Павел Басинский - Скрипач не нужен
Книга открывается повестью «Витёк». Умирающая пристанционная деревня, возле которой давно уже перестали останавливаться поезда и которая, хотя и умирает, по привычке живет расписанием московского экспресса. Мальчик, отец и бабушка. Две соседские семьи. Между дворами идет безумная, бессмысленная война из-за котов и собак, посягающих на чужие территории. А мимо, строго по расписанию, туда-обратно несется московский поезд. Но как-то он останавливается, потому что в Москве началась гражданская война, и в поезд нужно погрузить солдат из ближайшей военной части, о которой тоже чуть не забыли, как и о деревне. Пассажиров высаживают на насыпь, поезд идет на войну. А пассажиров слишком много, чтобы всех приютить в деревне.
Скажете: он пугает, а нам не страшно. Но в том-то и дело, что он не пугает. Нежная, лирическая повесть о деревенском мальчишке, хотя и не без морали. Мораль: все мы «крутые» до поры до времени. Пока – в поезде.
Не буду подробно говорить об остальных повестях. Среди них, на мой взгляд, есть подлинные шедевры лирической прозы – «Лес», «Тень облака на том берегу». Есть удивительный, скорее, рассказ о певце и гитаристе по кличке Оглобля. Есть очень мудрая повесть «Любовь» об отношениях отца и сына – но это вообще сквозная тема всей книги. Возникает странное впечатление, что во всех вещах Прилепина как бы один и тот же отец, который всё знает, всё умеет, который, конечно, лучше всех, и ни с кем его не сравнишь. Только жизнь почему-то не удалась.
Грустно!
Но вот «Восьмерка»… Я не знаю, что сделает из этой вещи Алексей Учитель. Кино дело тонкое, и литература им берется все-таки в виде фактурного сырья. Но как литературная вещь повесть меня просто потрясла на этот раз пронзительностью ее актуального смысла, что было и в «Саньке». В «Восьмерке», кстати, мелькает Санька в качестве эпизодического персонажа. Вроде бы «Восьмерка» написана раньше «Саньки».
Четверо парней из заводского, возможно, слободского городка, где банкротят завод, и понятно, что за этим последует. Они – омоновцы, «черные береты». Поразительная жесткость, с которой Прилепин всё расставляет по местам. Эти парни – «опричники». Это – «псы». «Ты – пес», – говорит одному из них по телефону местный криминальный авторитет, вернее сказать, авторитетик, потому что масштабы не те. Тот – беззлобно отбрехивается: «Сам ты пес». Авторитет серьезно надулся.
Задача этих парней, которых связывает крепкая мужская дружба (что у Прилепина в прозе всегда получается хорошо и нефальшиво), рвать зубами тех, кто «против государя» и заведенного им «порядка». Этой функции некоторой части мужского населения со времен Ивана Грозного никто не отменял. Не в Швейцарии живем. Но беда в том, что «порядок», который установил «государь», этим парням неясен. Вернее, им ясно, что настоящий «порядок» «государю» абсолютно до лампочки, и свои «порядки» на местах заводятся сами – по праву наиболее сильного и наглого. Но самые сильные и наглые должны быть «опричники». Иначе это уж совсем какой-то непорядок, совсем уж беспредел! Этих «псов» для чего на «волков» натаскивали? Чтобы покой «волков» охраняли, пока те по ночным клубам жрут и пьют?! Нетушки!
И «псы» начинают душить «волков» просто так, бесплатно. Крушить всех городских авторитетов просто потому, что они сильнее их. Нет, они – не народные мстители. Это вот из мальчика Саньки вырастет народный мститель, с которым непонятно, что теперь делать. Эти же парни просто – нормальные «волкодавы». Да, им обидно, что они сильнее и круче, а их заставляют поджимать перед «волками» хвосты. Хрен вам!
«Восьмерка», как вы понимаете, написана о девяностых годах. Но так вышло, что я заканчивал ее читать в тот день, когда на Пушкинской омоновцы загоняли демонстрантов в метро. Не знаю, насколько правильно, профессионально и «гуманно» они работали. Не знаю, как это можно делать грамотней, цивилизованней, добрее и т. д. Но вот что было совершенно ясно… Эти парни были в закрытых шлемах, за которыми не было видно лиц. Но это явно не «псы», не «опричники». И слава богу, что на Пушкинской это было именно так…
Но куда подевались те, о которых пишет Прилепин? В конце повести четверо товарищей разбежались – кто куда. Конец дружбе, а судьбы их пропали в тумане. Но вообще-то, если речь не только о них? В каких охранных агентствах они служат, в каких ночных заведениях, в каких банках (а может, банях) несут свою службу по охране «государевой» территории? Они вообще-то есть? Или мы деклассировали этот класс за ненадобностью? Может, мы уже в Швейцарии живем?
