Вдали (СИ) - Диас Эрнан Эрнан

Фырканье.

— И чего я еще не понимаю. Зачем ты ушел с территории? Там бы тебя никто не достал. Братство, конечно, пыталось. Но где начать? Да и закона там нет. Нет закона — нет и преступления. А вот здесь. Здесь законы есть. Законы Соединенных Штатов. Они в конституции. И ты нарушил почти все. Не говоря уже о божественных законах. Ты будешь казнен и проклят. Заявился в Штаты. Ха! Видать, и правда мозги размякли. Тебя повесят. Вот тебе крест, лично бы тебя казнил и сжег твои безбожные кости. Но тебя требует братство. За живого больше дают. Только поэтому я не попортил тебе личико. Чтобы тебя узнали. У меня даже есть жестяная коробка, чтобы доказать, что ты доктор, как и говорят. Доктор! Великан, убийца и доктор! Клянусь проклятьем Каина.

Прысканье.

— Убил добрых божьих людей, — произнес внезапно помрачневший шериф. — Одно дело — честный убийца. Но это? Братство разносит благую весть. — Он помолчал, взвешивая в уме тяжесть преступления. — Тебя разыскивают в Иллинойсе. Добрые божьи люди.

Хокан наконец смог повернуться и посмотреть на голову, лежащую на плечах. Она глядела с презрением.

— Эй? Эй? Эй? Эй? — закаркал вдруг шериф.

Смех.

Хокан наливался пространством. Он уже стал неозаренной вселенной. Как он мог считать мир большим? Да мир ничто в сравнении с этой ширящейся пустотой. То, что в другое время его бы озаботило, сгинуло в бездне. Шериф сказал, что он в новой стране? А где он тогда был раньше? Кто сочинил эту байку о злодействах, которые он не совершал? Что это за братство? Все вопросы блекли за ликом Хелен. Однажды она коснулась его руки. Издали на него смотрел Лайнус. Но эти образы измочалились в туманные обрывки и пропали в черноте.

— Итак, жестяная коробка. Что у нас здесь? Щипчики, ножики, скляночки. Странные иголки. Нитка. Ты вылечил столько людей. Может, теперь я тебя вылечу. Ведь ты больной. У тебя больное сердце. У тебя больное сердце, и я его вылечу.

Хокана перевернули на спину. Он понял, что видит только одним глазом. За жидкой завесой он разглядел, как шериф вдевает нить в иголку.

— Я не врач, но вылечу твою гнилое сердце, — продолжил шериф, продев нить. — Из твоего сердца пропал Иисус. Вот почему ты болен. Но я еще пришью Его на место. Держи его, ребята.

Шериф присел и вонзил иголку Хокану в грудь, прямо над сердцем. На миг боль затмила сознание, стыд и печаль. Но все вернулось с его воем. Игла вынырнула, и он почувствовал, как жжет нить, пробегая под кожей.

— Знаю, знаю, — пропищал голос. — Но тебе станет лучше.

Еще один шов, еще один крик.

— Ты вылечишься. Очистишься от шелухи греха. Исцелишься.

Еще один шов, еще один крик.

— Черт! Это было ребро, да? Скажика, док, мне шить над ним или под? Посмотрим. Проклятье! Нет. Придется тогда сверху. Надеюсь, сойдет. Раз. — Шов. — Два. — Шов. — И. — Шов. — Готово. А теперь — поперек.

Задыхаясь, Хокан уставился на пятно в потолке, напоминавшее облако, что напоминало тролля. Потрясающая боль. Иглу держал шериф, но боль была только его. Как тело может так поступать само с собой?

— Джозайя, полей-ка воды. Ни черта не вижу под кровью. Так. Теперь шовчик сюда.

Целую вечность — эта боль, это «сейчас» без чего угодно позади, чего угодно впереди.

— Вот. Любого можно спасти. Просто впусти Иисуса обратно в сердце.

Прежде чем потерять сознание, Хокан сумел поднять голову и увидеть грубый кривой крест, вышитый на груди, прямо над сердцем.

Посреди ночи его разбудила прохладная успокаивающая тряпка на лбу. Один из тюремщиков аккуратно промокнул ему лицо. Приложил палец к губам Хокана и шикнул. Они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд тюремщика словно и умолял, и в то же время что-то давал. Он утер Хокану лицо, грудь. Хоть и ниже Хокана, он все равно был высок и, судя по тому, как уверенно его приподнял, силен. Четкие черты лица внушали уверенность, словно это упорядоченное и пропорциональное лицо тщательно сотворено разумом по своему образу и подобию.

