Вдова Клико - Фрипп Хелен

Вдова Клико: [роман]

Хелен Фрипп

Helen Fripp

THE CHAMPAGNE WIDOW

Глава первая

РЕВОЛЮЦИЯ

Реймс, 21 июля 1789 года

В это незабываемое утро Николь Понсарден, дойдя до перекрестка, остановилась в раздумье, какой дорогой следовать дальше. Идти ли по Рю-де-Фий Дье — пристойной тенистой аллее для послушных девочек, которая ведет прямо к монастырской школе, или двинуться через площадь запретным кружным путем, где над нагретой солнцем булыжной мостовой дрожало зыбкое марево?

Николь подбросила монету, поймала, прижав к тыльной стороне ладони, и крепко зажмурилась. Pile ou face — орел или решка? Все равно: всегда побеждала запретная площадь, тем более в базарный день.

Проходя мимо статуи Людовика XVI, девочка на счастье потрепала шершавую морду лошади, поприветствовала короля насмешливым реверансом и… застыла. Кто-то набросил петлю на королевскую шею, а под царственными глазами набрызгал красной краской. Кровавые слезы текли по лицу государя! Ну не мог же такое сотворить Ксавье! Иногда он подрисовывал королю усы углем или вставлял цветок под седло так, будто тот торчал из лошадиной задницы, но на подобную жуть не осмелился бы никогда.

Неужели правдивы те вести из Парижа, от которых буквально гудит весь город! Четырнадцатое июля — день, когда Франция перевернулась с ног на голову. Революция. Король низложен. Народная республика. Яростные споры на каждом углу и бесконечные слухи — и все они о кровавых событиях, что происходят за многие-многие мили отсюда. Петля и кровь — такое могло произойти в Париже, но только не в спокойном и сонном Реймсе.

Осквернение королевского изображения — серьезное преступление, за которое солдаты графа наверняка накажут. Эти вояки — распущенная орава скучающих громил, что прочесывают улицы и куражатся над прохожими, не пропуская даже таких богатых горожан, как Николь. Девочке захотелось поскорее оказаться на площади, там, где, как ей казалось, безопасно, и она прибавила шагу, но не слишком, чтобы не выглядеть подозрительно. Обычно в базарные дни там кишмя кишели местные крестьяне. Они раскладывали свои пестрые товары — будто пожертвования величественному собору, охранявшему площадь.

Но сегодня площадь пустовала. Возле пары потрепанных корзин с безутешным видом стояла лишь старая вдова из Аи. Из корзин торчали лохматая петрушка и жалкая горсть заплесневелых луковиц, которые давным-давно стоило пустить на маринад. Да еще старая торговка вареньем из Адлер — Виллерана, как всегда, восседала на привычном месте. На трех последних ярмарках ей не удалось продать свой товар. На всех кувшинах слово «клубника» было написано с ошибкой (видимо, всякий, кто мог прочитать, вежливо об этом промолчал). Николь страшно гордилась, что это заметила, хотя ей всего одиннадцать лет.

А вот мясника, продававшего освежеванных кроликов, она не знала. На лотке валялись ободранные тушки с головами, хвостами и лапками, по ним, как пьяные, ползали раздувшиеся мухи.

— Ксавье! — Николь заметила приятеля, стоявшего возле лотка с кроликами.

Она бы его за милю узнала по крепко сбитой фигуре и курчавым черным волосам.

Парнишка сделал вад, будто не слышит, смачно сплюнул — отправил по дуге на мостовую комок блестящей слюны. Николь, как всегда, впечатлила его залихватская выходка. Все детство они играли вместе, до тех пор, пока ее тело не стало обретать девичьи очертания. Сейчас же, когда у нее началась школа, а ему пришлось работать, Николь часто не хватало его общества. Кстати, почему он сегодня не на прядильне ее отца?

— Ксавье, посмотри, что я нашла!

Мальчишка продолжал делать вид, что не замечает ее, и Николь подошла ближе, протягивая руку. У нее на ладони лежал зеленый жук, сверкающий, как драгоценность.

