Дэвид Уоллес - Октет
То есть, повторимся, вы — к сожалению, писатель, — должны проколоть четвертую стену{18} и выйти на сцену обнаженным и сказать все это в лицо человеку, который вас не знает или в некоторых случаях даже так или иначе плевать на вас хотел, и который просто хотел вернуться домой, спокойно лечь после долгого дня и расслабиться одним из немногих оставшихся безопасных и безобидных способов, подходящих для расслабления{19}. И тут вы спрашиваете читателя в лицо, чувствует ли он эту непонятную безымянную обтекаемую безотлагательную межчеловеческую схожесть. То есть придется спросить, согласен он, что весь этот потрепанный грубо сколоченный эвристический полу-октет «работает» как органически единое художественное целое, или нет. Прямо во время чтения. И снова: обдумайте все тщательно. Не применяйте эту тактику, пока трезво не осознаете, чего она может стоить. Что он о вас подумает. Потому что если вы решитесь и сделаете это (т. е. спросите прямо в лицо), то «допросная» фишка больше не будет безобидным формальным художественным приемом. Она станет реальной. Вы потревожите его, примерно так же, как адвокат, который звонит по телефону и тревожит именно тогда, когда вы расслабляетесь за прекрасным ужином{20}. И обдумайте конкретные вопросы, с которыми будете его тревожить: «работает или нет, нравится или нет» и т. п. Обдумайте, что он о вас подумает, когда вы их зададите. Вы (т. е. писатель художественных мизансцен) вполне можете предстать человеком, который не просто приходит на вечеринку, одержимый тем, понравится ли он или нет, но еще и обходит всех гостей, подходит к незнакомцам и спрашивает, нравится он им или нет. Что они о нем подумают, какое он окажет влияние, совпадет ли вообще их мнение со сложным пульсом его собственного представления о себе, и т. п. Подходить к невинным людям, которые хотели лишь зайти на вечеринку и немного расслабиться и, быть может, встретиться с новыми людьми в абсолютно сдержанной и неугрожающей среде, и входить в их визуальное поле и нарушить все основные негласные правила вечеринок и этикет первого-контакта-незнакомцев и явно допросить именно о том, что вам кажется зацикленным на вас и эгоистичным{21}. Представьте на миг лица гостей вечеринки. Представьте их выражения в деталях, в 3D и живых цветах, а потом представьте, что эти выражения направлены на вас. Потому что вот это и есть риск, возможная цена тактики честности — и держите в уме, что все это может не окупиться: совсем не ясно, удалось ли предшествующему квартету маленьких шипо-гнездовых quart d’heures[13] «допросить» или передать «схожесть» или «безотлагательность», ибо почтифинальный выход обнаженным и попытка прямого допроса должны вызвать некое откровение о безотлагательной схожести, которая как-то срезонирует с текстами цикла и представит их в ином свете. Может оказаться и так, что вы просто покажетесь замкнутым и зацикленным на себе придурком, или очередным манипулятивным псевдо-ПМ Творцом Херни, который пытается спастись от фиаско, вставив мета-измерение и прокомментировав само фиаско{22}. Даже при самой благосклонной трактовке вы покажетесь отчаявшимся. Возможно, жалким. В любом случае вы не покажетесь мудрым, не окажетесь в безопасности и не добьетесь ничего, что, как сами читатели уверены, что им кажется, должен добиваться писатель, который написал то, что они читают, когда пытаются сбежать из неразрешимого потока себя и войти в мир заранее подготовленного мнения. Скорее вы будете выглядеть принципиально потерявшимся и запутавшимся и перепуганным и неуверенным, доверять ли своим принципиальнейшим догадкам о безотлагательности и схожести и испытывают ли другие глубоко внутри то же, что и вы… другими словами, скорее читатель, что дрожит вместе с нами в окопной грязи, нежели Писатель, коего мы представляем{23} чистым и сухим и излучающим властное присутствие и неколебимую убежденность, координируя всю кампанию из некоей сияющей абстрактной Штаб-квартиры на Олимпе.
Так решайте.
Примечания
1
Недостойный (лат.)
2
Жизнелюбие (фр.)
3
Здесь: порыв (нем.)
4
Камень преткновения (лат.)
