Виктор Ардов - Этюды к портретам
Мне пришлось видеть несколько отличных актеров в «Ревизоре». С. Л. Кузнецов — первый исполнитель этой роли в Художественном театре (1910 год) играл водевиль. Разумеется, право на такую трактовку дано автором, ибо Гоголь откровенно прибегает к приемам водевиля. И Кузнецов был хорошеньким мальчиком с завитой прической, который непрерывно посылает улыбки всем окружающим, зная неотразимую обаятельность своих улыбок (они и в жизни отличали артиста). Я смотрел Степана Леонидовича в спектакле Театра МГСПС в Москве в 20-х годах.
Превосходно играл в той же манере Р. Н. Симонов — известный мастер иронического водевильного стиля. Он показывал глупость Хлестакова, его наивность в трусости и во лжи, в похоти и нежданной удаче. Особенно удачно трактовал Рубен Николаевич ритмичный рисунок роли: его «чиновник из Петербурга» быстрыми и какими-то шалыми размашистыми телодвижениями и жестами и такою же походкой подчеркивал, что Иван Александрович живет «без царя в голове».
Игорь Ильинский дал вполне реалистический образ этакого сластолюбивого и балованного барчука, которому свойственны даже пристойные манеры, выработанные домашним воспитанием, и твердое убеждение, что ему, помещичьему сынку, причитаются в жизни всяческие лакомства и удобства.
Чехов вел себя совсем иначе. И для того, чтобы пояснить читателю хоть в малой степени, какое впечатление производил на зрителей великий артист, надо сказать несколько слов о самой комедии Гоголя.
Да, писатель использовал приемы и форму водевиля в «Ревизоре». В какой-то мере, несомненно, то было стремление облегчить прохождение пьесы через цензуру: если нравы русской провинции изобразить в виде реалистической комедии, пьеса была бы запрещена безусловно. Общеизвестно, что Николай I остался недоволен «Ревизором». И по окончании спектакля на премьере в Александрийском театре царь сказал:
— Всем сегодня здесь досталось, а больше всего — мне…
Иными словами император объявил, что ему понятно: «Ревизор» осуждает не отдельные явления, а режим, установленный им лично. Кстати, когда в Пензенской губернии из-за перелома ключицы в аварии Николай Павлович принужден был некоторое время прожить в уездном городе, ему представлялись местные чиновники. И царь, увидев выстроившихся шеренгою в зале помещичьего дома — городничего и смотрителя учебных заведений, судью и попечителя заведений богоугодных, лекаря и почтмейстера, шепнул на ухо своему гофмаршалу:
— Но я с ними со всеми уже знаком по «Ревизору» Гоголя!
Обычно роли чиновников исполняют в манере почти реалистической, а вот Хлестакова чаще принято играть водевильно. Так происходит еще и потому, что сегодняшние «стиляги» и пижоны совсем не похожи на «шелкопера» времен Николая I. А службисты и взяточники переменились гораздо меньше за полтораста лет…
Между тем автор написал роль Хлестакова и роли чиновников в едином ключе. Он спрятал не слишком глубоко под водевильными украшениями свою сатиру. Вообще-то Гоголю было свойственно одно редкое для сатирика качество: Гоголь умел, сохраняя бытовое правдоподобие реплик персонажа, доводить высказывания этого персонажа до стадии афоризма, который звучит как прямая авторская оценка того, о чем говорит данная реплика. Поясню на примерах.
«У нас больные все как мухи… выздоравливают».
Под видом оговорки чиновника произнесен приговор постановке дела в больнице.
«Чуть где-нибудь поставишь забор или памятник, неизвестно откуда нанесут всякой дряни…»
Опять афоризм. И т. д.
И не только в «Ревизоре» создает Гоголь эти строки двойного, так сказать, звучания…
Роль Хлестакова также полна подобными глубокими оценками отдельных сторон действительности. Писатель выражает в них и психологию шалопая, и собственное свое, авторское отношение как к самому персонажу, так и к различным явлениям той эпохи. Но мало того! Надо еще учесть, что многое из существовавшего на свете в прошлом веке живо сегодня! В такой живучести ведь и сказывается гениальность автора. И не только для нас жив сюжет «Ревизора». Недавно я смотрел итальянский фильм, который переносит фабулу гоголевской комедии в годы фашистского режима: мнимый ревизор появлялся в городке неподалеку от Рима. И все шло, как в нашей пьесе. А еще газеты сообщили в этом году: в одной из молодых африканских республик «Ревизора» играли на местном негритянском (!) материале. Было даже фото, изображающее чернокожую городничиху и такого же Хлестакова.
