Виктор Ардов - Этюды к портретам
И конечно, кульминационная сцена в этой роли — ловкая победа Бублика над нечестными людьми, которые хотели его заставить подписать нечестную бумагу. Публика много смеется в этой сцене. И смеется добрым смехом: ей доставляет наслаждение победа добра над злом. Точнее, легкая и хитрая победа добра.
Ах как простодушен и даже глуповат Бублик — Яншин в начале помянутой выше сцены! Какою доступной добычей кажется он своим противникам! Но зрители раньше, чем интриганы на сцене, усматривают не только моральное, но и действительное превосходство Бублика. Поэтому-то нх так веселит диалог. И тут можно легко переиграть: если сильнее нажать на выражение хитрости у Бублика, это заставит настороживаться противников. Пропадет и чудесный эффект победы. Яншин не прибегает к украинскому акценту. (Кстати, этого акцента не было и у дьячка свекра императрицы Елизаветы Петровны.) Но весь ход мыслей старого врача, его обороты и интонации отдают местным колоритом — тем колоритом, который задан здесь автором. Бублик— совсем своеобразное достижение нашего артиста. Эта роль не перекликается ни с одним из созданий Яншина прежде или после «Кречета».
Когда готовилась постановка «Поздней любви» Островского, критики и 'театроведы, занимающие должностные места и свободные от должностей, выражали недоумение по тому поводу, что взяли-де самую слабую пьесу Островского, в коей много напыщенной сентиментальности и никаких точек соприкосновения с нашей действительностью. А после премьеры появилась очередь лиц, желающих поздравить театр и лично Яншина с победой. И притом выяснилось, что многие мысли автора и положения пьесы важны для наших дней, ибо, оказывается, проблемы личной честности, собственного обращения с чужими деньгами и многое другое, о чем толкуют действующие лица в «самой слабой» пьесе Островского, еще существуют…
Правда, Михаилу Михайловичу пришлось преодолеть в больших монологах, которыми изобилует вторая половина вещи, и сентиментальность — очень старомодную и не слишком убедительную; и патетичность, малопонятную нынешнему зрителю. Но он преодолел их — слабые стороны живой и интересной сценической ситуации. А традиционные для русской литературы доброту и жалость к «маленькому человеку» донес до сегодняшнего зрителя в убедительной фигуре отставного стряпчего Маргаритова.
Мне рассказывал Ю. А. Завадский, что на Западе артисты очень себя берегут. Гастролер или премьер не расходует свой темперамент больше чем на одну-две сцены в спектакле. А прочее действие он словно бы демонстрирует зрителям, как ученикам в студии: тут бы надо играть вот так… Проведение всей роли в полную силу там называется «играть по-русски». Так вот М. М. Яншин всегда играл и играет «по-русски». И в смысле всех ролей, и в смысле всех спектаклей.
Вот и в «Поздней любви» сперва наш артист роняет свои реплики внятно и убедительно, но как-то совсем обыденно.
Он ни в малой мере не заискивает перед публикой: не желает заинтересовать ее, посмешить, удивить, ошеломить. Играет, словно ему запретил выступающий рядом гастролер привлекать к себе внимание зала. Но такого гастролера-то ведь нету!.. А через час выясняется, что первым артистом этого спектакля надо признать именно Яншина, хотя и весь состав пьесы играл отлично. Когда я смотрел «Позднюю любовь», восхитительно исполнял роль бедняка неудачника В. А. Грибков.
О. Н. Андровская и А. И. Степанова, В. А. Дементьева и П. В. Массальский — каждый делал свой вклад в спектакль с блеском и талантом, умно и серьезно.
И надо всеми ими словно парил Яншин, который сумел старомодные слова мелодрамы оживить теплом своего сердца в такой мере, что уже неважно было, насколько старомодно все, что говорится на сцене!
В начале 30-х годов в первой инсценировке «Трех толстяков» Ю. Олеши, сделанной самим автором, наш артист играл доктора Гаспара. Роль неглубокая, ибо вся атмосфера романтической сказки не требует от исполнителей особенного проникновения в суть мироздания, в социальные проблемы, в психологию и т. д. Однако, может быть, самый сложный образ инсценировки — именно доктор Гаспар: он романтичен и вместе с тем предельно будничен по своему облику, окружению, поступкам… Это ведь сказочный доктор. Его недавние предки — алхимики у тигелей и реторт, в которых изготовлялось золото из воздуха… Да и самый строй речи не только у доктора, а собственно у Олеши приподнятый, с одной стороны, но не лишен иронии…
Яншин отлично справляется с необычной для актера задачей. Он не отходил от обычной своей доверительной (по отношению к зрителям) медлительности. Но человечек в очках и цветном сюртуке, похожий на мистера Пиквика (только похожий внешне, но ничуть не подобный диккенсовскому персонажу изнутри), с первой же фразы приобщал зрителей к чудесной атмосфере сказки. Помню, как лирично выговаривал Яншин эту фразу:
— Платье, оно розовое! Нет! Сказать, что оно розовое, это значит сказать, что оно цвета мыла или цвета языка. Какое дурацкое сравнение! Нет! Оно звенит, оно шелестит, как золотой слепой летний дождь!
