провела по лицу, и боль немного отступила, затаилась, будто готовилась снова напасть. Но не сейчас, а немного погодя, когда Она уйдет.
Одним рывком Она поставила его на ноги и повела куда-то в лес. Готфрид спотыкался, но Она не давала ему упасть, он качался, но Она поддерживала его, он увязал в снегу, а Она тащила его. Он не знал, как долго это продолжалось, но рассвет еще не наступил.
Услышав звук охотничьего рога, Готфрид рухнул без сил. Она вновь склонилась над ним, поправляя волосы на его взмокшем лбу.
– Что… Что мне сделать… для Тебя? – спросил оруженосец, с трудом шевеля изувеченными губами.
Она не ответила. Только улыбнулась и бесшумно исчезла в глубине леса.
* * *Правая рука невольно дернулась к левой культе, и тяжелая посеребренная цепь, тянувшаяся от запястья к оголовью меча, предательски звякнула. Первый из семи данных рыцарем обетов – никогда не расставаться с оружием – поначалу доставлял немалое неудобство и в бою, и в редкие мгновения мирной жизни, но довольно быстро Готфрид привык к кровавым мозолям на запястье и научился использовать цепь как оружие. Только жить с одной рукой он так и не привык и часто просыпался от того, что давно истлевшую левую ладонь жгло немилосердно. Тогда вспоминал о Ней, и боль уходила…
Рыцарь взял себя в руки и замер, вслушиваясь в окружающий мир, который с большим трудом можно было бы назвать Божьим. В лесу встрепенулась какая-то птица, громко захлопала крыльями и с короткими тревожными криками улетела во тьму, будто предупреждая тех, кого Готфрид намеревался отыскать. И с помощью Божьей и по Его повелению отыщет.
Словно в ответ на эти мысли в лесу завыл волк. Взвыл протяжно, уверенно, грозно, как в боевой рог затрубил. Рыцарь опять замер, прислушиваясь к застывшему в ужасе лесу. Даже деревья боялись шелестеть в присутствии своих хозяев. Не услышав ответного воя, Готфрид двинулся вперед.
Луна не спешила выглядывать из-за облаков, и потому рыцарь вновь и вновь спотыкался о корни, путался в кустах и здорово расцарапал ладонь о какой-то сучок, когда, продираясь через очередные заросли, пытался прикрыть лицо от веток. Готфрид решил не перевязывать; быстро он с этим не справится. Глубокая царапина, конечно, удручала – в бою меч мог ненароком выскользнуть из окровавленной руки, и тогда вся затея окажется провальной. Впрочем, за долгие годы рыцарь привык доверять своему оружию, и меч платил ему тем же.
Сориентировавшись по вновь показавшейся луне, Готфрид вышел на открытое пространство и наконец обнаружил то, что искал – то ли широкий ручеек, то ли узенькую речушку. Какой-то из притоков Двины, убегавший к северо-западу. Стараясь не шлепать по воде и не подвернуть ногу на поросших мхом камнях, рыцарь ускорился, двигаясь против течения.
Вообще ливонские леса были густыми, труднопроходимыми и тянулись на многие дни пути. Кроме рек, никаких нормальных дорог здесь не было, а ориентироваться по деревьям и звериным тропинкам для того, кто здесь не жил, было задачей непосильной. А жили здесь матерые язычники, десятками истреблявшие людей у подножия священных дубов и не желавшие принимать святое крещение.
Орден братьев меча и братья святой Марии Иерусалимской9 больше двадцати лет пытались нести в здешние земли Слово Божье, но успехи по-прежнему оставались весьма сомнительными: едва удавалось крестить одних, как они тут же ополчались против других и требовали помощи; эти другие, на своей шкуре ощутив остроту и тяжесть рыцарских мечей, тоже принимали святое крещение и просили помочь против третьих, которые тем временем заключали союз с первыми, успевшими вернуться обратно в язычество. Орденские рыцари от таких событий постепенно свирепели и все чаще предпочитали крестить огнем и мечом, нежели водой и Духом, но поделать со здешними жителями ничего не могли. Недавно даже решили обратиться за помощь к датскому королю и включить в хитросплетения местной политики еще одну серьезную фигуру, но Готфрид слабо верил в то, что этот шаг действительно поможет. Чтобы перековать местных на нужный лад, нужны не столько усилия, сколько время. И настойчивость в демонстрации истинности Христова учения, которое, по мнению местных жителей, не годилось для решения извечных проблем, связанных с лесом. Стоит только на половину дневного перехода отъехать от Риги, Зигвальда или Вендена и оказаться в тени здешних дубов, буков, грабов и осин, как попадаешь в абсолютно чужой мир, живущий по своим древним мрачным законам – кровью платить духам леса за защиту и покровительство. И встреча со всякими эстами, ливами, селами, пруссами (особенно с пруссами!) для одинокого чужака чаще всего заканчивалась одним и тем же – созерцанием священной листвы и перерезанным горлом. И рыцарь не льстил себе. Ни доспехи, ни опыт, ни меч охранить его от такой участи никак не могли. Могла лишь десница Божья.