5
Прим. пер. Смесь двух латинских высказываний: «от начала мира до конца» и «от яйца до яблок», то есть «от начала до конца».
6
Слава раку (лат.)
7
Удушающий прием в борьбе.
8
Согласно завещанию (лат.)
9
Философские сказки (фр.)
10
Добросовестный (лат.)
11
Прим. пер. Унос вещества с поверхности твёрдого тела под воздействием излучений.
12
Прим. пер. Психологический термин, букв. — захват, оккупация; сцепленность энергии (либидо) бессознательного (Ид) с объектом (образом объекта).
13
Пятнадцатиминутки, в переносном смысле — короткий опыт (фр.)
Комментарии
1
(Б) (опционально) Объясните, как на ваш ответ на (А) повлияет дополнительная информация о том, что сама женщина выросла в невероятно отчаянной нищете.
2
(т. е. тестя)
3
См. выше неудавшуюся В6.
4
(От того, как Y говорит нечто типа «Показывайся» и «Будь там», Х почему-то представляет эти клише с большой буквы, в отличие от того, как слышит речи жены о невыносимых ежегодных «Семейных Встречах» в конференц-зале отеля «Рамада»).
5
(Согласно словам одного из шуринов Х, младшего партнера Большой Шестерки, который ценил старика не больше, чем Х, но был у больничной кровати вместе со своей просеротониненой женой)
6
(С самого начала вы представляли серию именно как октет или октоцикл, хоть и ирландской удачи вам в объяснении, почему)
7
(Хотя все немного сложней, потому что отчасти вы хотите, чтобы Викторины сломали текстуальную четвертую стену и как бы обратились к читателю (или «допросили его») напрямую, каковое желание как-то связано с желанием применить старый «мета»-прием и в каком-то смысле проколоть (ПРОБИТЬ! — пишу в скобках, потому что ворд не хочет примечание делать в примечаниях) четвертую стену реалистического притворства, хотя кажется, что последнее — это не проколоть какую-либо реальную стену, а скорее проколоть вуаль обезличенности или стертости на самом писателе, т. е. сейчас при ныне устаревшей стандартной «мета»-фишке больше кажется, что сам драматург выходит на сцену из-за кулис и напоминает вам, что все происходящее — искусственно, и что искусственник — он сам (драматург), но и что он хотя бы уважает вас как читателя/аудиторию, чтобы честно признаться, кто позади дергает за ниточки, «честность», которую лично вы всегда считали риторической ложной честностью, предназначенной, чтобы вы полюбили и одобрили его (т. е. «мета»-автора) и почувствовали себя польщенными, что он, оказывается, уверен, что вы достаточно взрослый человек и выдержите напоминания о том, что вы посреди искусственной среды (будто вы этого и так не знали, будто вам нужно это раз за разом напоминать, будто вы дитя с миопией, которое не видит, что творится перед глазами), что больше напоминает о реальном типе людей, которые хотят понравиться с помощью манипуляций, раздувая шумиху вокруг того, какие они все время открытые и честные и неманипулирующие, тип, который раздражает куда больше, чем люди, которые манипулируют с помощью беззастенчивой лжи, ведь последние не восхваляют себя все время именно за то, за что себя обычно само-восхваляют, то есть не допрашивают вас или не каким-либо образом взаимодействуют или хотя бы просто разговаривают, а скорее только замкнуто и манипулятивно выступают* перед вами.
Объяснения довольно невнятные и лучше их вырезать. Возможно, вообще нельзя прямо говорить об этом противостоянии реальной-нарративной-честности-версус-ложной-нарративной-честности.
* [Здесь бы Кундера сказал «танцуют», и вообще-то он идеальный пример беллетриста, чья межстенная честность одновременно и формально безупречна, и полностью корыстна: классический постмодернистский ритор.]
