Дэвид Уоллес - Октет
Как должно быть ясно по неудавшейся В6, Y по натуре лаконичен и скромен настолько, что его нужно почти взять в полу-нельсон[7], чтобы выдавить нечто настолько беспредельно нахальное, как дружеский совет. Но Х, наконец прибегнув к мыслительному эксперименту, по которому Y представляет себя на месте Х и рассуждает вслух, как бы он (имеется в виду Y на месте Х) поступил бы, столкнувшись со зловредным и мурашечно жутким pons asinorum, заставляет Y наконец изыскать, что, наверное, лучшее, что он (т. е. Y на месте Х и таким образом впоследствии сам Х) мог бы сделать в данной ситуации — просто пассивно быть там, т. е. просто Показываться, что можно расширить до Быть Рядом — только в физических категориях, не иначе — на окраинах семейных советов и рядом с миссис Х в комнате-палате ее отца. Другими словами, Y предложил в роли тайного искупления и дара старику сидеть там и тихо страдать от ненависти и лицемерия и эгоизма и замешательства, но не прекращать сопровождать жену или посещать старика или косвенно болтаться на семейных советах, другими словами, Х должен редуцироваться до одних лишь физических действий и процессов, чтобы не вкладывать чувства и прекратить волноваться о своей натуре, и просто Показываться{4}… когда Х возражает, что, Господи твою мать боже, именно это он и так уже делает, Y неопределенно хлопает его (т. е. Х) по плечу и отваживается заметить, что Х всегда казался ему (=Y) куда сильнее и мудрее и сострадательнее, чем он, Х, желает себе признаться.
От всего этого Х становится отчасти лучше — или потому, что рекомендация Y глубока и поднимает дух, или просто потому, что Х наконец-то стало легче, когда он вытошнил свои злокачественные тайны, которые его проедали — и все пошло примерно так же, как раньше, включая медленное угасание одиозного тестя, скорбь жены Х и бесконечные семейные спектакли и советы, и Х по-прежнему, под натянутой сердечной улыбкой, чувствовал неприятие и смущение и зуд, но теперь старался относиться к этому септическому эмоциональному вихрю как к прочувствованному дару дорогой жене и — зажмурившись — тестю, и единственные значительные перемены в следующие полгода — что жена Х с пустыми глазами и одна из ее сестер переходят на антидепрессант Paxill и что два племянника Х арестованы за якобы сексуальное домогательство к умственно отсталой девочке в специальном отделении их средней школы.
И все идет своим чередом: периодические посещения Х-м Y, чтобы поплакаться в симпатизирующую жилетку и изредка провести мысленные эксперименты, пассивные и чрезвычайно постоянные присутствие у одра патриарха и участие в семейных советах, на которых самые комичные пра-дяди из семьи жены Х начинают отпускать шутки о развеивании праха — пока, наконец, однажды ранним утром, примерно год спустя после постановки диагноза, неоперабельный и разбитый и измученный и беспросветный старый тесть в конце концов испускает дух, покинув мир в могучих сотрясениях, как тарпон, которого лупят дубиной{5}, и вот он забальзамирован и нарумянен и одет (per codicil[8]) в судейскую мантию и отпет на службе, во время которой носилки с гробом возвышаются надо всеми собравшимися, и на коей службе глаза бедной жены Х напоминают два огромных и свежих сигаретных ожога в акриловой простыне, и на коей службе Х рядом с ней — по мнению сперва подозрительных, но наконец тронутых и удивленных облаченных в черное членов семьи жены — рыдает дольше и громче всех, и его дистресс столь силен и искренен, что на пути из епископальной ризницы сама худосочная теща вручает платок Х и утешает того легким касанием левого предплечья, пока ей помогают влезть в лимузин, и позже тем днем Х персональным телефонным звонком от старшего и самого сурового сына тестя приглашен посетить, вместе с миссис Х, крайне частную и эксклюзивную Семейную Встречу внутреннего-круга-обездоленной-семьи в библиотеке роскошного дома усопшего судьи, особый жест, который сподвигает миссис Х на первые слезы радости с тех давних пор, как она подсела на Paxill.
Эксклюзивная Семейная Встреча — которая, оказывается, по вычислениям на глаз Х, включает меньше 38 % семьи его жены, а также снифтеры подогретого Реми Мартин и беззастенчиво изумрудные кубинские сигары для мужчин — подразумевает расстановку кожаных диванов и старомодных оттоманок и мягких кресел с подлокотниками и прочных трех-ступенечных библиотечных лесенок от Willis & Geiger в огромный круг, где самые внутренние и, видимо, самые близкие 37,5 % семьи жены Х удобно располагаются и по очереди кратко повествуют о своих воспоминаниях и чувствах к усопшему тестю и особых и уникальных личных отношениях с ним во время его долгой и экстраординарно выдающейся жизни. И Х — неловко сидящий на узенькой дубовой ступеньке рядом с креслом жены, четвертым с конца в очереди на речь, и уже приложившийся к пятом снифтеру, и чья сигара по какой-то таинственной причине постоянно тухнет, и страдающий от умеренно-тяжелых простатических приступов боли из-за горбылевой текстуры верхней ступеньки лесенки — находит, пока искренние и порою весьма трогательные анекдоты и панегирики описывают круг, что он представления не имеет, о чем сказать.
