Макс Брэнд - Игрок
— Тысячу раз милости прошу, сеньор!
— Однако должен предупредить, что в Сан-Пабло найдутся люди, которым будет очень интересно узнать, где…
— С любопытными людьми, — заверил его, не дослушав, Гермоза, — я разговариваю о всяких овощах. Кроме того, здесь поблизости никого нет.
— Отлично, Педро, вижу, что ты хороший человек, и поэтому вверяю тебе свою жизнь. К тому же прошу, позаботься о моих деньгах, посторожи их для меня.
Он достал бумажник и бросил Педро, который поймал его в воздухе, причем бумажник сразу же раскрылся у него в руках. При виде толстой пачки банкнотов он покачал головой, глядя на Коркорана.
— Вот оно что, — проговорил он. — Это и есть причина?
— Нет, — не таясь, ответил Коркоран. — Меня обвиняют в том, в чем я не виноват. Но когда люди видят дым, мой добрый Гермоза, они уверены, что в конце концов отыщется и огонь.
Пеон серьезно кивнул, а потом протянул бумажник обратно Коркорану.
— Я не банкир, — сказал он.
— Побудь им, пожалуйста, сегодня для меня.
— Нет-нет, амиго. Ты мой гость, поэтому священен для меня. Но деньги — это яд. Один вид их может отравить человека. По этой причине умер мой отец. Я однажды поехал на скачки в Сан-Пабло и выиграл пятьдесят долларов. Для бедного крестьянина, сеньор, это очень большая сумма. Отец увидел эти деньги и стал мечтать о богатстве. Он мечтал о нем до следующего года, до следующих скачек. У него было триста пятьдесят долларов. Он взял их с собой и поехал на скачки. Домой бедняга вернулся с пустыми руками, и это оказалось для него слишком большим потрясением: он свалился в горячке и умер, не проболев и месяца. Понимаете, сеньор, страсть к деньгам — это болезнь, которая весьма заразна. Поэтому никогда бы не взялся держать у себя чужие деньги. Никогда! Только те, что я заработал сам, выращивая картофель, лук и другие овощи. Только те деньги чистые, которые добываются из земли. Других чистых нет, сеньор. — И вдруг добавил: — Тысяча извинений, амиго. Я только что сказал, что чистые деньги растут только из земли. Но ведь мудрые люди выращивают их в своем мозгу…
Коркоран покачал головой:
— Все, что ты говорил, тысячу раз справедливо. Беру кошелек обратно.
С этими словами он положил его в карман и улегся на свой матрас, долго крутился, устраиваясь на жестком ложе, а потом заснул крепким сном.
Педро Гермоза долго смотрел на своего гостя, и блеск его глаз вряд ли можно было назвать дружелюбным; подождал, пока черты лица спящего не разгладились, а тело не расслабилось, свидетельствуя о том, что он действительно погрузился в глубокий сон. Тогда мексиканец снял башмаки и осторожно приблизился к постели гостя. Не было ничего легче, чем достать бумажник. И вот у него на ладони уже целое богатство, а рядом — владелец. С помощью его же собственного револьвера, который лежит вот тут, рядом с ним, его можно убить, а потом, при необходимости, утверждать, что это было самоубийством… Эта мысль быстрее молнии промелькнула в голове доброго Гермозы, отражаясь на его лице попеременно то ярким блеском глаз, то глубокими тенями под ними. Наконец его блуждающий взор остановился на пустой чашке кофе, не допитой Коркораном.
И Педро Гермоза содрогнулся от стыда и страха. Торопливо вернул бумажник в карман сюртука. Потом пошел на другой конец комнаты к своей постели и уселся на нее, скрестив ноги. Лунный свет осветил грубые черты лица мексиканца, искаженного страхом, смешанным с раскаянием. Ведь он нарушил святые законы гостеприимства! В какой кромешный ад отправится после смерти его душа!
Крестьянин огляделся вокруг, словно провинившийся ребенок, который ищет, каким образом можно загладить свою вину. Он достал еще одно одеяло и осторожно прикрыл им спящего. На душе как будто полегчало, он почувствовал себя гораздо лучше и вскоре снова спокойно лежал под своим одеялом.
Педро Гермоза закрыл глаза, однако сон не приходил, он так и не заснул до самого утра, думая только об одном: какие слова сможет он найти, когда придет к священнику на исповедь, чтобы рассказать об ужасном искушении, которому чуть было не поддался?
Во тьме он не мог видеть, как приоткрылись глаза Коркорана, как он улыбнулся под покровам ночи, а потом наконец по-настоящему крепко заснул.
Глава 27
Действия шерифа не сводились лишь к слепому преследованию игрока. Узнав, что Коркоран ускакал на чужой лошади, он не торопился сесть в седло со всеми остальными. Вместо этого он прибегнул к помощи телеграфных проводов — сначала связался с городом. Юджином, расположенным на северо-западе, а потом запросил город Мирракуипа на юго-западе — в том направлении, куда предположительно лежал путь беглеца. И в том, и в другом месте его уверили, что немедленно будут посланы люди, которые тщательно прочешут окрестности в поисках этого человека. А город Сан-Пабло тем временем делал все возможное, чтобы поощрить и ускорить поиски. Несколько именитых граждан города собрались на следующее утро и собрали по подписке весьма внушительную сумму денег, которая должна была служить наградой за поимку преступника. Во главе списка стояло имя Теодора Ренкина, который внес кругленькую сумму, сопроводив свой поступок небольшой речью:
— Я делаю это в доказательство того, джентльмены, что не всякая игра — жульничество, равно как и не всякие игроки непременно должны быть нечестными. Мы нуждаемся в защите закона — вот что нам нужно, и в самой серьезной защите. И мы готовы за это платить. Вот тысяча долларов, джентльмены, за поимку Коркорана.
Надо сказать, что аплодисментов он особых не заслужил, поскольку все отлично понимали: всякий удар, направленный против Коркорана, приблизит вероятность возвращения Ренкину семи с половиной тысяч долларов, выигранных накануне в его заведении вышеупомянутым Коркораном.
А тем временем мистер Генри Роланд направился к Кейт Мерран и, поскольку была суббота, застал ее дома. Она была в садике: в полосатом льняном переднике, с лейкой и совком в руках, она поливала цветы. Широкополая мужская шляпа защищала лицо от загара, а голову — от жгучих солнечных лучей. Трудно себе представить красивую женщину в более нелепом наряде, однако Кейт Мерран он не портил, ибо она принадлежала к тому типу женщин, которые остаются естественными в любой обстановке, создавая вокруг себя собственную атмосферу: ничто не могло изменить прелестного румянца на щеках и яркого блеска умных глаз. Она оставалась бы самой собой и в арктическом холоде, закутавшись в меха, и на роскошной лужайке в тропиках. И Роланд, стоя у калитки, откровенно ею любовался.
Она поздоровалась с ним так, словно накануне вечером между ними ничего не произошло. Женщины, они, наверное, все такие. И наверное, понимают, что недовольная мина — разве что они нарочно надувают губки, желая, чтобы их приласкали и снова заставили улыбаться, — не украшает их, не делает лицо более привлекательным. Вот они и стараются не хмуриться, прекрасно понимая, что улыбка — это оружие, которое никогда не затупится, сколько им ни пользуйся, и всегда держат ее наготове.
