Виктор Ардов - Этюды к портретам
Да и для сюжета пьесы подобная расстановка сил была полезна: не зря же, каясь в последнем акте, городничий говорит:
— Фитюльку, тряпку принял за человека!
Большей «фитюлькности» (извините за неуклюжее словцо), чем давал Михаил Александрович, и не могло быть. Как сказано, он все время шел «на пределе»: еще чуть-чуть, и станет чрезмерным это преувеличение, будет бестактным поведение артиста в великой гоголевской комедии, которая так дорога всем людям русской культуры…
Чехов — Хлестаков очень часто прибегал к приемам пародии. Многие свои реплики и даже целые куски текста артист произносил (и сопровождал соответствующей мимикой, жестами, движениями), передразнивая своих партнеров. Хлестаков издевался над чиновниками — но это был только один аспект пародии. Чехов — Хлестаков, согласно авторскому замыслу, передразнивал общепринятые банальные интонации и приемы речи, словосочетания, принятые в тридцатых годах прошлого века в Петербурге. Например, его объяснения в любви Марье Антоновне, а затем и Анне Андреевне целиком построены пародически— это карикатура на сентиментальные стихи и такую же прозу того времени; соответственно они написаны у Гоголя. Актеру, однако, нужно говорить этот текст так, чтобы стало ясно: для Хлестакова такие пошлости суть последняя мода в данном «вопросе». Он гордится, что усвоил стиль этих стихов и интонаций.
Чехов четко доносит замысел автора в диалоге с девицей. Но сверх того зрители постигали еще и отношение исполнителя к своему сценическому образу. Вот тут-то особенно ярко проявлялась водевильная стихия пьесы и роли: актер издевался над тем пустым вертопрахом, который способен пустить в ход арсенал галантных глупостей любовно- лирической моды. «Мы удалимся под сень струй», «Вам нужен не стул, а трон» и все прочее в такой трактовке делалось и очень смешным, и очень важным для характеристики Хлестакова.
Каждый спектакль обогащался новыми импровизациями артиста. И в интерпретации Чехова самые смелые и рискованные трюки — а иначе не назовешь эти украшения роли— были уместны, желанны, очаровательны, удивительно смешны!
В ответ на просьбу Добчинского, чтобы его незаконный сын обрел фамилию отца, Чехов — Хлестаков принимал позу императора Николая — портрет висел тут же на сцене — и уже в качестве самого царя разрешал:
— Пусть называется!
Значит, Хлестаков пародировал даже царя!
А сцена вранья? Ее крещендо — удивительное у Гоголя— требует от актера оправдания чисто психологического. И тут мало бытовой мотивировки: шалун-де хмелеет все больше и больше. Прогрессия хвастовства в монологе не арифметическая, а геометрическая. И чтобы поверили втакое нарастание, нужны и водевильный темп, и психологическое оправдание этой гигантской гиперболы. Тут всегда искус для исполнителя роли Хлестакова: бытовая, приземленная трактовка образа отстает от ситуации; но и чисто водевильный юмор с иронией начинает казаться недостаточным в этаком вихре лжи.
Чехов блистательно решил этот труднейший эпизод роли. Да, такой — уже доведенный до некоего символического обобщения — персонаж способен и врать поистине безмерно. Заканчивается пьяная ложь сообщением, что данный коллежский регистратор («генерал с другого конца» — по определению слуги Осипа) ежедневно бывает у царя; его спутали с главнокомандующим, когда он появился в военном лагере; его завтра же произведут в фельдмаршалы; даже по литературной линии он «с Пушкиным на дружеской ноге!»…
Нет, решительно: тут уж не водевильное хвастовство или вранье. Это — геркулесовы столпы брехни и фантазии. Их изображать надо от лица не просто человека, а гротесковой фигуры, в которой доведены до громадности мелкие свойства мелкой душонки. Не сочтите игрою слов с моей стороны: мелкость, доведенная до громадности. Именно так мыслил и сочинял Гоголь. В своих комментариях к комедии, в статьях и в «Арабесках», наконец, в своих устных изречениях, записанных современниками, великий писатель неоднократно утверждал и право свое, и желание, даже потребность создавать подобные черты и лица, искаженные по сравнению с повседневным бытом в чудовищном гротеске.
