Томас Берджер - Маленький Большой Человек
А захватившие высотку индейцы, произведя перевооружение за наш, естественно, счёт, тут же кинулись обновлять оружие. Патронов у них прорва: в каждом подсумке, притороченном к седлу; в карабинах тоже недостатка нет, так что ни горя им и ни печали – стреляй сколько влезет; а не пройдя инструктаж у Боттса, они и на перегрев не смотрят: пальба идет такая, словно именно сейчас и производится полевое испытание выбрасывателя.
А у нас патроны все тают и тают, их уже и по пальцам можно пересчитать. Обоз застрял неизвестно где, и хотя Кастер посылал за ним, причём, неоднократно, теперь уж, несмотря ни на какие генеральские приказы, ни на солдатские мольбы, им до нас ходу не было. Так что подумал я про себя, то есть и про себя и про обоз кажись, дело гиблое, «червячками пахнет», точно -индейцы побили, как побили и Бентина, и Рино, и как нас побьют. А что? Совершенно резонная мысль – интересно, что бы вы подумали на моем месте, когда швыряет тебя, как ту щепочку посреди враждебного океана, а в редкие прорехи в пороховом дыму только и замечаешь, что вот уж и того нет, и того…
Сравнение со щепочкой всплыло у меня в башке собственно потому, что подобно щепочкам прибила к нам индейская волна последних из оставшихся в живых бойцов роты «С», и теперь они тоже лежали среди нас, укрываясь за баррикадами из лошадиных трупов, и если где-то лошадиных трупов было более, чем достаточно, то у нас их теперь даже не хватало; то там то сям за крупом лежало по двое: когда двое живых, когда – живой с мёртвым, а когда – сами понимаете… Оно ж ведь как вышло: чтоб выскочить к нам на взгорок, как ни крути, а нужно было казать спину врагу, вот в спину некоторых и посекло, и последние шаги они делали, уже поливая кровью и землю и однополчан. Жутковато пришлось тем из нас, кто получил такого напарника: не успел обрадоваться, глядь – а глаза у него уже стеклянные… Тома Кастера среди прибившихся к нам не было, а вот молодой Армстронг Рид оказался как раз подле, меня, как бы даже не за соседней лошадью; минуту-другую я слышал, как щелкает его дорогая спортивная винтовочка, потом стало тихо, и когда я поглядел на него, он был уже мёртв: рот открыт в немом изумлении, язык вывалился и почернел. Что же касается Бостона, то с того момента, как Кастер дал сигнал в «атаку», я его больше не видел: видать, в той «атаке» у брода мы его и потеряли.
Таким образом, по-родственному, по-человечески, Кастер лишился обоих своих братьев, и племянника, и, похоже на то, что и любимого зятя; как командир – потерял большую часть пяти подразделений, и как кавалерист – коня. Потерял он и более мелкие вещи, как-то, например, шляпу и один из револьверов; а из второго – пока ничего, пока стрелял, для каковой цели теперь использовал положение «стрельба с колена»; на колене, как и в других местах, наблюдались прорехи, а на рубахе – отсутствие пуговиц, как если бы он рванул её на груди от недостатка воздуха.
Неподалёку от генерала, носом в галечник расположился газетный репортёр мистер Келлогг. Ко мне он повернулся спиной, и перезаряжая «Винчестер», я имел возможность окинуть его довольно продолжительным взглядом: ни дырок, ни пятен крови я не заметил, но не заметил и признаков жизни, отчего пришёл к выводу, что мистер Келлогг всё же мёртв: из наружного кармана его сюртука бессмысленным белым цветом выпирал свернутый в трубочку его последний репортаж… Сержант Хьюз, личный знаменоносец Кастера, похоже, получил пулю в живот: его скрутило в бараний рог, и он обвился вокруг древка – ну, вроде, как гусеницы, когда её ткнёшь острой палочкой,- знаете? – так он и застыл, не выпуская древка из рук и не давая полотнищу коснуться земли. Вымпел безжизненно обвис и лишь изредка трепыхался, будучи задет пролетающей стрелой. Да, я ведь ещё не говорил о собственных ранах, а ведь я тоже пострадал! В левое плечо мне угодила пуля – не пуля, а целая болванка из чего-то, что заряжается ещё с дульной части: сила удара была такова, что меня аж развернуло и так хряснуло хребтом об землю, что ещё с минуту я не мог ни вздохнуть ни охнуть. Но с первым же вздохом я вернулся на место и таки достал своего обидчика: заметив, как меня вышвырнуло из-за коня, он слишком о себе возомнил и нахально перезаряжал свою пушку у меня на виду; он, видите ли, чувствовал себя в безопасности, потому как на тридцать ярдов от меня что по левую что по правую руку не было уже никого, кто бы мог за меня отомстить. Для верности я стрельнул ему в грудь, не заботясь о дальнейшем, ибо надо было беречь патроны; с тем он и свалился в траву, и его приятели утащили его с глаз долой; а помирать или выздоравливать, про то я уже не знаю и как-то даже не интересовался.
Да-а, ну так вот, свои-то потери – раненых ли, убитых – индейцы скрывали; а наши – кого где застигло, тот там и лежал: кто в луже запекшейся черной крови, кто в месиве выпученных кишок, а кто – целехонек, ни дырки не видать, только глаза немигающие открыты, а в них – ни проблеска. А тут ещё вся наша лошадиная падаль: из-за жары того и гляди пустит дух, в общем – на нашу голову на холме объявились мухи. Они нагрянули все сразу, тьмой тьмущей, в количестве, превышающем даже число индейцев, поскольку ни запах пороху, ни выстрелы, ни суета, ни маета эту гнусную тварь не отпугивают, а только привлекают. На окровавленном плече, где ещё что-то чувствовалось, кроме боли, я сразу почувствовал их маленькие цепкие лапки. А ещё меня зацепило стрелой. Она скользнула по щеке, и кровь заструилась мне в уголок рта; по соленому вкусу я и обнаружил ранение.
Зато уж хмель выветрился как и не было, да и пагубные последствия бессонных ночей как рукой сняло, так что лучшего средства против этих недомоганий, чем бойня, я вам, пожалуй, и не назову. Подобной остроты зрения ни до, ни после того дня я у себя что-то не припоминаю. Одно обидно: тупилось мое зрение о чахлую полынь да диких индейцев, и грозила ему полная слепота, как у тех, кто лежал с немигающим взглядом. Ну, а тех, кто пока мигал и стряхивал мух, и вытирал пот, не забывая вести огонь, оставалось уж не более тридцати-сорока – по ним-то и велось исчисление времени, ибо сколько часов или минут прошло с начала скачки в эту долину и до сего момента, я вам сказать не могу: иногда казалось, что вся жизнь, а иногда – так, не дольше чиха.
Боковым зрением я замечаю, что в нескольких шагах от меня что-то падает, обернулся и вижу изменившееся лицо лейтенанта Кука: пышные бакенбарды заливает густой и липкий красный поток: переползал по цепи, на миг поднял голову чуть выше, чем следовало – этот миг и стал его последним. Гляжу – вслед за ним появляется и сам Кастер, на сей раз уже ползком, брюхом землю царапает; он тоже заляпан кровью, но, насколько я понимаю, чужой.
