Джеймс Купер - Пионеры, или У истоков Сосквеганны
На минуту Елизавета снова закрыла глаза рукой. Но чувство, вызвавшее это движение, быстро миновало, и, открыв лицо, она продолжала с улыбкой:
— Ваш друг, Кожаный Чулок, сделался теперь и моим другом, Эдвардс! Я обдумывала, что бы мне сделать для него. Может быть, вы, зная его привычки и желания, скажете мне…
— Могу! — воскликнул молодой человек с волнением, поразившим его собеседницу. — Могу! Натти был так неблагоразумен, что нарушил закон и убил сегодня оленя. Не один… я должен разделить с ним ответственность, потому что участвовал в этой охоте. Вашему отцу донесли об этом, и он предписал произвести следствие…
— Я знаю все, — перебила Елизавета. — Я знаю все. Законные формы должны быть соблюдены, следствие должно быть произведено, олень найден и штраф уплачен. Но я повторяю ваш вопрос: неужели, прожив так долго с нами, вы не знаете нас? Взгляните на меня, Оливер Эдвардс! Неужели вы думаете, что я способна допустить, чтобы человек, спасший мне жизнь, томился в тюрьме из-за пустого штрафа? Нет, нет, сэр! Мой отец — судья, но он человек. Мы уже столковались на этот счет. Никто не потерпит обиды.
— Какую тяжесть вы снимаете с моей души! — воскликнул Эдвардс. — Значит, его оставят в покое? Ваш отец защитит его? Я имею ваше заверение, мисс Темпль, и должен верить!
— Вы можете получить подтверждение от него самого, — сказала Елизавета. — Вот он идет.
Но наружность Мармадюка, который вошел в комнату, противоречила ожиданиям его дочери. Брови его были нахмурены и лицо расстроено. Елизавета и молодой человек молчали. Судья же прошелся раз или два по комнате и, наконец, воскликнул:
— Наши планы расстроены, дочка! Упорство Кожаного Чулка навлекло на него преследование закона, и теперь уже не в моей власти предотвратить последствия.
— Как! Каким образом! — воскликнула Елизавета. — Штраф ничего не значит; конечно…
— Я не думал, я не мог предположить, что одинокий старик осмелится оказать сопротивление представителям правосудия, — перебил судья. — Я предполагал, что он подчинится обыску, а затем штраф будет уплачен, и закон удовлетворен. Но теперь ему придется испытать на себе строгость закона.
— Каким же наказанием угрожает ему закон, сэр? — спросил Эдвардс, стараясь говорить спокойно.
Мармадюк быстро повернулся к нему и воскликнул:
— Вы здесь? Я и не заметил вас. Не знаю, каким, сэр! Судья не может решать, пока не выслушаны свидетели и не высказались присяжные. В одном только могу вас уверить, мистер Эдвардс: оно будет соответствовать закону, как бы ни было это тяжело для меня в виду того, что этот горемыка оказал такую услугу моей дочери.
— Кто же сомневается в справедливости судьи Темпля? — с горестью возразил Эдвардс. — Но будем рассуждать спокойно, сэр! Неужели годы, привычки, наконец, невежество моего старого друга не могут избавить его от наказания?
— Каким образом? Это смягчающие обстоятельства, но разве они могут оправдать его? Может ли какое бы то ни было общество потерпеть, молодой человек, чтобы служителей закона встречали с оружием в руках? Для этого ли я цивилизовал пустыню?
— Если бы вы цивилизовали зверя, который угрожал жизни мисс Темпль, сэр, ваши рассуждения были бы основательнее.
— Эдвардс! — воскликнула Елизавета.
— Тише, дитя мое! — перебил отец. — Молодой человек несправедлив. Но я не подал ему повода к этому. Я пропущу мимо ушей твое замечание, Оливер, так как знаю, что ты друг Натти, и что эта дружба заставила тебя перейти границы приличия.
— Да, он мой друг! — воскликнул Эдвардс. — И я горжусь этой дружбой. Он простой, не ученый, даже невежественный человек, быть может, не без предрассудков, хотя я чувствую, что его мнение о людях во многом справедливо; но у него есть сердце, судья Темпль, которое искупило бы тысячу недостатков: он помнит своих друзей и никогда не покидает их, хотя бы это была его собака.
— Это почтенные качества, мистер Эдвардс, — мягко возразил Мармадюк. — Правда, мне никогда не удавалось приобрести его расположение, так как он всегда проявлял ко мне антипатию, но я приписывал это своенравию старика. Как бы то ни было, когда он явится передо мной, как перед судьей, его прежнее отношение ко мне не послужит к отягчению его преступления так же, как его недавние услуги — к смягчению.
— Преступления! — повторил Эдвардс. — Да разве это преступление — отогнать от своих дверей назойливого негодяя? Преступления! Нет, сэр, если есть в этом деле преступник, то, во всяком случае, не он.
— А кто же, сэр? — спросил судья, спокойно глядя на взволнованного юношу.
Этот вопрос вывел из себя молодого человека. Возбуждение, которое он до сих пор подавлял, охватило его безудержно.
— Кто! И вы спрашиваете об этом меня! — крикнул он. — Спросите вашу совесть, судья Темпль! Подойдите к этой двери, сэр, взгляните на эту долину, на это спокойное озеро, на эти туманные холмы и спросите свое сердце, если оно у вас есть: «Откуда взялись у меня эти богатства, эти владения, эти холмы и каким образом я сделался их собственником?» Я думаю, сэр, что вид могикана и Кожаного Чулка, когда вы их встречаете в этой местности бесприютными и обездоленными, колет вам глаза.
Мармадюк выслушал эту бурную речь с глубоким изумлением, но когда молодой человек кончил, он остановил дочь, хотевшую что-то сказать, и ответил:
— Оливер Эдвардс, ты забываешь с кем говоришь! Я слыхал, молодой человек, что ты считаешь себя потомком туземных обладателей этой страны, но плохо же ты воспользовался своим образованием, если не знаешь, на каком основании покоятся права белых. Эти земли мои, потому что они уступлены моим предшественникам твоими предками, если ты действительно от них происходишь. А хорошо ли я пользуюсь ими, — судить не мне. После этого разговора мы должны расстаться. Я слишком долго давал тебе приют в моем доме, но наступило время, когда ты должен оставить его. Приходи ко мне в кабинет, и я уплачу мой долг. Предупреждаю тебя, что эта выходка не отразится на твоей карьере, если ты послушаешься человека, который на много лет старше тебя.
Чувства, вызвавшие бурную выходку молодого человека, на время улеглись, и он следил за удаляющейся фигурой Мармадюка блуждающим взором, как человек с помутившимся сознанием. Наконец он опомнился и, медленно повернув голову, увидел Елизавету, которая по-прежнему сидела на кушетке, опустив голову на грудь и закрыв лицо руками.
— Мисс Темпль, — сказал он тихо дрожащим от волнения голосом, — мисс Темпль, я забылся и забыл о вашем присутствии. Вы слышали решение вашего отца. Я ухожу немедленно. Мне бы хотелось, чтобы мы расстались друзьями.