— Я принес твой ящик, — прошептал он. — Можешь вылечить себя?

Хокан показал на мазь и жестами велел нанести ее на швы. Потом попросил снадобье.

— Две капли, — пробормотал Хокан, открыв рот.

Уже сама горечь принесла облегчение.

— Я их убил, — сумел выдавить он.

— Тише, — мягко ответил тюремщик.

— Но не девушку. Не друзей. Только их. Больше никого.

— Знаю.

— Но их я убил.

Хокан заснул на руках у этого человека.

Разбудили его одновременно и лязг, и боль в груди. Шериф колотил по прутьям решетки дубиной. Все тело покалывало от лекарства, словно реальность — затекшая конечность.

— Встать! Встать! Встать! Встать! Цирк приехал! Встать! Встать! Встать! Встать!

Один из тюремщиков, Джозайя, захихикал. Второй, благодетель Хокана, смотрел из темного угла. Шериф зашел в камеру и расковал Хокана, пока хихикающий держал его голову на прицеле.

— Надевай-ка свой наряд. — Шериф бросил шубу Хокану на лицо. — Господь Всемогущий, ну и вонь, — прибавил он, вытирая руки о спину Джозайи.

Они поставили Хокана на ноги.

— Аса! — воскликнул шериф. — Какого дьявола ты там делаешь? Поди сюда! Этот недоумок — великан, если ты не забыл.

Аса вышел из темного угла и помог Хокану подняться. Они стянули ему руки веревкой, повели, запинающегося, вниз по лестнице и вытолкнули в оглушительный утренний свет.

Гнилые овощи и яйца обрушились на него раньше криков. Единственным глазом он видел горластую толпу, стоявшую на почтительном расстоянии, но все же достаточно близко, чтобы забрасывать его всяким мусором, который принесли как будто специально для этого.

— Вот именно! — провозгласил шериф, вставая на ящик. — Это он! Грешник-великан! Как я и говорил, сам его поймал! Убийца-великан!

Оскорбления, шипение, освистывание. Кто-то бросил камень. Прикрывая голову, шериф соскочил с ящика и встал между Хоканом и толпой.

— Лицо, ребятки! Не дайте попасть ему в лицо, — сказал он помощникам, пригнувшим Хокана. — Без камней, дамы и господа. Только мусор. Помните, все мы не без греха. Так что без камней.

Доброй и твердой рукой Аса держал Хокана пригнувшимся сколько возможно.

— Вот именно, — продолжил шериф, вскинув голову Хокана за волосы. — Убийца святых братьев! Зверь! Сами взгляните! Разве не истый зверь?

Шериф натянул на макушку Хокана, как мешок, голову львицы, висевшую прежде на спине. Его лицо скрылось в темноте.

Вскрики и внезапная тишина.

— Вот именно. Подходите, дамы и господа! Посмотрите! Тот самый зверь, что рыскал по нашим полям и убивал наших братьев. — Пауза. — Причащавшихся Богу. — Он скорбно посмотрел на небо, а потом с новыми силами ткнул пальцем в Хокана. — Но это зверь из преисподней! Узрите хищного льва, что губил наше стадо! Он не преступник. Он животное! Этот висельник и говорить не умеет. Смотрите на него!

Толпа стояла в благоговейном молчании.

— И это я приручил этого аморея, что ростом, как видите, может потягаться с кедрами, а силой, уж поверьте, — с дубами. А теперь я, поймав злочинника, передам его братству в Иллинойсе, где он познает страшное величие закона.

Кое-где послышалось одобрительное бормотание.

— Там это отродье Велиала будут судить и казнят через повешение. А вот это ведро — для пожертвований братству на виселицу. Кто хочет поспособствовать? Взносы? Это ястреб, что охотился на наших горлиц. Свернем же ему шею. Пожертвования братству на эшафот? Помогите бросить его во тьму внешнюю, где будет плач и скрежет зубов [9]. Не стесняйтесь!

Один за другим батраки, строители, лавочники, школьники и прочие горожане подходили к ведру и клали деньги — не бросали, а аккуратно опускали на дно, будто те могли разбиться. Кое-кто — в основном женщины — мешкали и украдкой разглядывали Хокана, но большинство, оставив пожертвование, ускоряли шаг, не смея и взглянуть на пленника.

— Благодарю. Благодарю вас всех, — сказал шериф, когда толпа начала рассасываться. — Благодарю от имени братства.