Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад
Он не успел.
Вальтер, обессиленный, сидел на земле, а Эльза и Томас неподвижно смотрели в небо. Он даже не заметил, когда и как уехали палачи. Пальцы медленно скользили по холодеющим лицам, пытаясь запомнить, как выглядело простое человеческое счастье.
Кто-то аккуратно тронул Вальтера за левое плечо и зазвенел бубенчиками.
– Дружище, оставь мертвым хоронить мертвецов!
Музыкант не ответил.
– Давай, пошли уже, – потянул его шут. – Посидим где-нибудь, помянем их.
– Где ты был, Йост? – повернул к нему голову Вальтер. – Где была твоя обещанная помощь? Где твой хитрый план? Лежит у меня на коленях?!
– Как это где? – совершенно искренне удивился шут. – План гремит в кошельке у профоса, а ты все еще жив! Жив, дружище! Уууу, как Костлявый лязгает челюстями от злости! Ты на моей памяти его уже два раза провел! У него же все зубы выпали в попытках тебя укусить! Пойдем уже, хватит тут рассиживаться!
Шут подхватил его под мышки и дернул вверх, пытаясь поставить на ноги. Вальтер нехотя поднялся.
– Куда теперь идти? Ни денег нет, ни флейты… Я все в деревне оставил.
– А я прихватил! – торжествующе воскликнул шут и сунул ему в руки инструмент. – Никто из тамошних на нее не позарился, а дознаватели проглядели.
Вальтер провел пальцами по своей давней возлюбленной, уже не единственной, и извлек короткое печальное трезвучие.
– Почему ты мне помогаешь, Йост? – с подозрением спросил музыкант. – В чем твоя корысть? Что я тебе сделал?
– Ровным счетом ничего, дружище. Просто ты обычный хороший парень, а к таким, как ты, я испытываю пристальный интерес и всяческие симпатии.
– Я не из таких, – твердо произнес Вальтер, по-прежнему испытывая нехорошее предчувствие.
– Так и я не из этих! – заверил шут, и у музыканта немного отлегло.
– Можно, я коснусь твоего лица?
– Валяй! – легко согласился шут.
Его всешутейшее величество Йост Иррганг был ниже Вальтера, но шире. Его коренастая и плечистая фигура, твердые мускулы шеи и плеч скрывали огромную силу. Одежда его была сшита из лоскутков разной, преимущественно четырехугольной, формы. На голове у него красовался двойной шутовской колпак с круглыми бубенчиками, вечно раздражавшими Вальтера своим перезвоном. Лицо шута было безбородым и безусым, правильной формы и очень подвижным. Нос прямой, не слишком выдающийся вперед, но, пожалуй, чрезмерный для такого лица. Пока Вальтер водил пальцами по лбу, щекам и подбородку, шут отчаянно корчил рожи, ни на миг не останавливаясь.
– Если будем выступать вместе, показывай не меня, а других, – твердо попросил музыкант.
– Конечно! – с жаром подтвердил шут. – Буду глумиться над зрителями, им-то все равно.
– Ух, повеселимся! – потер он ладонями в предвкушении. – Я ведь один работать не привык, совместно у меня лучше получается.
– Йост! – прервал его Вальтер.
– Чего, дружище?
– Поклянись, что больше не бросишь меня! Куда ты, туда и я! Куда я, туда и ты!
– Мне как-то не по себе, дружище… – притворно поежился шут. – Мы ведь не жениться собираемся!
– Хватит шуток, Йост! – вспылил музыкант. – Хотя бы сегодня, хотя бы сейчас скажи что-нибудь всерьез!
– Клянусь небом, землей, водой, огнем и всеми, кто в них живет, что не оставлю Вальтера, мастера-флейтиста, даже если он сам захочет оставить меня! – быстро и чересчур высокопарно продекламировал шут. – Пока на земле существует жизнь, пока мир не сгорит в огне, а небо не рухнет на землю, мы будем продолжать веселить и веселиться, и даже смерть не разлучит нас! Аминь! Так пойдет?
Вальтер, на секунду опешивший от такой величественной клятвы, невольно улыбнулся и потрепал шута за крепкое плечо:
– По-моему, слишком, но я согласен.
– Ну вот, – притворно расстроился новый друг. – Просил всерьез, а сам на попятный!
– Да куда я денусь, Йост? – ответил музыкант, проверяя, как там за пазухой флейта, и укладывая руку на лоскутное плечо шута. – Веди уже!
История вторая. Ради Неё
Ночной лес – отвратительное место для прогулок. Готфрид фон Вааге, продиравшийся сквозь заросли орешника, спотыкавшийся о каждый корень и путавшийся в зарослях папоротника, наглядно подтверждал эту прописную истину.