11 марта 2012
Молчание пастырей
Мы отмечаем сразу два писательских юбилея: Владимира Маканина и Валентина Распутина. Обоим исполнилось семьдесят пять лет. Оба родились в несчастном 1937 году, с разницей в два дня – 13 и 15 марта соответственно.
Вообще в 1937 году, который по восточному календарю был годом Огненного Быка, родилось удивительно много писателей: Распутин, Маканин, Вампилов, Ахмадулина, Мориц, Чухонцев, Битов, Фокина, Аверинцев (тоже писал стихи), Высоцкий… Называю их без всякого порядка и попытки поделить на какие-то литературные группы или «партии», что и невозможно сделать, если внимательно посмотреть на этот далеко не полный список «детей 1937 года». Кстати, этот термин впервые ввел в оборот очень яркий литературный критик Владимир Бондаренко и даже написал об этом интересную книгу: «Дети 1937 года».
Что было причиной этого странного поколенческого чуда? Можно гадать долго. Но конечно, одной из причин была сталинская забота о рождаемости и запрет на аборты. Проблема «отцов и детей» ведь просто решалась тогда. Этих отцов посадили, этих расстреляли, но раньше все-таки позаботились о демографическом росте, причем как раз накануне страшной войны. Во время войны отцы, которые были на свободе, пошли на фронт, а оставшиеся в тылу матери всю войну и после нее тащили на плечах этот вечно голодный демографический рост.
Наверное, неслучайно одна из лучших повестей Владимира Маканина называется «Безотцовщина», а у героя-мальчика из лучшего рассказа Валентина Распутина «Уроки французского» слишком заметно нет отца.
Владимир Маканин родился на Урале, в Орске. Валентин Распутин – в Сибири, в деревне Аталанка Иркутской области. Между Орском и Иркутском расстояние более 4000 километров. Это почти в десять раз больше, чем между Парижем и Лондоном. И всего лишь (по нашим понятиям – всего лишь!) на полторы тысячи километров меньше, чем между Лондоном и Нью-Йорком. И вот представьте себе, сколько важных событий происходило между Парижем и Лондоном и между Лондоном и Нью-Йорком и как эти события повлияли на ход мировой истории. А между Орском и Иркутском как будто никогда ничего не было.
Вероятно, специалисты по русской истории что-то нам расскажут. Наверное, и неспециалисты вспомнят об уральском казаке Ермаке, который покорил Сибирь. Но всё равно наши дети гораздо лучше знают Д’Артаньяна, особенно в исполнении Михаила Боярского, чем Ермака в исполнении Виктора Степанова в одноименном кино 1996 года.
Но ведь Распутин и Маканин – дети немыслимых исторических и географических пространств, от которых дух захватывает! Ведь Урал и Сибирь – два величайших географических региона в евроазиатской части мира. Война, которую пережили эти «дети 1937 года», была величайшей войной в мировой истории. Русская революция, которая определила судьбы этих детей через их отцов, была, разумеется, главным политическим событием ХХ века. Кто бы с этим поспорил? Но вот что странно: мы совсем не воспринимаем этих писателей как исторических. И если сибирская составляющая Распутина нам еще понятна через его очерки, то уральский вектор Маканина непонятен, нет…
Например, для британской литературы чрезвычайно важно место рождения писателя – сама Англия, Ирландия или Шотландия? Для американской прозы «южане» и «северяне» являются принципиально разными литературными партиями. И даже мы, русские, чувствуем отличие между Фолкнером и Фицджеральдом, не зная, чем отличается штат Миссисипи, где родился Фолкнер, от штата Миннесота, где родился Фицджеральд. Чтобы почувствовать разницу между этими классиками, нам не нужно знать, что прадед Фолкнера воевал на стороне южан, а прадед Фицджеральда – автор текста государственного гимна США, американский Сергей Михалков, грубо говоря…
Но лично для меня Распутин и Маканин тоже являются классиками мировой литературы. И то, что ни один, ни другой еще не получил и, вероятно, не получит Нобелевской премии, является проблемой самой премии.
Вы посмотрите, какие они восхитительно разные! Один – боль, стон, непрерывное апокалиптическое напряжение. Но сколько любви и милосердия в том же небольшом рассказике «Уроки французского», который был написал сорок лет назад, а до сих пор вызывает слезы у всех читающих и что-то чувствующих поколений. Второй – диагност, аналитик, с годами становящийся всё жестче, совсем уж стыдящийся вынесения каких-то прямых моральных оценок. И это тоже заставляет вспомнить рассказ сорокалетней давности, мой любимый у Маканина, «Ключарев и Алимушкин». Как страшно он заканчивался! «Передай мужу, что Алимушкин улетел на Мадагаскар, и его провожала мать», – то есть герой умер, а всем хотелось бы, чтобы он просто незаметно исчез…