8
Заметим — в духе 100 % откровенности — что вовсе не какие-то олимпийские эстетические стандарты вынудили выкинуть 63 % изначального октета. Пять нерабочих текстов попросту не работали. Один, например, описывал гениального психофармаколога, который запатентовал невероятно эффективный пост-Прозактический и — Золофтический антидепрессант, настолько действенный, что совершенно стер с лица Земли дисфорию/ангедонию/агорафобию/обсессивно-компульсивные расстройства/экзистенциальное отчаяние у пациентов и заменил их эмоциональные неспособности приобщиться к окружающему миру раздутым ощущением уверенности в себе и joie de vivre, беспредельной способностью к живым межличностным отношениям и почти мистической убежденностью в их синекдохическом союзе со Вселенной и всем в ней, как и ошеломляющей и кипучей благодарностью за вышеперечисленные чувства; плюс новый антидепрессант не имеет абсолютно никаких побочных эффектов или противопоказаний или опасных несовместимостей с любыми другими фармацевтическими препаратами и практически пролетает через слушания Министерства здравоохранения; плюс лекарство настолько просто и дешево в синтезе и изготовлении, что психофармаколог создавал его в собственной маленькой домашней лаборатории в подвале и продавал с пересылкой по почте лицензированным профессионалам в сфере психиатрии, минуя хищнические наценки крупных фармацевтических компаний; и антидепрессант означал буквально новую жизнь для бессчетных тысяч американцев-циклотимиков, многие из которых были самыми эндогенными и упрямо несчастными пациентами своих психиатров, а теперь они позитивно бурлили joie de vivre и продуктивной энергией и теплой скромной радостью от своей славной доли и нашли домашний адрес гениального психофармаколога (т. е. некоторые из пациентов нашли, что оказалось довольно просто, учитывая, что психофармаколог рассылал лекарство прямой почтовой рассылкой и всякий мог увидеть обратный адрес на дешевых пухлых контейнерах), и начали появляться сперва по одному, затем небольшими группками, а через некоторое время во все больших и больших количествах у скромного частного домика психофармаколога, желая просто взглянуть великому человеку в глаза и пожать ему руку и поблагодарить от самого духовно спасенного сердца; и толпы благодарных пациентов у дома психофармаколога становятся неуклонно крупнее и крупнее, и некоторые из наиболее детерминированных на благодарность людей установили палатки и трейлеры, канализационные шланги которых отвели во внешний сток у бордюра, и дверной звонок и телефон психофармаколога разрываются от звона, соседские дворы вытоптаны и заставлены машинами и нарушены бессчетные дюжины муниципальных постановлений по охране здоровья; и психофармакологу приходится заказать по телефону и повесить на окнах на фасаде специальные экстра-непрозрачные шторы и никогда их не раскрывать, потому что когда бы толпа снаружи не уловила хоть намек на движение в доме, поднимаются полные энтузиазма возгласы благодарности и похвалы от концентрированных тысяч, и толпа почти что угрожающе рвется к крыльцу и звонку скромного домика каждый раз, как являются новые пациенты, en masse ошеломленные искренним желанием просто пожать руку психофармаколога двумя своими и сказать, какой он великий и гениальный и самоотверженный святой, и если они могут сделать что угодно, чтобы хотя бы частично отплатить ему за то, что он сотворил для них, их семей и человечества в целом, то ему достаточно сказать лишь слово и они это сделают; и так, разумеется, психофармаколог оказывается пленником в собственном доме, специальные шторы задернуты, трубка снята с телефона, дверной звонок отключен, а в ушах постоянно беруши из монтажной пены, дабы заглушить толпошум, без возможности покинуть дом и уже на рационе из последних неаппетитных консервов из самого дальнего угла кладовой и все ближе и ближе либо к тому, чтобы перерезать лучевые артерии, либо к тому, чтобы влезть с мегафоном по трубе на крышу и сказать безумно кипучей и благодарной толпе новоприбывших граждан пойти на хрен и оставить его нахрен в покое ради гребаного Господа Бога он больше так не может… и затем, верные формату Викторины цикла, возникают достаточно предсказуемые вопросы о том, заслужил ли и за что психофармаколог случившееся, и правда или нет, что любая заметная перемена в абсолютном соотношении радости/страдания всегда должна соответственно компенсироваться равно радикальной переменой в другой части уравнения, и т. п.