Тут, пожалуй, уместно будет вспомнить, как Михаил Михайлович играет роль городничего Градобоева в «Горячем сердце» Островского. Я еще в двадцатых годах видел спектакль, поставленный самим Станиславским. Москвин и Грибунин, Добронравов и Шевченко, Хмелев и Тарханов составляли истинный ансамбль. Успех был огромный. Мейерхольд, посмотрев премьеру, пришел в восторг и устно и печатно приглашал всех на эту постановку. Самый факт, что спектакль дожил до наших дней, говорит о многом. Разумеется, весь состав исполнителей обновлен. Но тем не менее «Горячее сердце» — одна из жемчужин в репертуаре Художественного театра. Достойные заместители старшего поколения найдены для всех ролей. И Яншину выпало дублировать роль своего тезки М. М. Тарханова.
Кто помнит, как играл Михаил Михайлович старший, подтвердит: в репертуаре Тарханова роль городничего была одной из лучших. Но я позволю себе сказать, что Яншин, пожалуй единственный из нынешних исполнителей «Горячего сердца», играет не хуже своего предшественника. В чем-то он даже проникновеннее Тарханова. Отчего это происходит? Тарханов играл равнодушного циника — верная трактовка роли. А Яншин показывает нам человека мудрого и привыкшего к несовершенству жизни, но доброго. В Яншине нет равнодушия к действительности. И так оно ближе к подлиннику, к замыслу великого драматурга. Вообще-то пьеса написана Островским в защиту обижаемых жестоким бытом людей. Потому и трактовка Яншина мне кажется вернее. А сценической техники у нашего артиста не занимать стать: он в состоянии выдержать соревнование даже с Тархановым!..
Ах как хочется говорить об Яншине еще во многих ролях, но и так уже наше сочинение разрослось. Перейдем теперь к венку из чеховских образов, который украшает деятельность Михаила Михайловича. Для артиста Московского Художественного театра нет выше, нет почетнее задачи, чем сыграть в пьесе Чехова. И понятно, почему это так…
Трагикомическая фигура Вафли удивительно подходит к данным нашего артиста. Сегодняшний Яншин — тучный немолодой человек с обыденными чертами лица, смешной даже в печальных своих репликах и поступках, — кажется созданным для роли Вафли. Здесь «прямое попадание» очевидно. За наивно грустными репликами бедного старика такой, как говорят немцы, «хинтерлянд», то есть расположенная за этим целая страна, такой уже не подтекст, а скорее надтекст, что прерывается дыхание у человека, сидящего в зале или у радиоприемника, у телевизора и внимающего нехитрым, в сущности, словам этой роли…
В «Вишневом саду» Яншин сыграл не Епиходова, а Си-меонова-Пищика. Факт не случайный… Я помню И. М. Москвина — первого исполнителя роли Епиходова. Хотя Епиходова прозвали «Двадцать два несчастья», Москвин был в данной роли не растерянным и жалким субъектом, а, наоборот, напористым, полуинтеллигентом. Косноязычное «красноречие» Епиходова Иван Михайлович играл как атаки на собеседников.
И в том старом спектакле Симеонова-Пищика исполнял В. Ф. Грибунин. Каюсь: когда я в юности прочитал «Вишневый сад», я не мог понять авторского замысла в этом персонаже. Только увидев на сцене МХАТа Грибунина, я постиг глубину и точность видения современного ему мира у А. П. Чехова. При чтении мне казалось, что эта роль написана вяло и мало чего добавляет к сюжету пьесы. Но, глядя на то, как покойный Владимир Федорович Грибунин с бесконечным смущением и страданием порядочного человека всем кряду повторяет свои просьбы одолжить ему хоть какую-нибудь сумму, я убедился в значительности этого типа людей для соответствующей роли эпохи.
И вот Яншину пришлось играть Симеонова-Пищика после Грибунина. Тяжелый искус. Многие ли артисты выдержали бы его?
А Яншин выдержал. Он не подражал своему предшественнику в этой роли. И вот важный штрих: Грибунин был человеком быстрых реакций. Когда он слезал с лежанки, на которой проводил молча довольно много времени в первом действии, его реплики и движения были энергичны. Особенно подвижен был Симеонов-Пищик — Грибунин в последнем своем появлении, когда рассчитывался с кредиторами… А Михаил Михайлович не торопится ни одной секунды. Он с начала роли и до конца барственно медлителен. И еще штрих: Яншин, играя первую половину роли Симеонова-Пищика, прижатого безденежьем, не обнаруживает отчаяния. Барин, помещик, он верит, что вывернется из беды. Надо думать, не раз уже случалось такое в жизни будущего владельца железных залежей. Совсем уж было каюк, а вдруг наследство от вовремя скончавшейся тетеньки!.. Это — важная краска в роли. И потому во второй половине спектакля Яншин играл человека, который словно говорит нам: «Неужели вы могли подумать, что я пропаду? Нет на свете обстоятельств, из которых меня не вызволит моя дворянская судьба!»