Вспомним: в последний период жизни Н. В. Гоголь придавал даже мистический смысл «Ревизору». Он говорил о городе души человеческой, в который-де пожаловал ревизор… Необязательно принимать такую трактовку, рожденную в душевных сумерках самого автора. Но и это высказывание автора не лишено разумного зерна: Гоголь всю жизнь боялся того, чтобы его сочинения воспринимались как легкомысленные забавы для праздного читателя. И Чехов, безмерно усилив игровую, комическую, импровизационную стороны своей роли, не упустил авторского толкования (я хотел тут написать — образа, но спохватился: надо ведь писать — толкования всей комедии), ибо Чехов влиял на ход событий 5 огромной степени! Помилуйте, если городничий, а за ним все чиновники приняли за ревизора непросто бытовую «фитильку» — мальчишку, каких сотни и тысячи, а личность с необыкновенной легкостью в мыслях и в поведении, значит, и ослепление солидных людей необыкновенно велико, и меры вины, которую сами чиновники за: собою знают (отчего и боятся ревизии) велика, и вообще: весь конфликт вырастет до размеров катастрофы.
Вот такую нагрузку нес сейчас М. А. Чехов в спектакле. И чем больше была нагрузка, тем значительней была его беспримерная легкость. Этот артист всегда отличался быстротою реакции, редкою на сцене. Его ответы на обращения партнеров — словесные и мимические — возникали в ту долю секунды, когда повод для реакции — все слова, жесты; поступки еще не дозвучали, не осуществились до конца. (Кстати, как часто не хватает в наших спектаклях такой жизнеподобной торопливости в диалоге!) А походка и движения Чехова, естественно, тоже ускоряли действие комедии, ибо заставляли жителей богоспасаемого городка, откуда за три года нельзя было доскакать никуда, менять привычный им ритм сонного царства. Чиновникам приходилось резвой рысью бегать за мнимым начальством. Из подхалимства они торопились отозваться на любые непонятные им слова и движения приезжего сановника, которые ему заблагорассудилось произнести или сделать.
В таком сопоставлении ритмов, в неуклюжих попытках «туземцев» не отстать от Хлестакова выпукло проявлялась суть событий. А уж как делалось смешно, когда разыгравшийся и почуявший свою силу Хлестаков с чиновниками, на самом-то деле по табели о рангах стоявшими куда выше его самого, обращался как с ребятишками, которых можно и по носу щелкнуть, и подхлестнуть шлепком сзади, и взъерошить им волосы… Требования денег — все более наглые и безапелляционные — вызывали смех публики, словно не простые слова, применяемые в таких случаях, говорил Хлестаков, а специально написанные «репризы»…
Надо сказать, что Чехов — Хлестаков произвел сенсацию. Весь сезон 1921/22 годов прошел под знаком всеобщего внимания к постановке «Ревизора» в Художественном театре. Отклики прессы не истощались. А в то время существовало несколько театральных журналов, да и общая печать много места посвящала искусством. Признание стало единогласным. Да и как могло быть иначе?
Тут был редкий случай, когда рее восхищались актером: и руководящие инстанции, и рецензенты, и зрители изощренные, и рядовая публика… Инакомыслящих не было…
Еще одна роль М. А. Чехова: Фрезер в пьесе «Потоп» шведского драматурга Бергера. Действие пьесы происходит в одном из городов Северной Америки: автор, как многие другие его сородичи, долго жил в Штатах. Пьеса построена своеобразно и очень выразительно. Она долго шла в 1-й студии Художественного театра. И этот спектакль хорошо принимался публикой. Исполнители создали отличный ансамбль. Чехов (в очередь с Вахтанговым), Бакланова, Смышляев, Г. Хмара, А. Геройт и другие…
Придется все-таки пересказать кратко сюжет драмы Бергера, ибо, не зная его, трудно понять, что делал Чехов в роли маленького неудачника из «страны желтого дьявола» (все помнят: так назвал США М. Горький). Начинается трудовой день в некоем средней руки баре. Это заведение расположено в подвале. «Торговый зал» — небольшая комната, где стойка с напитками и высокими вертящимися стульями перед ней, обычные столики по углам, будка телефона и прочая утварь — нормальное убранство мелкой точки «общественного питания», как сказали бы у нас. И круг посетителей на 90 % один и тот же. Хозяин бара и слуга — негр Чарли уже начали утренний отпуск еды и напитков тем «гостям», что имеют обыкновение завтракать тут перед началом своего делового дня.
Вскоре появляется и мистер Фрезер — Чехов. Неприятный и нервный субъект… Но об этом после. Сперва надо сказать, что обычный день в баре нарушен самым неожиданным образом: вышла из берегов река, протекающая по городу где-то совсем близко от бара, и практически выход из подвала невозможен. Более того: если вода будет прибывать и в дальнейшем, всем, кто оказался здесь, грозит гибель от потопа.