?: (А) Самоочевидный.
(Б) В течение года смертельной болезни отца миссис Х не подавала признаков того, что знает о внутреннем конфликте и само-септическом ужасе Х. Таким образом Х преуспел в сокрытии своего состояния, что и ставил своей целью. Х, следует знать, и в прошлом в нескольких случаях скрывал тайны от миссис Х. Однако часть его внутренней путаницы в проистечение всего этого периода premortem — как Х признается Y уже после того, как старый урод наконец отдает концы — была в том, что впервые после свадьбы из-за незнания жены Х некоего факта об Х, о котором ему не хотелось, чтобы она узнала, Х не почувствовал себя облегченно или безопасно или хорошо, но скорее наоборот — печально и отчужденно и одиноко и виновато. Главный вопрос: теперь Х обнаруживает, что под соболезнующим выражением и заботливыми жестами он втайне зол на жену за ее незнание, которое сам культивировал всеми силами, и поддерживал. Оцените.
ВИКТОРИНА 9
Вы, к сожалению, писатель. Вы пробуете написать цикл очень коротких художественных текстов, текстов, которые, так получилось, не contes philosophiques[9] и не миниатюры и не зарисовки из жизни и не аллегории и не притчи, это точно, хотя также они не классифицируются как «рассказы» (даже не в плане микрократкой Малой прозы высокого стиля, ставшей в последние годы весьма популярной — хотя эти художественные тексты действительно короткие, они просто не работают, как должна работать Малая проза). Как именно должны работать тексты цикла — описать сложно. Скажем, они как-то должны сложиться в итоге в некий «допрос» читателя — т. е. пальпацию, щупальца в расщелинах его чувств чего-то, и т. д… хотя что это за «чего-то» — безумно трудно определить, даже вам самим во время работы над текстами (текстами, которые, кстати, занимают гротескно много времени, куда больше, чем должны бы vis à vis их длины и эстетического «веса» и т. д. — в конце концов, вы такой же человек, как все, и в вашем распоряжении не так много времени, и выделять его надо с умом, особенно когда дело касается карьеры (да: все дошло до того, что даже писатели беллетристики считают, что у них есть «карьера»)). Однако вы точно знаете, что эти кусочки нарратива — на самом деле именно «кусочки» и ничего больше, т. е. именно то, как они составят вместе большой цикл, критически важно для этого «чего-то», «чувство» которого вы хотите «допросить» и т. д.
И вот вы пишете восьмичастный цикл из маленьких шипогнездовых текстов{6}. И все оборачивается полным фиаско. Пять из восьми текстов вообще не работают — то есть не допрашивают и не пальпируют, что должны, плюс слишком надуманные или слишком мультяшные или слишком раздражающие или все сразу — и приходится их выкинуть. Шестой текст сработает только после полной переделки, слишком длинной и чреватой отциклоотступлением и, как вы опасаетесь, он, возможно, настолько плотный и замкнутый на себя, что никто просто не доберется до допросной части; плюс затем в ужасающей Фазе Финальной Проверки вы осознаете, что переработка 6-го текста так сильно основывается на его первой версии, что придется вставить и эту первую версию в октоцикл, хотя она (т. е. первая версия 6-го текста) попросту разваливается после 75 % пути. Вы решаете спасти эстетическую катастрофу первой версии шестого текста, на самом виду обозначив в ней, что она разваливается и не работает как «Викторина», и начав переработку 6-го текста со сжатого бесцеремонного заявления, что это новая «попытка» пальпировать то, что вы собирались допросно пальпировать еще в первой версии. Такие интранарративные заявления имеют дополнительное преимущество в легком разжижении претенциозности структуры маленьких текстов в форме «Викторин», но также и недостатки в виде заигрывания с само-отсылками метапрозы — имеется в виду вставка в сам текст конструктов «Викторина не работает» и «Вот еще вариант № 6» — что в конце 1990-х, когда даже Уэс Крейвен зарабатывает на само-отсылках метапрозы, может показаться глупым и вымученным и поверхностным, а также ставит под риск сомнительную безотлагательность того, что, по-вашему, тексты должны допросить в читателе. Эту безотлагательность вы, как писатель, чувствуете очень… ну, безотлагательной, и хотите, чтобы читатель тоже это прочувствовал — и, разумеется, вы всеми силами не хотите допустить, чтобы читатель закончил цикл с мыслью, будто это лишь формальное упражнение с вопросительными структурами и стандартными метатекстами{7}.