— Он сидел на розовом кусте в винограднике мсье Моэта.

Ксавье улыбнулся было, но потом вспомнил, что рядом — ватага его приятелей.

— Ну и что? — спросил он свысока. — Что за ерунду ты притащила?

— Даже такой гроздеед, как ты, должен был бы знать, что это бронзовка! — огрызнулась она, обиженная его пренебрежением.

Ксавье фыркнул, тряхнул головой и попытался сделать вид, будто ему все равно, но Николь поняла, что ее слова задели приятеля. «Гроздеед» — самое худшее Оскорбление в краю виноделов. Так называют сезонников из долины Марны, которые ничего не смыслят в виноградарстве и только и умеют, что жрать молодые грозди.

— Аристократка! — крикнул один из его приятелей, так, словно это было ругательство.

— Оставь ее, она еще соплячка. — Ксавье мотнул головой в ее сторону. — Исчезни, laide.

Ксавье всегда к ней хорошо относился, да и сейчас ничего плохого в виду не имел. Но слово laide — «дурнушка» — считалось довольно обидным. Ну, так он же всегда дразнил подружку за внешность: она, мол, такая тощая — соплей перешибешь, серые глаза не девичьи, а волчьи, а волосы из-за легкой рыжины похожи на ржавчину.

— Что раскомандовался? Вы на этой площади не хозяева! — огрызнулась она.

— Теперь — хозяева! — крикнул один из приятелей Ксавье. — Давай, благородная, сбрызни отсюда. Va te faire foutre! [1]

— Я ничем не хуже вас! — яростно возразила она, сжимая кулаки.

Пусть она маленькая, но она еще и быстрая, и сильная, не хуже любого крикливого мальчишки. Черт, почему именно сегодня мать, собирая ее в школу, завила ей волосы этими дурацкими девчачьими кудряшками?!

— Ты что, дура? — толкнул ее Ксавье. — Он же тебя как муху раздавит.

— С девочками деремся, молодой человек?

Это был граф д’Этож собственной персоной — от самого своего шато явился! Его красный шелковый кафтан, сияя на солнце, ярко выделялся на фоне унылой одежды рабочих на площади, смотревших на графа исподлобья.

Граф заломил Ксавье руку за спину. Наверняка тому было мучительно больно, но приятель даже не поморщился, и Николь почувствовала гордость за него.

— Ну-ка извинись перед мадемуазель Понсардеи, маленький мерзавец! — Граф вывернул руку Ксавье сильнее, и лицо мальчишки посерело от боли.

Николь испугалась, что граф сейчас вывихнет другу плечо.

— Извини, — скривившись, выдавил Ксавье.

— А вы ведите себя как дама, а не как уличный сорванец!

Насколько же лучше быть уличным сорванцом, чем дамой!

— Отпустите его, он хотел мне помочь, — попросила Николь.

— Помните о том, кто вы, мадемуазель, и не роняйте достоинства, иначе этот сброд возомнит о себе слишком много и примется болтать о справедливости. Сколько вам лет?

— Одиннадцать. — Она не добавила «господин граф» — из упрямства.

— Что ж, вы еще научитесь правильно держать себя с простонародьем. Стоит дать им палец, они отгрызут всю руку. — Граф развернулся и зашагал прочь.

Николь состроила рожицу за его спиной, чтобы произвести впечатление на Ксавье, но тот уже вернулся к лотку и принялся заталкивать кролика в мешок.

Мясник почему-то не спросил денег, а вид у Ксавье был смущенный. Тут до Николь дошло: кролики — это подаяние бедным. Она пожалела, что обозвала своего друга гроздеедом.

Вокруг площади в вазонах сохли заброшенные герани, со стен домов осыпалась штукатурка и слезала краска. Значит, снова в этом году на полях гибнут посевы.

Николь уже не помнила, когда в последний раз праздновали сбор урожая, с вечерними танцами под большой желтой луной, как бывало в прежние времена. Каждую неделю весь город молился о хорошем урожае, но Бог не внимал их молитвам.