Темень была такая, что хоть глаз выколи. Когда луна все же сумела пробиться через непроницаемую пелену тяжелых туч, тусклые лучи мягко высветлили серебром густую летнюю листву. Широко раскинувшиеся кроны переходили одна в другую почти без просветов, и пробиться сквозь них было трудно. На высокий подлесок сил ночного светила едва хватило, а до грешной земли небесный свет не добрался вовсе. Рыцарь едва успел сориентироваться и немного сменить направление, как плотная, непроглядная тьма, раскинувшаяся в разные стороны тысячами узловатых рук и сотнями тысяч шевелящихся пальцев, вновь встала одесную и ошую.
Готфрид шел хоть и медленно, но совершенно не таясь. Цепь, соединявшая навершие меча и браслет на правой руке, то и дело бряцала о кольчугу. Уверенный в том, что этой ночью наконец сможет встретиться с Ней, рыцарь хотел бы бежать со всех ног, напрямик, сокрушая любое препятствие на своем пути, но боялся напороться на какой-нибудь сук или ненароком подвернуть ногу. Он ждал почти тридцать лет и готов был потерпеть еще немного.
Шорохи, шуршания, уханье и хлопанье крыльев – все эти звуки, в изобилии порождаемые лесом, казались шевелением адских тварей, вылезших изо всех щелей, чтобы забрать душу того, кто потревожил их покой. Впрочем, звучали они в некотором отдалении: от уверенной поступи шагавшего через лес человека ночные существа старались убраться подальше. Мало ли что у него на уме! Да и рыцарь был не настолько мнительным, чтобы всерьез опасаться диких зверей. По крайней мере, этих.
* * *– Да сколько можно, в конце-то концов?!
Возмущению Конрада не было предела. Он яростно тыкал рогатиной в ствол подвернувшейся липы, и Готфрид разделял его чувства. Причуды графа Эбергарта фон Зеевальда им всем уже порядком опостылели.
– Вам не надоел наш болван для отработки ударов? – все больше распалялся Конрад. – Зачем, ну зачем он сделал его в полтора раза выше ростом и снабдил дополнительной парой рук? Где он видел таких язычников? На другом конце света, сразу за землями моноподов?
Тринадцатилетний Готфрид, вдохновленный примером чуть более старшего товарища, воткнул рогатину в ствол с другой стороны. Липа трещала, но удары держала хорошо. Как верный оруженосец графа, Готфрид вынужден был регулярно сражаться с четырехруким громилой так же, как и Конрад, приходившийся фон Зеевальду племянником. И точно так же тяготился этим дурацким занятием.
– Эй, хватит тупить! – резко бросил Гильберт, но увидев, как друзья, нахмурившись, поворачиваются к нему, поспешно добавил: – Я про оружие.
Гильберт был средним сыном конюшего и, несмотря на то что отец давал ему поручения, игнорировал их, всегда и всюду таскаясь за друзьями – на ристалище, на кухню, в лес, куда графу приспичит. Граф Эбергарт по непонятной прихоти Гильберта поддержал, даже однажды осадил конюшего, когда тот хотел выдрать сына вожжами, и стал мурыжить наравне с остальными, чему и Готфрид, и Конрад были чрезвычайно рады – делить подзатыльники и оплеухи графа на троих было куда выгоднее, чем на пару.
– А кольчугу он почему не снимает? – снова затянул Конрад старую песню, но рогатиной больше не размахивал. – Ест в ней, спит в ней, молится в ней. Моется – и то в ней!
– Когда речку проезжает? – схохмил Готфрид. Уж он-то знал, что Эбергарт мытье не жаловал. И без брони действительно не оставался ни на миг. Даже когда кому-то из них, находившихся в замке на попечении и воспитании рыцаря, надо было чистить его кольчугу, приходилось сначала облачать рыцаря в запасную броню.
– Несет от него, как из дьяволовой задницы! – сплюнул Конрад. – А на бабу как? На бабу он тоже в кольчуге залезает?
– Кто о ком, а Конрад все о бабах! – усмехнулся Гильберт. Конрад в свои неполные пятнадцать лет, несмотря на вечно растрепанный внешний вид и торчащие в стороны уши, умудрился оприходовать едва ли не всех замковых служанок старшего возраста, чему двое других приятелей открыто завидовали. Они были младше и, к своему глубочайшему сожалению, женщин так близко еще не знали, вынужденно довольствуясь подробнейшими рассказами друга о новых и новых победах.
– Ну ладно кольчуга, а кони? Кони где? – продолжал лопоухий дамский угодник. – Почему мы верхом почти не деремся? Рыцарь без коня – вообще не рыцарь!
– Похоже, в это Рождество пояс и шпоры нам опять не светят, – мрачно предрек Гильберт, в очередной взглянув в сторону клонящегося к закату солнца, – время поджимало. Среднему сыну графского конюшего в тринадцать лет рыцарство получить было можно, но только за выдающиеся заслуги, которых пока, увы, не наблюдалось.
