Джеймс Купер - Пионеры, или У истоков Сосквеганны
— Хорош.
— По-видимому, Натти, — сказал Эдвардс, когда прошел пыл охотничьего увлечения, — мы все одинаково нарушили закон. Впрочем, нас никто не видел, так что нам достаточно сохранить это дело между нами. Но как могли собаки оказаться на свободе? Когда я был в хижине, я осматривал ремни и убедился, что они крепко привязаны.
— Они не выдержали, почуяв оленя, — сказал Натти, — и сорвались с привязи. Посмотрите, ремни еще висят у них на шеях. Подъезжай к берегу, Джон, посмотрим поближе.
Выйдя на берег и осмотрев ремни, старик-охотник покачал головой, и выражение его лица изменилось.
— Это работа ножа, — сказал он. — Кожа не порвана, и на ней нет следа собачьих зубов. Нет, нет, Гектор не виноват, как я было подумал.
— Значит, ремни перерезаны! — воскликнул Эдвардс.
— Нет, нет, я не сказал, что они перерезаны, но они не перерваны и не перегрызены.
— Неужели этот негодяй-плотник решился на такую шутку!
— Он решится на все, что можно сделать безопасно, — сказал Натти. — Любопытство не дает ему покоя, и он любит соваться в чужие дела. Но я бы ему не советовал шататься возле моего вигвама.
Могикан внимательно рассматривал перерезанный ремень. Закончив осмотр, он сказал на делаварском языке:
— Ремни перерезаны ножом, — острое лезвие и длинная ручка: человек боялся собак.
— Что вы говорите, могикан! — воскликнул Эдвардс. — Почем вы знаете? Ведь вас там не было!
— Послушайте, сын мой, — отвечал воин. — Нож был острый, так как разрез гладок; ручка длинная, так как рука человека не достала бы от этого рубца до разреза; он трус, иначе перерезал бы ремни у шеи собак.
— Клянусь жизнью, — воскликнул Натти, — Джон прав! Это плотник! Он забрался на скалу за конурой и освободил собак, привязав нож к палке.
— Но зачем же ему понадобилось это? — спросил Эдвардс. — Что побуждает его устраивать пакости двум старикам, которые ничем его не обидели?
— Что побуждает? Да просто ему хотелось удалить собак, чтобы попытаться войти в хижину и посмотреть, что я там прячу.
— Ваше предположение справедливо. Дайте мне челнок: я молод и силен и, может быть, еще сумею помешать ему. Не дай Бог, чтобы наша тайна сделалась известной такому человеку!
Предложение Эдвардса было принято, оленя переложили в лодку, и через минуту челнок уже скользил по глади озера и вскоре скрылся за выступом берега.
Могикан следовал за ним в лодке, а Натти, кликнув собак, вскинул ружье на плечо и пошел в гору, решив пройти в хижину берегом.
ГЛАВА XXVIII
Пока на озере происходила охота, мисс Темпль и ее подруга совершали свою прогулку в горах.
Тропинка, по которой они шли, вела в гору мимо хижины Кожаного Чулка и выходила на вершину, откуда открывался широкий вид на окрестности.
— Не знаю, что бы я дала, Луиза, — воскликнула мисс Темпль, смеясь и указывая на хижину охотника, — чтобы узнать, что видели и слышали эти бревна.
— Я уверена, что они не могли бы рассказать ничего не выгодного для мистера Эдвардса.
— Может быть! Но они могли бы рассказать мне, кто он такой.
— Но ведь мы уже знаем это, дорогая мисс Темпль! Я слышала, как ваш кузен очень разумно объяснил все…
— «Глава исполнительной власти»? Он может объяснить все, что угодно. Его остроумие откроет когда-нибудь «философский камень». Что же он говорил?
— Что говорил! — сказала Луиза, взглянув на нее с удивлением. — Он растолковал все очень обстоятельно и, как мне кажется, правильно. Он говорил, что Натти Бумпо провел большую часть жизни в лесах среди индейцев и таким образом познакомился со старым Джоном, делаварским вождем.
— Ну это мы знали и без него. Что же дальше?
— Он объяснил их тесную дружбу тем обстоятельством, что Кожаный Чулок однажды спас жизнь Джону в битве.
— Весьма возможно, но что же из всего этого следует?
— Имейте терпение, Елизавета, и я расскажу вам все, что запомнила, так как этот разговор происходил между моим отцом и шерифом, когда они виделись в последний раз. Он прибавил, что англичане посылали агентов к различным племенам индейцев, и что эти люди часто проводили половину жизни среди дикарей.
— Исторический факт! И это все, что он сообщил?
— О, нет! Он говорил также, что эти агенты редко женились, и… и…
— Продолжайте, — сказала мисс Темпль, чуть заметно краснея.
— Ну, вот, он говорил, что они часто давали, хорошее воспитание своим детям от индианок, посылали их в Англию и помещали в колледжи. Этим он объясняет образование мистера Эдвардса, так как мистер Джонс признает, что мистер Эдвардс обладает большими знаниями.
— Действительно — вершина учености! Стало быть, он сделал могикана дедушкой Оливера Эдвардса?
— Значит, вы слышали его рассказ? — спросила Луиза.
— Часто, но не об этом предмете. Мистер Ричард Джонс, милая, не затруднится сочинить собственную теорию о чем угодно, но я бы желала, чтобы он объяснил, почему эта хижина — единственное жилище на пятьдесят миль кругом, двери которого не открываются для всякого, кто пожелает войти?
— Я никогда не слыхала от него ничего по этому поводу, — отвечала дочь пастора. — Но я предполагаю, что так как они бедны, то, естественно, желают сохранить то немногое, что у них есть. Иногда бывает опасно быть богатым, мисс Темпль, но вы не знаете, как тяжело быть очень, очень бедным.
— Так же, как и вы, Луиза!
Они продолжали прогулку и поднялись на вершину горы. Становилось жарко, и девушки углубились в лес, где густолиственные кроны деревьев образовали непроницаемый для солнечных лучей свод. Разговор принял совершенно другое направление и касался только исполинских сосен, цветов и кустарников, попадавшихся на пути.
Так они шли по краю обрыва, бросая по временам взгляд на спокойные воды Отсего или прислушиваясь к отдаленным звукам колес и молотков, доносившихся из долины. Вдруг Елизавета вздрогнула и сказала:
— Постойте, я слышу крик ребенка! Нет ли поблизости расчистки? Или, быть может, какой-нибудь ребенок заблудился в лесу?
— Это случается иногда, — отвечала Луиза, — пойдемте на голос…
Они торопливо пошли в ту сторону, откуда раздавались жалобные звуки. Вдруг Луиза схватила Елизавету за руку и воскликнула:
— Взгляните на собаку!
Верный плелся за ними с того самого момента, как молодая хозяйка вызвала его из конуры. Старость давно уже сделала его тяжелым на подъем. Всякий раз, когда девушки останавливались полюбоваться видом или нарвать цветов, он ложился на землю и следил за ними, полузакрыв глаза, сонным взглядом, который плохо гармонировал с ролью защитника. Но теперь его внешность совершенно изменилась. Он опустил морду к земле и уставился на какой-то отдаленный предмет, а шерсть на нем поднялась дыбом. Он глухо ворчал и скалил зубы так, что его хозяйка могла бы испугаться, если бы не знала его.