… и все это слишком затянуто и одновременно слишком очевидно и слишком смутно (например, на вторую часть части «?» Викторины тратиться пять строчек, в которых приводится возможная аналогия между мировым соотношением радости/страданий и уравнением современного бухгалтерского учета «А = О + К»*, как будто возможно, что больше чем одному человеку из тысячи не насрать), плюс вся мизансцена слишком мультяшна, как будто старается быть всего лишь гротескно смешной, а не одновременно гротескно смешной и гротескно серьезной, так что любая реальная человеческая безотлагательность в сценарии Викторины и пальпациях размыта тем, что текст кажется скорее циничной, «смейся-до-смерти» коммерческой комедией, которая и так уже высосала немало безотлагательности из современной жизни, дефект, который иронично практически противоположен тому, что послужило причиной удаления другого из восьми изначальных маленьких текстов, Викторины, которая повествует о группе иммигрантов начала 20-го века из экзотического района В. Европы, что высаживаются и регистрируются на острове Эллис, и после сдачи анализов на туберкулез неудачно попадают к одному конкретному Чиновнику Пункта Приема на Острове Эллис, который ура-патриотичен, жесток и на новых документах трансформирует экзотические иностранные фамилии каждого иммигранта в любое омерзительное нелепое недостойное англоязычное слово, которое они отдаленно напоминают: Павел Дерьмолиз, Милорад Многотрах, Дьердап Сопелль, несомненно, вы уловили мысль — и, разумеется, незнание иммигрантами языка новой страны не дает им опротестовать или хотя бы заметить это, но что, разумеется, станет и останется их бонусным адским источником насмешек, стыда и дискриминации жизни в США, а также источником грызущей В.-Европейским вендеттоподобной обиды, которая проживет в них до самого дома престарелых в Бруклине, штат Нью-Йорк, где в старости окажется значительное количество номологически оскорбленных иммигрантов; и вот однажды в доме престарелых внезапно появляется поблекшее, но до жути знакомое лицо, его владельца регистрируют, утверждают и вкатывают вместе с переносным кислородным баллоном в гостиную с телевизором престарелых иммигрантов, и первым остроглазый старый Эфрозин Уменямелкийчлен, а постепенно и остальные внезапно узнают в новоприбывшем ослабевшую дряхлеющую оболочку когда-то зловредного ЧПП Острова Эллис, который ныне парализован и нем и эмфизематичен и совершенно беспомощен; и группа из дюжины или около того жертв-иммигрантов, живших каждый день последних пяти десятилетий в насмешках, унижении и обиде, должны решить, используют ли они этот идеальный шанс по претворению мести в жизнь, и вследствие того начинается долгий спор, оправдано ли решение перерезать О2-шланг старого паралитика, и случайность ли это или благосклонный В.-Европейский Бог устроил так, что именно в этот дом престарелых вкатили жестокого старого бывшего ЧПП versus не превратит ли их месть за нелепые имена в виде пыток/убийства недееспособного пожилого человека в живые олицетворения самого унижения и омерзения, с которыми коннотируют их английские имена, т. е. отомстив за свои имена они, в конце концов, действительно их заслужат… все это на самом деле (на ваш взгляд) вроде круто, и в сюжете и дебатах есть следы странной своеобразной гротескной/искупительной безотлагательности, которую должен передавать октет; но проблема в том, что те же самые духовные/моральные/человеческие вопросы в части «?» этого текста ((А), (Б) и так далее и тому подобное), что должны допрашивать читателя, уже вплетены в огромную по длине, но нарративно необходимую кульминационную сцену спора в стиле двенадцать-разгневанных-иммигрантов, таким образом делая пост-сюжетный «?» не более, чем референдумом в стиле «да/нет»; плюс также выясняется, что этот текст не подходит к другим, более «рабочим», текстам октета, чтобы сформировать складчатое-но-безотлагательно-единое целое, которое и превратит цикл в произведение искусства, а не только в модное подмигивающее-подкалывающее псевдо-авангардное упражнение; и так, с одной стороны у вас безотлагательность и важность, но с другой — проблема «имен» и того, что имена «подходят», а не просто означают или предполагают, и в итоге вы, закусив губу, выкидываете текст из октета… что, вероятно, значит, что у вас, похоже, все же есть стандарты, может, не олимпийские, но все же стандарты и убеждения, что, в какое бы сожравшее время фиаско не превратился бы октет, являет собой источник хоть какого-то душевного комфорта.
