Джеймс Купер - Прерия
— Вот как! Огонь! Не очень-то я боюсь огня. Если бы я знал, как избегнуть хитрости тетонов так же хорошо, как знаю способ лишить огонь его добычи, то нам оставалось бы только благодарить судьбу за наше спасение. Это-то вы называете пламенем? Если бы вы видели зрелище, свидетелем которого я был на Восточных горах, когда могучие годы походили на горн кузнеца, вы знали бы, что значит бояться пламени, и испытывали бы чувство благодарности, что оно пощадило вас! Ну, молодцы, полно!.. Теперь время приниматься за работу и перестало болтать, потому что вон то извивающееся пламя приближается, словно бегущий олень. Приложите-ка руки к этой короткой, высохшей траве и обнажите землю.
— Неужели вы рассчитываете лишить огонь его жертв таким детским способом? — вскрикнул Миддльтон.
Легкая, но полная торжественности улыбка мелькнула на лице старика, когда он ответил:
— Ваш дедушка сказал бы, что лучшее, что может сделать солдат, находящийся вблизи неприятеля, это — повиноваться.
Капитан понял упрек и немедленно последовал Примеру Поля, который с ожесточением вырывал сухую траву, исполняя приказание Траппера. Даже Эллен приложила руки к работе, а вскоре и Инеса занялась тем же делом, хотя никто из работавших не знал, зачем он это делает… Когда люди думают, что наградой за их труд будет сама их жизнь, они становятся усердными в деле. В очень короткое время было очищено место футов в двадцать в диаметре. Траппер вывел женщин в центр этого небольшого пространства, сказав Полю и Миддльтону, чтобы они прикрыли одеялами их легко воспламеняющиеся платья. Приняв эти предосторожности, старик подошел к противоположному краю, где трава еще окружала путников высоким, опасным кольцом, и, взяв клочок самой сухой травы, положил ее на полку ружья и поджег. Она вспыхнула сразу. Тогда разведчик бросил пылавшую траву на высокую заросль и, отойдя к центру круга, стал терпеливо ожидать результата своего дела.
Разрушительная стихия с жадностью набросилась на новую пищу, и в одно мгновение пламя стало лизать траву, напоминая собой языки животных, которые роются в пище, отыскивая себе самые вкусные куски…
— Ну, — сказал старик, подымая палец и смеясь свойственным ему беззвучным смехом, — теперь вы увидите, как огонь сразит огонь. Увы! Много раз я прокладывал себе так путь по причине постыдной лености. Не хотелось, видите ли, мне идти по покрытой, спутанной травой низине.
— Но неужели это не опасно? — вскрикнул удивленный Миддльтон. — Не приближаете ли вы к нам врага, вместо того, чтобы отдалить его?
— Разве ваша кожа так нежна? У вашего деда кожа была погрубее. Но поживем — увидим, уж мы все доживем до того, что увидим.
Опытный Траппер оказался правым. Огонь, все увеличиваясь, начал распространяться в три стороны, замирая на четвертой, благодаря недостатку пищи. По мере того, как огонь увеличивался и бушевал все сильнее и сильнее, он очищал перед собой все пространство, оставляя черную, дымящуюся почву гораздо более обнаженной, чем если бы трава на этом месте была скошена косой. Положение беглецов стало бы еще более рискованным, если бы очищенное ими место не увеличивалось по мере того, как пламя окружало его с остальных сторон. Перейдя на то место, где Траппер зажег траву, беглецы избегли сильного жара. Через несколько минут пламя стало отступать во всех направлениях, оставляя их окутанными облаком дыма, но в полной безопасности от потока огня, продолжавшего бешено нестись вперед.
Зрители смотрели на простое средство, употребленное Траппером, с тем же изумлением, с каким, как говорят, царедворцы Фердинанда смотрели на способ Колумба поставить яйцо, с той однако разницей, что спутники старика были преисполнены чувства благодарности, а не зависти.
— Старый Траппер! — крикнул Поль, запуская пальцы в свои всклокоченные кудри. — Много раз мне приходилось преследовать нагруженных добычей пчел до их улья; я несколько знаком с природой лесов, но ведь это значит вырвать жало у осы, не дотронувшись до нее самой.
— Ладно, ладно! — остановил его старик. После первой минуты успеха, он, по-видимому, перестал и думать о том, что сделал. — Теперь готовьте лошадей. Подождем с полчаса — пусть огонь пока делает свое дело. А потом мы сядем на коней. Нам нужно, чтобы луг немного остыл, а то у этих неподкованных тетонских лошадей копыта так же нежны, как ноги у босой девушки.
Миддльтон и Поль, считавшие это неожиданное избавление от опасности чем-то вроде воскресения, терпеливо ожидали наступления времени, назначенного Траппером, в непогрешимость суждений которого снова уверовали. Доктор получил обратно свою записную книжку, немного пострадавшую от огня и утешал себя тем, что неустанно записывал различные колебания света и тени, которые принимал за естественные явления природы.
Между тем ветеран, в опытность которого так слепо верили, занимался тем, что старался разглядеть различные отдаленные предметы в те минуты, когда ветер развевал громадные столбы дыма, закрывавшие всю равнину.
— Поглядите-ка хорошенько в ту сторону, друзья мои, — сказал Траппер после продолжительного, на. пряженного наблюдения, — у вас глаза молодые и могут оказаться лучше моего никуда негодного зрения, — хотя было время, когда мудрый и храбрый народ имел основание хвалить мое зрение. Но эти времена прошли, а вместе с ними ушло и много верных, испытанных друзей. Увы! Если бы я мог сделать какие-либо изменения в предначертаниях проведения! Я не могу сделать этого, но если бы я мог изменить что-либо, я сделал бы так, что те, которые долго жили в дружбе и любви между собой и доказали, что они достойны быть вместе, так как страдали друг за друга и подвергались опасностям друг ради друга, чтобы они вместе покинули жизнь, если смерть одного отнимает у другого желание жить.
— Вы видите индейцев? — нетерпеливо спросил Миддльтон.
— Краснокожие и белокожие — одно и то же. Дружба и привычка могут связать людей в лесах так же сильно, как в городах, — и даже сильнее. Вот, например, молодые воины в прериях. Часто они выбирают себе друга, посвящают свою жизнь дружбе с ним и точно и верно исполняют свои обещания. Смертельный удар, нанесенный одному из них, оказывается обыкновенно смертельным и для другого! Большую часть моей жизни я прожил одиноким, — если можно назвать одиноким человека, который прожил семьдесят лет на лоне природы, — однако, я всегда находил приятным общение с существами моего рода, и мне тяжело бывало расстаться с товарищем, если он был храбр и честен. Храбр, потому что в лесу трусливый товарищ, — взгляд старика нечаянно упал на рассеянного естествоиспытателя, — может и короткую дорогу сделать длинной; а честен, потому что коварство — скорее инстинкт, свойственный животным, чем свойство, присущее человеческому разуму…