Прошу меня простить за отступление. Без него мне трудно было бы пояснить, в чем состояла поразительная. удача М. А. Чехова в роли Хлестакова. Впервые на русской
сцене возник образ, не только предельно сходный с основным замыслом автора, но и вобравший в себя все мыслимые аспекты этой трудной роли.
Опять-таки тут началось с удивительного соответствия внешности актера и характерных признаков персонажа — по точному описанию его, сделанному самим автором. Худенькая фигурка Чехова, его слабый, хрипловатый и незвучный голос, обыденные черты физиономии: нарисованные у самого лба брови; нашлепка из гуммоза на носу, создавшая уже не «башмачок», а «дулю»; ничтожные бачки; легкий и нервный ритм в движениях, вообще свойственный актеру, — каждая черта усиливала впечатление зрителей, обогащала их представление о ничтожности самозваного ревизора.
Но это, конечно, было «подножием» замечательному творческому созданию артиста. В таких внешних чертах выражался замысел Чехова, и выражался богато и щедро, не заставляя, однако, публику уделять внешности больше внимания, чем сути образа.
Это звучит парадоксом: дурака и ничтожество играл человек, по своему таланту, образованию, философским познаниям и нравственному облику выдающийся. И именно потому, что от Чехова веяло этой неповторимой силою духа, его игра оказалась столь значительной. Чехову доступно было проникновение в зерно образа и в тему всей пьесы в такой степени, в какой ни ранее, ни позже никому не могло удасться. Его Хлестаков перерос не только водевильного кавалера, бытового простака и характерного персонажа. Он достиг некоего обобщения, которому имя — суетность человеческая.
В театре смех возникает чаще всего, когда зрители расшифровывают мелкие и себялюбивые, недобросовестные или неосновательные — нелепые! — помышления и желания персонажа, но не выраженные словами, а скрываемые действующим лицом. Вот так в комедии работает подтекст. А Чехов словно снимал черепную коробку с мозгов Хлестакова: всем были видны нехитрые ходы мыслей и чувств «чиновника из Петербурга». Реплики и ремарки Гоголя артист воспроизводил именно так: они рассказывали столь многое и столь беспощадно, умно, глубоко, что зрителями овладевал восторг.
Напоминаю: поведение Чехова на сцене в роли Хлестакова не становилось выпадением из жанра, строго намеченного автором. Если угодно, Чехов играл и водевиль. Но в этом водевиле словно разверзалась бездна — бездонное ничтожество глупого и пошлого человечишки. Самый ритм водевиля, усиленный артистом в том смысле, что пластический и двигательно-ритмический рисунок образа у Чехова был гениален по легкости, точности, выразительности, этот ритм не только радовал эстетически, но еще и создавал дополнительные краски в реализации темы и сюжета комедии. Хлестаков — Чехов претендовал на изящество танцевального стиля: так ведет себя «кавалер», за грациозность избираемый «распорядителем танцев» на бале. Этот мотылек желает всех обаять своею «десантностью», но и сам наслаждается собственным дарованием.
А что чиновники приняли за ревизора вот этакого вертопраха, делало смешными и их. М. А. Чехову вообще присуща была высокая пластичность. Она помогала ему во всех ролях, но в Хлестакове артист вел себя почти как в балете. Чувство меры, свойственное истинному таланту, удерживало исполнителя роли на той грани, за которой неуместны были бы его пируэты и элевация.
Чиновники рядом с Хлестаковым казались населением другой планеты: такая в них чувствовалась тяжесть, заземленность по сравнению с Хлестаковым. В те дни неизвестно было слово «невесомость». Но именно этим определением хочется обозначить игру Хлестакова… Говоря так, я ничуть не упрекаю партнеров Чехова: вся труппа уездных правителей играла сильно и умно, смешно и точно[5]. Было бы неверно, если и чиновники перешли бы на «инфернальный» стиль, в котором вел свою роль Хлестаков. Наоборот: корни реализма, явственно видные в исполнении остальных актеров, несмотря на значительную гиперболу и в этих образах (неизбежную в данной пьесе), они-то и выдвигали на первый план очаровательную и вместе с тем такую раскрепощенную манеру Чехова.
Да и для сюжета пьесы подобная расстановка сил была полезна: не зря же, каясь в последнем акте, городничий говорит:
